Багиры

Ами расправила серо-зеленую байковую толстовку с капюшоном и, критически оглядев ее, немилостиво отложила прочь: все-таки для поездки нужно подобрать что-то более приличное, что-то, что не навевает мысли о бандитских разборках или подростках из неблагополучных кварталов. По ее мнению, почти весь нехитрый гардероб Макото, вываленный прямо на покрытый синим ковролином пол их заставленной стопками книг и горшками с цветами комнаты, как раз-таки и состоял из подобных вещей, но Кино это ничуть не смущало, и даже сейчас в своих бриджах цвета хаки и бежевой майке на шнуровке Мако чувствовала себя куда раскрепощённее, чем Ами в самой приличной, раскрывшейся колокольчиком фиолетовой юбке и белой, до чопорности пристойной блузе. Ревностно подтащив безжалостно отвергнутую кофту, Кино попыталась как можно незаметнее сунуть ее в свой черный из добротной кордуры рюкзак. — И не думай, — погрозила пальцем Мицуно, разворачивая светло-голубой джемпер грубой вязки с «косами» и отсортировывая его в кучу одежды с другой от нее стороны, именуемой «Быть может, есть шанс». — Ами, мне понадобятся удобные вещи, — пробурчала сидящая на коленях Кино, но затолкать забракованную толстовку не решилась, — я не на показ мод собираюсь. — Откуда тебе знать? Быть может, Нару Осака — модель. На лице Макото ярко отразилась скептическая эмоция «Очень смешно». — Это не премилый визит в гости. Это встреча, к которой, откровенно говоря, никто не готов, и мне было бы приятно чувствовать себя насколько возможно комфортно. — Когда ты в прошлый раз оказалась в неподобающем виде перед незнакомым человеком, ты себя комфортно не чувствовала. Никто не просит тебя брать вечерние платья и каблуки, но и нечто более… сдержанное тебе не помешает. Ами знала, что она права; Мако знала, что Ами права. И все-таки Кино не была бы собой, если бы хотя бы не попыталась отвоевать на одну любимую заношенную вещичку больше. — Поеду я все равно вот в этом, — бескомпромиссно указала пальцем Макото на видавшую виды косуху и тертые серые джинсы-«бойфренды», сложенные на ее застеленной лоскутным одеялом узкой кровати. — Идет. А вообще, я просто советую, Мако, не надо вступать со мной в прения, словно я твоя опекунша. На самом деле, Ами вовсе не собиралась подначивать подругу, как-то поддевать ее и без того растрепанные чувства. Она была тронута откровенностью, с которой Кино раскрыла ей всю непростую историю общения с Нефритом Ли, повстречавшемся Мицуно лишь однажды, в офисе «Сириуса»; тогда она не составила о нем ровно никакого впечатления, кроме того, что преподнесла ей на волнах своего гнева сама Мако. Но сейчас, узнав, как много неоднозначных встреч и событий было между ними, Мицуно не могла не стараться выудить из сознания его образ, а еще — не тревожиться. На самом деле, зная, как близко к сердцу Макото воспринимает чужие проблемы, Ами не была уверена, что ее подруге нужно ехать в эту поездку и вмешиваться в эту историю, ведь в путаном, эмоциональном повествовании, щедро сдобренном красочными эпитетами, вполне себе однозначно выражающими, насколько ее раздражал этот самый Нефрит Ли, ради которого она готова кинуться неизвестно куда, Мицуно уловила главное: Макото очень к нему неравнодушна. Фатально. Более того, у Ами было подозрение, что Кино, сама не осознавая происходящего, не понимая, как глубоко и безнадежно влипла — неизящное, но очень точное определение, — к нему привязалась гораздо сильнее, чем он к ней, потому что поведение мужчины вызывало у Мицуно ох как много нелегких вопросов. Ей было приятно, что Ли поддержал Макото при знакомстве с его матерью, однако в остальном Нефрит показался Ами далеко не тем человеком, которого она желала бы видеть со своей прямолинейной и смелой подругой, и она отчаянно надеялась, что заблуждается. Мицуно всерьез опасалась, что Нефрит просто играет, пользуется отзывчивым сердцем, не воспринимает Кино всерьез, и хотя Мако мало походила на беспомощную жертву, ее уже топтали. И еще одно предательство способно не разочаровать — сломить. Уничтожить то, что было так им всем — и Ами в частности — дорого: ее стремление поддержать, ее оптимизм, заботливость, напористость и присутствие духа. В своей жажде справедливости, великодушии и прямоте Макото была неутомима, и это было той поистине золотой чертой ее непростого характера, что не раз выручала их в трудную минуту невзгод и отчаяния. Когда Кунайо переступил через нее, Макото смогла подняться и пойти дальше, смогла не утратить светлое желание протянуть руку помощи. Но что, если это сделает и Нефрит? Нефрит, которому удалось забраться куда-то еще глубже, в самые потаенные уголки уже израненной, уязвимой души? И тем не менее, Ами не решилась поделиться своими опасениями с Макото, видя, как она поглощена мыслями о поездке. Кто она такая, чтобы рушить чужие надежды, ставить под сомнение честность и искренность другого человека, не зная его? Как бы Мицуно не тревожилась за подругу, она понимала, что Мако достойна сама решать, как ей жить, даже если судьба преподнесёт ей еще один горький опыт. Пусть Небо проследит, чтобы этого не случилось. — Знаешь, — не глядя на Ами и потому не замечая беспокойной задумчивости на ее лице, поделилась Кино, сворачивая очередные брюки, — мне показалось, что Минако на меня обиделась. — Обиделась? — невпопад переспросила Ами, нахмурившись и стараясь вникнуть в то, о чем говорит ей Макото. — Когда я ей сказала, что мне придется уехать на несколько дней. Она так изменилась в лице… — Минако не хотела тебя отпускать? — удивилась Мицуно. — Нет. Нет, конечно, — озабоченно покачала головой Мако, машинально заправляя за ухо выбившийся из высокого хвоста локон; ее брови озабоченно сошлись на переносице, рука так и не донесла пару носков до бокового кармашка рюкзака. — Просто мне показалось, что она как-то болезненно на это среагировала: засуетилась, не смотрела мне в глаза, и вообще, у меня сложилось впечатление, что ей хотелось поскорей от меня отвязаться. Я ее огорчила? Было видно, что этот вопрос действительно ее волнует. Впрочем, не только ее одну: в последнее время Минако действительно вела себя особенно странно и в то же время как никогда понятно. По крайней мере, для Мицуно, в которой наконец, словно отряхнувшись от оцепенения, проснулась не только присущая ей всегда эмпатия, но и чуткость к чужим чувствам. Она не была столь сосредоточена на своих мыслях, как Рей, или поглощена посторонними проблемами, как Макото, и ей было чуть проще разглядеть то, как Айно рассеянна и молчалива, несмотря на внешнюю вовлеченность в происходящее и даже некое оживление, которое для внимательного глаза сразу покажется лихорадочным. Но Мицуно не винила подруг и меньше всего хотела, чтобы они чувствовали себя виноватыми. Все они заслужили иметь личные переживания, и Ами не могла укорить их в черствости. — Нет, — попыталась объяснить Ами, тщательно подбирая слова, чтобы успокоить подругу, а не внести в ее жизнь еще больше сумятицы. — Минако рада за нас, за всех нас. Рада, что в нашей жизни появилось что-то кроме клуба. Просто, я думаю, сейчас ей немного страшно… Страшно остаться одной. — Но мы никогда ее не бросим! — жарко возразила Макото с таким видом, будто совершенно не могла понять, как такое в принципе могло прийти Айно в голову. — И все-таки все изменилось, Мако. Я недолго пробуду в приюте, и вы, по-моему, и так это понимаете. Зой хочет снять для меня квартиру около университета, чтобы я могла восстановиться на учебе и вернуться к обычной жизни. Я пока что не дала согласия, мне слишком неловко обременять его еще и этим, но я понимаю: скорее всего, я вскоре и правда уеду отсюда, — призналась Ами в том, что до этого мгновения боялась озвучить, и этот момент вдруг показался ей самым безопасным, не акцентирующим внимание на ней. — Однако беда не в этом, ко мне Минако не привязана так, так к Рей или к тебе. Беда в том, что и вы можете уйти, — Мицуно подняла ладонь, мешая Кино возразить: — У Хино появились отношения, достаточно серьезные, чтобы покинуть приют, а ты прекрасно знаешь, как они с Минако близки, как много значит для нее поддержка Рей, и Мине наверняка трудно не показывать, насколько ей непросто в ожидании разлуки. Твой отъезд, пусть и временный, подорвал в ней силы скрывать свои страхи. — Я не собираюсь ни с кем съезжаться или хотя бы встречаться, — проворчала Макото, наконец заталкивая носки в кармашек, причем гораздо небрежнее, чем хотелось бы. — Не зарекайся, Макото. Ты еще не заметила, что жизнь — довольно непредсказуемая штука? Возьмешь это? — без всякого перехода спросила Ами, встряхивая шелковую ночную рубашку приятного кремового оттенка, которую Макото когда-то подарила Рей, но Кино так ее ни разу не надела. На самом деле, вещица была довольно женственной и изящной, несмотря на явное сходство с верхом мужской пижамы, если бы не полуприлегающий силуэт, мягко обрисовывающий талию. — Для кого это? — вспыхнула Макото жгучим румянцем, глядя на рубашку так, будто Мицуно предложила ей нечто совершенно непристойное. — Ну хотя бы для себя, — уперла руки в бока Ами практически с возмущением, чувствуя облегчение, что Кино не стала развивать тему ее прощания с приютом. — Почему красивые вещи нужно надевать для других? — Ну и болтливая же ты стала, Ами, этот Като вконец уничтожил в тебе кроткую овечку, — почти с осуждением фыркнула Макото, хотя Мицуно знала, что перемены в ней радуют подругу. Пока Кино убирала в шкаф безапелляционно отвергнутые вещи, Мицуно, затаив улыбку, сунула рубашку на дно ее рюкзака. Если честно, она не знала, зачем это сделала, ведь ей по-прежнему было не по себе при мысли, что грядущая поездка может перевернуть всю жизнь Мако, и неизвестно, куда завезет ее подругу поезд «Токио — Кацуура»: пункты отбытия и прибытия не казались ей столь однозначными, как это гласила надпись на голубом, чуть помятом от явного волнения билете. И все-таки Ами хотелось вопреки всему верить, верить и надеяться, что чудеса случаются не только с ней, ведь каждая из ее подруг была достойна счастья, как никто. Если бы Ами могла, она обогрела бы своим теплом их всех, забрала бы их боль и страхи себе: у нее был тот, кто уже возродил ее из пепла, и Мицуно знала, что он сделал бы это и вновь. Зой уже вернул ей улыбку и смех, зажег огонь в ее глазах и щеках, заставил звенеть голос, а сердце трепетать; и Ами отныне больше всего на свете желала этого для Минако, Рей и Макото. Увы, не в ее силах было, словно по мановению волшебной палочки, разрешить все вопросы и указать верный путь, но Мицуно хотелось надеяться, что у нее окажется достаточно такта и добросердечности, чтобы поддержать дорогих ей людей, несмотря на то, что будущее ее по-прежнему было шатким и туманным. Впереди вырисовывалась отчаянная борьба — с Томо, с матерью Зойсайта, с собой, однако девушка пообещала себе ответить на вызов. И в своей решимости она ощущала себя… целостной. Как тонкое деревце, закрытое от безжалостного ветра скалой, она чувствовала, как тверже и тверже врастается в землю, крепнет и распрямляется, по крупицам учится быть стойкой и смелой. И эта первая храбрость и закалка рождали в ней желание щедро разделить свою победу над собой на дольки и раздать всем, кто был ей так дорог. Оставив Макото заканчивать сбор вещей, Ами решила подняться этажом выше; на интуитивном уровне она чувствовала потребность поговорить с Минако, и хотя они редко откровенничали, Мицуно решилась постучать в двери ее комнаты: вряд ли любительница поспать уже заперлась в своем кабинете. — Можно? — заглянула в светло-розовую обитель владелицы «Багир» Ами, застав Айно за удивительным для нее занятием — за чтением. На самом деле, Ами никогда не видела в руках Мины ничего, кроме документации или — изредка — манги или тертых романов Барбары Картленд*, как раз то, что после побега из дома Мицуно обходила стороной, но сейчас, судя по всему, на коленях Айно было нечто другое. По крайней мере, Ами заметила огромное, почти во весь глянцевый лист фото с острой голубизной не то неба, не то моря. С влажными после душа волосами, подобрав ноги под себя, Минако сидела в кресле в своем пушистом желтом халате и была так безмятежна в этот момент, что Мицуно даже слегка пожалела, нарушив ее покой, и растеряла пыл вмешиваться в душевное состояние подруги. — Заходи, — слегка улыбнувшись, пригласила Мина, и Ами, замявшись, все-таки ступила внутрь. Комната была сплошь залита утренним светом, медово приглажена бесцеремонно пробивающимся сквозь тюль солнцем, делая черты Минако моложе и мягче. Не было заметно беспокойных теней под глазами, и взгляд сиял яснее, чем когда-либо с тех пор, как Мицуно оказалась в «Багирах». Айно казалась спокойной. Погруженной в себя. Умиротворенной. И это… манило. — Что это? — поинтересовалась Ами, несмело приблизившись к креслу и присев на подлокотник. — «Венгрия».** Знаешь, это то немногое, что я забрала из дома Старикана, — задумчиво провела пальцем по краю твердой обложки печатного фотоальбома Минако. — Я могла часами смотреть эту книгу, когда чувствовала себя особенно одиноко. Странный это был человек — Наканаси. Он был помешан на искусстве, хотя ничего в нем не понимал. Покупал картины и скульптуры, просто потому что это было дорого и почетно. А сам был таким… пустым. Бездушным. Поймав себя на мысли, что никогда не обсуждала прошлого Минако, Ами невольно смутилась. Они были добрыми подругами, но не слишком близкими, не настолько, чтобы рассуждать о чем-то столь серьезном, и Мицуно об этом сейчас жалела. Ей нужно было прийти к Минако гораздо раньше, раньше положить руку на спинку ее кресла и уютно склониться над ее головой. Как к родной. Как к одной из самых дорогих и любимых ей людей. И чувствовать, что им обеим тепло и уютно рядом. — Знаешь, я долго думала: каково это — жить без любви? — вновь удивила Мицуно Минако. — Мне всегда казалось это чем-то непостижимым, чем-то… противоестественным. Но Старикан же жил. Никого не любя, ни о ком не тоскуя и не волнуясь. И был доволен. — Но счастлив ли? — пожала плечами Ами, разглядывая белый парусник, раскинувшийся над изумрудной водой, акварелью влившейся в пронзительно-синее небо. — Когда человеку нечего любить, он становится инвалидом. Калечит, атрофирует собственные эмоции, ворует у самого себя. — А моя мать всегда бежала за любовью — до исступления, до отчаяния. Я не помню, чтобы она была одна, рядом с ней обязательно кто-то был, пусть и самое последнее ничтожество. В голосе Минако скользил незаданный вопрос. — Мне кажется, это те две крайности, в которые нельзя впадать никогда. Ами хотела сказать, что у нее мало опыта в любви, но поймала себя на мысли: это вовсе не так. Она жила с любящими и заботливыми родителями, она выбрала профессию, которую хотела, и была готова отдать ей если не всю жизнь, то значительную ее часть, искренне наслаждаясь выбранной работой. Да, быть может, отношения с мужчинами у Мицуно ограничивались лишь Томо и Зойсайтом, однако если поставить их рядом, можно без лишних раздумий, благодаря одной интуиции понять — ее выбор пал на диаметрально противоположных людей, и этот опыт такой разной, показной и настоящей любви, стал еще одной гранью ее личности. На самом деле, судьба подарила ей гораздо больше, чем Ами могла оценить на первый взгляд. Она подарила ей незримую, тянущуюся из детства путеводную нить, которой не было у Макото и Минако — Ами была любима. Даже при всем ее мягком и ведомом характере, ей легче выйти на свет, стоит лишь вспомнить, как относились к ней ее родители. И относятся до сих пор, пусть физически они и далеко. — Никто из них не был счастлив, Минако. Главное — помнить об этом. «И мне тоже», — подумала Ами, ободряюще улыбнувшись подруге и неловко сжав ее плечи, робко, но ласково. И пусть в сердце растеклась грусть, она была янтарно-прозрачной и теплой. Они не заблудятся. Они обязательно найдут свой путь.