Багиры

В маленькой розовой комнате, заваленной мягкими игрушками, чахлыми цветами и ворохом одежды, было необычайно людно: в основном, Минако там устраивала исключительные по своей частоте тет-а-теты, теперь же их было трое: она, уже облаченная в пушистый розовый в горошек халат, оставшаяся за главную, а потому как всегда строго-офисная Рей и Макото, явившаяся с какой-то загадочной габаритной коробкой. Ами уехала вместе с Зойсайтом прямо из здания суда, и в этом было нечто символичное: надо привыкать к тому, что она уже не будет рядом так, как раньше. Но все же сейчас ее отсутствие ощущалось особенно остро. Некому было угощать их ромашковым чаем, и эти несуществующие чашки мешали сильнее, чем если бы они действительно были расставлены по всем возможным поверхностям, покуда девушки не устроились на удобных местах. Как бы ни было тесно, Ами не хватало. Всегда будет не хватать. — А знаете, у меня есть газировка, — чуть более веселым тоном, чтобы быть убедительной, заявила Айно, и выудила из прикроватной тумбочки несколько металлических банок. — Разбираем. Отпразднуем свободу Ами Мицуно! Они подняли банки на подобие тоста и со звонким пшиком откупорили металлические «ключи». Минако никому бы не призналась, как сильно в ее груди кольнуло сердце. — За Ами! — торжественно возвестила Кино, кажется, тоскующая по Ами больше других в это мгновение. — За Ами Мицуно! — хором повторили Рей и Минако. Рей упала в кресло, Минако забралась на кровать, застеленную бежевым покрывалом, а Макото села по-турецки прямо на полу. Несколько минут девушки просто молча пили противный теплый лимонад, думая каждая о своем, пока Макото не толкнула вперед голубую, отделанную золотистой тесьмой коробку, о которой все успели подзабыть. — Что это? — поинтересовалась Хино, указав на нее носком черной лакированной туфли. Мако неожиданно зарделась и несколько нервно распахнула крышку, под которой оказалась шелковая, расписанная листьями, цветами и птицами изумрудно-зеленая материя — настоящий райский сад, искусно вышитый по глянцево отражающейся нежнейшей ткани. — Ничего себе! — не сдержалась Рей, отложив газировку на подлокотник и приподняв материю кончиками пальцев, словно боясь испортить чудесный узор. — Кимоно! Да ни какая-нибудь дешевая штучка, а явно ручная работа! Это же целое состояние! Нечто подобное мне шили на совершеннолетие. — Откуда оно у тебя? — подавшись вперед, удивилась и Минако, которой, как и Макото, вид у коей был крайне смущенным, почти испуганным, никогда не шили никаких кимоно, пусть и куда более простых и незатейливых. — Да тут и записка, — Рей бесцеремонно достала открытку из дорогой мелованной бумаги и прочитала вслух: — «Макото! Надеюсь, ты не почтешь за оскорбление просьбу принять этот подарок от меня и моей мамы, которая очень хотела, чтобы у тебя осталась память о знакомстве с ней, а еще — наряд на первый бал в твоей жизни. Это от чистого сердца. Но если ты не пожелаешь надевать его на прием или сочтешь слишком экстравагантным, то на дне коробки найдешь другое платье, и, мне хочется верить, оно понравится тебе. Нефрит». Святые небеса, Мако, когда мужчина дарит одежду, а тем более, такую дорогую, это что-то да значит! — Это от того парня, с которым ты ездила в Кацууру? — Минако постаралась сделать свой голос максимально спокойным, но все равно в нем звенела дрожь, хотя девочки, кажется, ничего не заметили. Ей было стыдно, но Айно мечтала услышать, что это не тот Нефрит, это кто-то другой, старый друг или родственник, который вспомнил о ней и захотел восстановить общение, проявив щедрость и участие. Только вот все не так, Минако знала, видела по ярко пылающему лицу Кино. Она бесконечно ненавидела себя за свои презренные, низкие мысли, однако ничего не могла с ними поделать: она остается одна. Ушла Ами, уходит Рей. И Мако уйдет. — А у него все в порядке с кошельком. Да и со вкусом, — Рей достала нижнюю рубашку нежного и вместе с тем яркого салатного цвета, широкий желтый пояс, ленту и несколько весьма искусных гребней для волос с букетом перламутровых цветов, почти таких же, что рассыпались по кимоно. — Не у него, у его мамы, она хорошо разбирается во всем этом, — растерянно таращилась Макото на подарки, словно не понимая, что она будет с ними делать. — Не бойся, я помогу тебе, в моей школе был отдельный предмет, где мы учились правильно надевать и носить традиционную одежду, — беспечно махнула рукой Хино. — А это?.. Макото сама достала со дна коробки шелковое платье-халат глубокого синего оттенка — очень лаконичное, но при этом элегантное, со смещенной в сторону дорожкой крошечных серебристых пуговок от груди по довольно длинному подолу. — Накинь, — Минако тут же забыла обо всех своих дурных переживаниях. Стащив шорты и футболку, Макото, путаясь в ткани, неловко надела платье и с выжиданием, как Золушка, примерившая наряд перед встречей с принцем, уставилась на подруг. Верх, представляющий собой свободный блузон с полувоздушными рукавами и с небольшой сборкой, аккуратно очерчивал линии груди и плеч, пояс помогал подогнать платье под особенности фигуры, как и расклешенная, спускающаяся чуть ниже колен юбка. Макото пошевелилась, и легкая ткань, повинуясь ее движениям, мягко заструилась вокруг ног, играя в свете люстры. Минако забыла, что такое дышать. — Макоточка, ты… ты… — Королева! — заявила не слишком-то щедрая на похвалы Рей. — Твой Нефрит грохнется в обморок! — Я понятия не имею, как это носить, — с отчаянием заявила Макото, глядя на свою фигуру с нарастающим ужасом. Сейчас, видя эту женственную и милую, хоть и сконфуженную леди, никто бы и не заподозрил в ней бывшей пацанки, обожательницы тяжелых рифленых ботинок и мужских толстовок. — Гляди, какой предусмотрительный, — не разделяя страданий подруги, покрутила в руках гребни Хино, — и под платье отлично подходят. Все продумал. Какой-то чудо-мужик тебе достался, даже завидую, мой в таких деталях — бревно бревном. Только вот про туфли забыл, да и размер, наверное, твой не знает. Завтра же пойдем в обувной, до приема — считанные дни. Клатч тоже лишним не будет, — придирчиво окидывая взглядом подругу, оценивала масштабы доработок Рей. И Минако вдруг проняло, окутало до самых кончиков пальцев колющее тепло: ее девочки готовы покинуть свое тихое гнездышко. Бесповоротно. Навсегда. Оперились. Окрепли. Выпрямились. И это нужно уметь принимать — со счастьем и благодарностью за все те минуты, что они были вместе, за всю поддержку и участие, что подарили друг другу. И пусть, пусть они живут своей жизнью: влюбляются, учатся, расстаются, постигают, борются, идут своим путем. Минако всегда будет им рада. Всегда будет ждать их здесь, в приюте. Она справится. Она сильная. Но ей так будет их не хватать… — Ты чего, Мина? — лишь по вытянувшемуся лицу Кино Минако поняла, что плачет; слез своих она не чувствовала, ей вовсе этого не хотелось, да вот внутренняя сталь погнулась. И это она — сильная?.. — Эх ты, сентиментальная душа, — ласково и укоризненно покачала головой Рей, но тут же приобняла ее за плечи; для Хино подобные проявления любви были редки, но тем и дороги. — И для тебя еще перевернется грузовик с мужиками. — Вот еще, — усмехнувшись, как можно бодрее фыркнула Минако, которую с другой стороны, не жалея своего шикарного наряда, подперла Кино, — я сегодня на свидание иду. — Уж не с Миура ли? — хитро прищурилась Рей и, прочитав все по лицу подруги, уперла руки в точеные бока: — И ты молчишь?! Непочатый край работы! Не «Сириус», а брачное бюро! Мако, только не говори мне, что твой Нефрит тоже оттуда, — притворно ужаснулась Хино. — Вы его на моей годовщине видели, — болезненно поморщилась Макото, вспыхивая еще жарче. — Тот красавчик, которому ты едва не выцарапала глаза?! И к которому ходила в офис Миура? Ладно, об этом потом. Вытряхивай гардероб, Айно, у нас… — Два часа. — Два? И ты ревешь в своем куцем халате, когда у тебя всего два часа?! — вознегодовала Рей. — Живо, живо за дело! — Фюрер в юбке, — буркнула Макото на ухо Минако, и та постаралась улыбнуться. Ей было совершенно невесело, но она не могла этого показать, не сейчас, когда им так нужен этот глоток простых девичьих забав и хлопот, редкостная возможность подурачиться и пошуметь, словно они самые обычные девушки с самыми обычными жизнями, где нет безденежья, поломанных судеб и ран. Не могла показать, что голову ее в это мгновение занимает вовсе не предвкушение будущего вечера и не мечты о любви, а думы о том, что станет с приютом, когда все, на кого так надеялась Мина, на кого привыкла опираться и с кем делила нелегкий труд, быт и тепло, уйдут своей дорогой. Они впервые за долгие дни и месяцы почти беззаботны, полны надежд и энтузиазма, и Айно не хотела ломать это своими горькими «но», покорно примеряя одно платье за другим и позволяя Макото расчесывать ее волосы. Минако не имела права отбирать у подруг минуты радости. Все свои самые тяжелые времена она всегда переживала одна, и это был ее выбор. Так будет и впредь. Перерыв все возможные наряды, девушки остановились на платье цвета пыльной розы, делающее ее неожиданно юной и хрупкой: с лямкой на одно плечо, оно утягивало ее рюмочкой и расходилось симметричной, собранной множеством складок недлинной юбкой, тем самым, делая низ немного более объемным по сравнению со скромно оформленным верхом. — Не слишком ли просто? — засомневалась Рей, оглядывая Минако, закалывающую на затылке обычный узел, а потом раскидывающую волосы по плечам и спине. «Кунсайт любит, когда у меня распущены волосы», — с тайной тоской думала она, глядя на свое отражение, неожиданно чужое, безрадостное. Имеет ли она право пытаться понравиться тому, кому собирается разбить сердце? Еще сегодня утром, проснувшись в объятиях любимого, Минако знала, что во что бы то ни стало будет бороться за эти отношения, за единственного мужчину в ее жизни, посмотревшего на нее как на человека. Но день был очень длинным. Бесконечным. И этот день окончательно сжег ее соломенные мосты. Сегодня, расправив заросшие крылья, из гнезда выпорхнула Ами. Завтра это сделает Рей. А послезавтра — Макото. Они уйдут, расцарапав ей душу, и Минако не смеет винить их в этом: горькой ценой досталось им их счастье. Только вот все, с чем справлялись четверо, снова станет заботой ее одной, и терзать Кунсайта, обманывать, что она сможет быть с ним так, как они этого хотят, у нее права нет. Они будут бесконечно мучиться, ревновать, изводить друг друга обидами и обвинениями, впустую оправдываться, сходиться и разбегаться. Он поставит ее перед выбором, о котором пока молчит, и, не получив ответа, разочарованно хлопнет дверями. Или не хлопнет. Это не в его манере. Он закроет их так тихо, что Минако не услышит, но почувствует каждой клеточкой, каждым биением истерзанного сердца. Сможет ли она пережить агонию их любви? Возможно. Но хочет ли она, чтобы человек, которого она любит и уважает, был несчастен по ее вине? «Ведь это предательство, Минако. Ты предаешь его, предаешь себя, извращаешь то светлое, что в тебе есть, ты идешь неверной дорогой. Одумайся». — Твое такси приехало, — отрезвил Минако голос Рей, и Айно наконец отвернулась от зеркала. «А может, ты зря причиняешь себе боль? И сегодня он скажет тебе, что нашел другую? Готовую быть с ним, жить с ним, делить каждый день? Готовую стать с ним единым целым, мечтать, строить совместные планы, совершать незапланированные поездки и спонтанные романтически вечера? Готовую стать матерью? И все закончится?» — Удачи, — улыбнулась ей Макото, но Айно не смогла улыбнуться ей в ответ. На эшафоте не улыбаются.