Багиры

Зойю иногда было искренне жаль, что дом его детства уже снесли, и хотя вместо него вырос другой, более современный и, как выражалась его мать, «причесанный», тщательно обустроенный самим Като, Зойсайт с куда бы большим чувством возвращался в свое пусть и скромное, но любимое и дорогое сердцу жилище, где он провел самые беззаботными годы своей жизни. Эти клены, рассаженные в саду, были еще совсем молоденькими, чтобы врезаться в воспоминания Зойсайта, а на деревянном настиле совсем нет щербин. Но все же кое-что осталось неизменным: из настежь открытых перегородок доносился до боли знакомый запах моти и абрикосового масла, из глубины шуршало старое отцовское радио: так миссис Като компенсировала то, что муж находится в очередной длительной командировке, а сын покинул родительское гнездо. Это невольно расслабило Зойсайта и настроило на нужный спокойный лад, заставило слегка отодвинуть тревогу по поводу сложившихся разногласий. Оставив обувь у входа, Зой прошел на зов родных звуков и запахов. Миссис Като, навалившись полными локтями на стойку, плавно перетекающую в узкий кухонный гарнитур, неотрывно смотрела в экран крошечного телевизора, где, судя по всему, разыгрывалась нешуточная драма: какая-то девица с размазанной на лице тушью пыталась что-то доказать своему собеседнику, сдабривая свой душещипательный монолог обильными слезами, которым миссис Като с чувством вторила, от всего сердца хлюпая носом в крошечный для столь бурной реакции платочек. Увидев на пороге кухни сына, она не сразу смогла вернуться в реальность, хлопая вспухшими глазами. — Здравствуй, мама, — Зойсайт в несколько шагов преодолел расстояние между ними и обнял мать за плечи, как это делал всегда. Зой знал, что слишком зависим от прикосновений, они — естественное, природное продолжение его чувств; однако сейчас, при всей своей искренности, он был как никогда расчетлив в своих жестах и поступках, и миссис Като растаяла: хотя брови ее сошлись на переносице, она не смогла отстранить любимого сына. «Ничего не поменялось, мама. Я люблю тебя как прежде. Я все еще твой сын и всегда им буду». — Ты не должен быть на работе? — миссис Като машинально включила чайник, что было, по мнению Зойсайта, еще одним хорошим знаком. Она тщательно изображала обиду и суровость и как-то по-девичьи прятала глаза, однако Зой заметил, как мать машинально смахнула со стола несуществующую пыль, повернула цветущей стороной горшок настурции, суетливо развязала фартук. Сериал забылся. Женщина была растеряна. Она не понимала, как себя вести со своим выросшим, окончательно повзрослевшим и возмужавшим сыном, и эта беспомощность не могла не тронуть его сердца. Зойсайт нередко бывал бестактен, но именно сейчас от него требовалось все его терпение и мягкость. — Я налью чай, — шагнул к чайнику Зой, однако мать оказалась проворнее: — Я еще пока в состоянии засыпать заварку, — капризно проворчала она, всхлипнув, и кинулась звенеть чашками, с трудом не разбивая их о столешницу и друг о друга. Вздохнув, Зой выключил телевизор и сел за котацу. — Я знаю, что огорчил тебя. Но, надеюсь, когда ты выслушаешь меня, то все поймешь. И скажешь, что я поступил правильно. Как ты учила. — Я никогда не учила тебя дерзить родителям. Унижать их, — голос миссис Като предательски обрывался, и хотя Зой не видел ее лица, он с легкостью представил, как оно запылало. — Выставлять… перед какими-то девицами!.. — Но учила защищать слабых, помогать тем, кто нуждается в поддержке, — напомнил ей Зойсайт нарочито согласным тоном, однако это не помогло. — Не надо, пожалуйста, извращать мои же слова, — резко обернулась к сыну миссис Като; полные щеки ее были густо-пунцовыми, карие глаза возмущенно и возбужденно блестели. — Ты выставил меня на посмешище, Зой. Вытер ноги. Показал, что мнение твоей матери не имеет для тебя никакого значения. Более того, ты выдворил меня вон! — с жаром сыпала наболевшее она. — Это был единственный способ избежать скандала, и мне очень жаль, что мне пришлось поступить так, — с неподдельным огорчением покачал головой Като, — но Ами я был нужнее. — Ты никогда не будешь нужнее никому, чем своей матери. Плечи миссис Като дрогнули. Она почти плакала, и Зой, хоть и тысячу раз уговаривал не винить себя в произошедшем, чувствовал себя именно виноватым. Он поднялся из-за стола и аккуратно забрал из дрожащих рук матери чашку, легко заварил чай и отнес посуду на стол. — Сядь, пожалуйста, — попросил мать Зойсайт, и она подчинилась; миссис Като села на колени напротив сына, даже не взглянув на предложенный напиток, снова растеряв весь свой пыл, став до невозможности ранимой и уязвимой. Обида. Разочарование. Страх. Страх, что она больше не нужна, страх, что у нее отнимут самое главное в жизни. — Я познакомился с Ами несколько месяцев назад. Нет, начну не с этого, — выдохнув, принялся рассказывать Зой, тоже не притрагиваясь к дымящейся чаше. — Несколько месяцев назад в «Сириус» пришли две молодые особы, они представляли клуб «Багиры». Это благотворительный приют для женщин, попавших в трудное положение, женщин, которым некуда больше идти. Нашей фирме предстояло сделать там ремонт, и я, как и всегда, выехал на место, чтобы оценить обстановку. Тогда я и повстречал там Ами. Было видно, что миссис Като есть что сказать по этому поводу, женщина нетерпеливо сжала губы, однако Зой был ей благодарен за то, что она промолчала. — Ами проводила для меня экскурсию по зданию, потому что хозяйка клуба была чем-то очень занята. Знаешь, я, наверное, запомню эту встречу навсегда, этот испуганный, настороженный взгляд, это бессилие, тщетные попытки быть приветливой и спокойной. Ами была очень зажата, ей отчаянно хотелось не казаться угрюмой и нервной, однако ничего не выходило, и это расстраивало ее почти до слез. И мне так хотелось помочь ей… такой светлой, такой чувствительной… такой беззащитной. У нее очень умные глаза. Я это сразу увидел. Умные и лучистые. И я поймал себя на мысли, что мне не все равно, что скрывается за этим взглядом. — Боже, Зой, мой мальчик! Ты так наивен! — вскричала миссис Като, не выдержав откровенных излияний сына. — Эта девица вцепилась в тебя, чтобы ты вытащил ее из нищеты! Опомнись! — Ты не дослушала, мама, — остановил ее Зойсайт куда суровее, чем желал, невольно ощущая, как жар заливает лоб и щеки. — Я писал Ами письма, но она не отвечала. Ни на одно. Я хотел еще хотя бы раз увидеть ее, однако она не давала ни малейшего повода подумать, что это возможно. А потом я случайно встретил ее в «Сириусе», она сопровождала свою подругу. Тогда я все узнал… узнал, что она сбежала от мужа, который бил ее и держал под замком. Этот садист месяцами издевался над ней, сделал так, чтобы ей некому было пожаловаться, огородил от подруг и знакомых, заставил бросить учебу. Из любви к своим родителям Ами молчала о том, что ее существование превратилось в кошмар, а те, как потом оказалось, ничего не могли узнать, потому что улетели жить в Европу и были убеждены в благополучии своей единственной дочери, так удачно, казалось бы, вышедшей замуж. Однажды, не выдержав постоянных унижений и побоев, Ами сбежала и чудом оказалась в «Багирах». Несмотря на то, что я ей тоже был небезразличен, а письма мои она хранила под подушкой, когда я пришел в клуб, чтобы встретиться с ней, она мне солгала, будто бы возвращается к мужу. Боялась снова оказаться в западне, боялась упустить хрупкую свободу, поверить, что не все такие, как ее бывший. Боялась начать все сначала. Я тогда ушел в такой растерянности… Я чувствовал себя обманутым. Не потому, что Ами отвергла меня, а потому, что я не мог поверить: неужели она способна простить этого тирана? Неужели в ней, такой близкой, такой красивой и родной, той, с кем я недавно разговаривал, мечтая, чтобы время остановилось, нет ни воли, ни чести? Оказалось, что Ами подала на развод, все отношения между ней и мужем прекращены, Нефрит выведал это для меня, и я решил, что помогу ей хорошим адвокатом, даже если нам не судьба узнать друг друга. Я всерьез решил уйти из ее жизни. И все вновь расставила по местам случайная встреча. Ами просто подошла ко мне в парке, где я гулял с Усаги, и всё… веришь ты или нет, мама, но мы уже не представляем жизни друг без друга. Зой на мгновение замолчал, однако мать ничего не сказала, и он продолжил, слегка обнадеженный ее вниманием: — Это так… странно… думать о ком-то, понимать, что тебе кого-то не хватает. Нет, не на ночь, не для какого-то определенного времени или случая, а вообще. Не хватает в повседневности, в мелочах. Я еду на работу и думаю, проснулась ли она, понравилась бы ей сегодняшняя погода. Думаю, пообедала ли, захочет ли приехать, куда нам сходить, а может, лучше остаться дома, и тогда будет больше шансов, что она не вернется в приют. И тогда дом не будет таким одиноким, каким, казалось бы, никогда и не был, — Зойсайт перевел дыхание. — Я знаю, что у тебя сложилось превратное представление об Ами, она, можешь мне поверить, совсем измучилась от того, будто бы стала причиной нашего разлада. Мама, на нее и так все навалилось, и если мы не поддержим ее, ей будет очень трудно. Ее родители ничего не знают о разводе, они уже немолоды и, насколько я знаю, не совсем здоровы. Муж — последний проходимец, он угрожал ей расправой, оклеветал в суде, выставил все так, будто это Ами опорочила его доброе имя. Она постоянно терзает себя за то, что оставляет своих подруг из клуба в трудное для них время, и ей — и мне тоже — так нужны твои мудрость и понимание. Мне жаль, что вы так встретились, мне жаль, что все было выставлено в таком уродливом свете. Но Ами очень мягкий, чуткий человек, она заботлива, внимательна, спокойна. С ней я чувствую себя в безопасности. Смешно, да? И знаешь… она ведь тоже любит Ла Фе. Миссис Като молчала. В выражении ее лица не было напускной и настоящей обиды, но волнение, оголенное материнское волнение, кажется, заполнило ее всю. Волнение и нежелание смириться. Только как бы ей не хотелось, как бы она не противилась, время пришло. — Ты все-таки вырос, Зой. — Я рад, что ты это поняла. Они отпили приготовленный Зойсайтом чай. Помолчали, вслушиваясь в отдаленный гул радио. — Я боюсь, что эта девушка ранит тебя. Понимая, как ты окунаешься в чувства с головой, как без оглядки веришь, — женщина задумчиво и озабоченно покачала головой, — ты не знаешь жизни. Неужели ты не боишься, что эта Ами может вернуться к мужу? Подожди, — предупреждающе приподняла руку миссис Като, — теперь и ты дослушай. Мне немало встречалось женщин, жалующихся на своих супругов. Половина из них описывала такие вещи, с которыми смело можно идти в полицию. Но я едва ли знаю двух-трех, которые действительно расторгли брак. Большинство же продолжало держаться за своих якобы мучителей так, словно это были последние мужчины на их пути, да и вовсе на планете. «Бьет? Значит, любит. Зверски ревнует? Тоже любит, боится потерять. А соседка и вовсе одна вянет, а у меня хоть какой-то, да свой». Эти женщины, на самом деле, сами хотели такой жизни, их все устраивало, и даже если им удавалось на время вырваться, они стремились назад. — Мама, ты говоришь о тех, кому было комфортно в своем положении, кто был готов бесконечно оправдывать серость и жестокость вокруг себя, но это не случай Ами, — с жаром возразил Като. — Она вышла замуж по глупости, да, за отвратительного человека, не любя, не зная его, только вот его изуверства никогда не казались ей чем-то нормальным. Ами выросла в хорошей семье, но случилось так, что она просто вовремя не смогла понять, по наивности, неопытности, что нужно бежать, а когда совершенно потеряла контроль над ситуацией, не сумела сразу вырваться. Этот Тамура — не просто рядовой прощелыга и ничтожество, он все спланировал. Никто и слова о нем дурного не скажет, потому что в глазах всех он примерный семьянин и работник! И перед Ами он прикидывался абсолютно адекватным, начало супружеской жизни она и вовсе считала счастливым. Она и не догадывалась, что этот монстр просто прощупывает почву, ищет ее болевые точки, учит подчиняться. И когда Ами восстала против своего мучителя, посмела подать голос, он перестал себя сдерживать окончательно, давая недвусмысленно понять: если ей еще раз придет в голову что-то там пикнуть против его воли, мало не покажется. Зойсайт, не выдержав, поднялся со своего места и бездумно обошел кухню. Внутри него все клокотало от гнева, протеста и вихрем взметнувшейся жалости. И как мать не может понять, насколько это важно? Неужели так весом эта нелепая первая встреча, когда речь идет о счастье и судьбе стольких человек! — Зой, ты уверен, что все это тебе нужно? — неожиданно робко спросила миссис Като, и будь мужчина не так взвинчен, он бы сразу почувствовал свою победу, однако Зойсайт вскипел: — Что, мама? Что — всё? — с невольным холодом уточнил он, сощурившись. — Защищать любимую женщину? Бороться за нее? Пытаться наказать преступника? Да, мне это нужно, Ами это нужно, всем это нужно, потому что такой нелюдь, как Тамура, не должен остаться безнаказанным. — Ты всегда слишком трепетно относился к тем, кто слаб… — Мам, ну как же ты до сих пор не поняла, что я люблю ее! — окончательно вышел из себя Зой, теряя весь свой настрой не давить и быть терпеливым. — Здесь и сейчас! И ей нужна моя помощь! Как я могу спать спокойно, когда она просыпается от кошмаров? Когда бледнеет до синевы, стоит только кому-то повысить рядом голос? Когда она до паники боится незнакомцев? Услышь уже меня! Зой вновь беспокойно пересек кухню и снова обернулся: — Конечно, тебе, наверное, было бы легче, если бы я нашел кого-то, что называется, без проблем. Без истории. Только так не бывает. Мне не тринадцать. И я и сам имею кое-что за плечами, если ты помнишь. Не ты ли выплакала не одну подушку, пока я мотался черт знает где и с кем? Прогуливал учебу, заводил сомнительные знакомства, почти превратился в бродягу? Да, на сегодняшний момент я благополучен, а у Ами так много неприятностей, однако это не значит, что я должен бросить ее лишь потому, что ее жизнь идет кувырком. Ты же с отцом меня не бросила! Вместе мы способны это преодолеть. Неожиданно весь его запал растерялся. Зойсайт почувствовал себя одиноким. Разочарованным. Опустошенным. Словно бился с собственной тенью и только сейчас осознал, как глупы и эфемерны были его усилия. — Я так хотел, чтобы ты поняла меня, мама. Чтобы почувствовала, как нужна мне. И теперь уже — не только мне. Да, у меня появилась Ами, я люблю ее. Но и ты из моей жизни никуда не исчезла, и я так жду твоей поддержки. Не меньше, чем в детстве или до встречи с Ами. Мне горько, что у меня не вышло объяснить это тебе. Ему и правда было до боли жаль. Он верил, что у него получится, он достучится, докажет, найдет опору там, где всегда ее находил — беспрекословно, и это не подвергалось сомнению. Но… Разочарованно вздохнув, Зой, не помня себя, устремился в сад и, несмотря на зов матери, не смог заставить себя оглянуться. Он слишком привык, что его понимают, привык, что у него всегда есть дом, куда он может вернуться, где может найти помощь. Но этого дома больше нет. — Зой, подожди! Не сейчас. Сейчас ему отказали все его силы. — Зой. Зой! Нет. — Подожди, я кому говорю! — это требование заставило Като помимо воли обернуться. Глаза его матери горели, грудь высоко поднималась и опадала, словно она была на длительной пробежке, а волосы, всегда так аккуратно убранные в высокий каштановый с проседью пучок, казались встрепанными. Это была все та же эмоциональная, но уже какая-то другая, пережившая нечто особенное — непоправимое — женщина, и Зой не смог не подчиниться ее властному и вместе с тем отчаянному, полному мольбы тону. — Привези ее сюда. Ами. Я хочу поговорить с ней. Зойсайт ничего не смог на это ответить. — Мы что-нибудь придумаем. Я так хочу, чтобы вы были счастливы.