Light up my life. Behind the story

      Воздух будто в лёгкие не попадает. Возможности дышать нет, и уже долгое время. Почти три года, тянувшиеся персональную бесконечность, остановившуюся в одном мгновении страха, боли и отчаяния. Когда за жизнь свою боишься, потому что в ней смысла больше нет, ведь часть тебя на грани, а будущее перестало какой-либо смысл иметь. Нет будущего, нет ничего, что возрождало желание познать его.       Предчувствие скорости. Мечущийся адреналин в крови, зародившийся на шкале скорости чёрного мустанга, стремящегося в никуда. Ни один фонарь не горит, как будто дорога эта забыта всеми, оставлена на произвол судьбы погружаться в темноту. Пытаешься ехать вперёд, вырваться из липких раскалённых веревок прошлого, натянутых на горло. С каждым метром они с ещё большими стараниями давят на сонную артерию, перекрывают поступающие частички кислорода и заставляют сердце колошматиться в грудной клетке в разы быстрее. Оно пробивает рёбра, оставляет на них трещины, расползающиеся по поверхности кривыми узорами.       Джерард хотел убежать от своего прошлого. Что есть силы давил педаль газа, чтобы как можно быстрее, как можно проще, но проще не бывает. Не тогда, когда груз минувшего лежит на плечах, а в голове картинки, состоящие из крови, капельниц и чёртовой линии, определяющей жизнь человека, которая не хочет обрываться, но с каждой секундой всё больше походит на тропу существования. Только с мыслью этой примириться не получается, надежда в сердце теплится, отбивается небольшим свечением, которое пытается выбраться за рамки хрупкого хрусталя, который еле-еле сдерживает огромное цунами переполняющей боли. Оно рвётся наружу, разбивает все преграды и поглощает ясные мысли.       Тяжело. Как же становится тяжело, когда необъяснимый силуэт появляется в подсознании, когда сны снятся устрашающие, а некогда твоя первая любовь говорит в них о предательстве. От этого больно, плохо до рвотных позывов и головокружения. Джерард, и правда, представляет себя предателем, потому что в голове новое имя прижилось. Такое родное, будто черноволосый всю жизнь слышал только его, будто обладатель имени находился рядом всё его существование, а не несчастные недели.       От чувства этого злость берёт, руки сжимают руль. Максимальная передача, педаль упирается в пол, а в глазах ни капли страха, ведь сбежать от всего этого хочется с невероятной силой. Поджать хвост, как трусливый щенок, и скрыться из поля виденья, чтобы остаться одному, а потом раствориться в гнетущем саморазрушении и перестать быть собой. Мечты…       Звонок раздаётся, выхватывает Джерарда из своего будущего, которое секунду назад промелькнуло на тёмном горизонте неосвещённой трассы и так же быстро скрылось, как будто испугалось мелодии, разразившейся в тишине салона авто.       — Да.       — Привет, Джерард, — мужской голос, который появлялся в жизни Джерарда крайне редко, напомнил о себе.       — Привет.       — Ты где?       — Я сейчас далеко.       В голове на повторе: «Пожалуйста, только не снова, пожалуйста…» Только вот без толку, потому что исход уже был ясен, всё очевидно до безумия. Сейчас личный круг ада распахнёт свои объятия и закружит в ужасающей бесконечности.       — Ты должен вернуться.       Он говорит это так, будто знает, будто ведёт немую слежку за Джерардом. Именно в эту минуту наблюдает, как его внутренние демоны в очередной раз ведут борьбу друг с другом, как разламываются остатки хрусталя внутри, а в глазах умирают последние искры надежды.       — Не могу.       — Ты же сам знаешь, что твоё «не могу» ничего не означает.       — Хватит!       — Признай это наконец-то.       — Я знаю это!       — Это хорошо. Возвращайся обратно.       — Когда уже ты отпустишь меня?       Голос обречённый, просящий помилования, потому что агония уже длится три года, и Джерард сам её для себя сотворил. Ему не нужна чужая помощь для персонального саморазрушения. Он может сам всё разрушить: себя и других. У него есть опыт, он знает…       — Я тебя не держу. Тебя держит Сэм. Или ты всё забыл?       — Я помню это.       — Тогда разворачивай машину. Не надоело тебе ещё бежать от самого себя?       — Я… Роб…       — Хватит, Джерард. Осталось ещё чуть-чуть, ты же знаешь.       — Хорошо, скоро приеду.       Телефон отброшен куда-то в сторону. Слышится гулкий удар, а после прерывистые гудки, обозначающие, что собеседник сбросил вызов. Джерард зарывается руками в свои смоляные волосы, прокладывает путь подушечками пальцев вдоль шеи и оставляет ладони покоиться там на несколько секунд. Сжимает кожу до неприятного колкого покраснения, а после отпускает.       Кулаки со всей силы о руль ударяются. По тёмной дороге на мгновение разносится раздражающий сигнал авто, а где-то впереди, посреди ночи, загорается единственный фонарь. Он светит ярким белым светом, подчёркивает силуэты деревьев, пролегающих вдоль дороги; окрашивает листву в пугающую белизну и затухает. Последняя частичка надежды медленно угасает вслед за белым свечением, а выражение лица становится холодным, даже каменным. Мотор снова приходит в действие, и чёрный мустанг следует в пугающую темноту, в персональный ад, где собственные дьяволы заново начнут буйствовать и перетягивать на себя оставшиеся кусочки внимания.

***

      На часах уже далеко за двенадцать, практически во все окна проникла ночная прохлада, несущая за собой лёгкий приятный сон. Все люди давно уже погрузились в него, отдались Морфею всеми частичками подсознания, и лишь единицы бодрствуют, предпочитая красочным снам или же приятной тьме закрытых век свежий воздух ночной мглы.       На пороге практически невозможно различить тёмный силуэт, тянущийся сжатой рукой к дверному покрытию, дабы оповестить о своём прибытии. Желание вновь развернуться и убежать, притвориться трусом, возрождается, но пути назад нет. Черта, проведённая по периметру некогда второго дома, преодолена.       Когда косточки на запястье практически соприкоснулись с дверью, она распахнулась. Джерарда застали врасплох, а все подготовленные слова выветрились из головы. Он так надеялся, что миссис Батлер будет в ночную смену, но все надежды обрушились, стоило увидеть перед собой женщину, улыбающуюся так тепло, что даже в темноте можно разглядеть эти приподнятые уголки губ.       — Привет, милый, — она подошла к парню и, поднявшись на носочках, обняла его, положив ладонь ему на затылок, будто успокаивала.       — Здравствуйте.       Минута молчания, тепло развеялось, стоило миссис Батлер отстраниться.       — Роб говорил, что ты приедешь, но я не думала, что ты сорвёшься посреди ночи. Наверное, он тебя разбудил, так что прости, пожалуйста, — вид у неё был такой виноватый и беззащитный, что Джерарду захотелось вновь обнять эту хрупкую женщину.       Каждый раз он представлял, что обнимает родную мать, которая всё ещё жива, которая видела его небольшой жизненный путь; которая так же поддерживала и утешала в моменты, когда шипы врезались между рёбрами, а ощущения, что органы кровью обливались, казались более, чем реальными. Миссис Батлер была рядом, делилась остатками своего тепла и поддерживала его так, как поддерживают родного сына, который только учится жить. В ответ дитя могло лишь дать чистую любовь и полные уважения глаза.       — Всё нормально, я не спал. Это опять произошло?       Взгляд женщины потупился, а веки опустились. Ломанный голос изрёк:       — Да, в последнее время всё чаще и чаще, — она тяжело вздохнула и провела пальцами по стеклянным глазам. — Знаешь, он как будто что-то ощущает, будто вот-вот и что-то произойдёт.       Кожа под глазами натирается до покраснения, а пальцы служат дамбой, сдерживающей потоки нескончаемых слёз, которые уж нет сил держать в себе. Ещё немного, и вырвутся наружу, принесут на хвосте тяжёлые воспоминания, груз настоящего и неопределённость будущего.       Джерард аккуратно кладёт ладонь на плечо, еле прикасаясь:       — Я знаю…       Миссис Батлер поднимает веки, смотрит пару секунд в глаза напротив, а потом резко приходит в нормальное состояние, запирает все эмоции на огромный амбарный замок:       — Ты проходи, а то… Чего на пороге стоять?       В темноте сверкает пара глаз, наблюдавших со стороны за всем. Роб стоял, скрестив руки на груди и опираясь на комод с множеством фоторамок на нём. Смотрел, выжидал момент, когда все наконец-то придут в норму, потому что только ему удавалось сохранять внешнее спокойствие все эти годы — только он остался собой.       — Ты долго.       — Я ехал так быстро, как мог…       — Незаметно, — парень отходит от комода, кидает последний взгляд на Джерарда и скрывается в темноте коридора, кидая напоследок: — Поднимайся к нему.       Дрожащие ноги, как впервые, хотя уже столько раз дорога пролегала по этим белым ступенькам. Столько раз внутри бушевал один и тот же тайфун, столько раз головная боль пульсировала, а спазмы доходили до покрова головного мозга, но всё это будто впервые. Каждый раз…       Комната освещается единственным фонарём, который стоял в самом углу, а свет был настолько тусклым, что всё вокруг находилось как будто в извечной тени. Шторы зашторены, стены белые, а до ушей доносится ненавистный писк, издаваемый идиотским аппаратом, поддерживающим жизнь.       Бледное лицо, прозрачная кожа и светлые-светлые ресницы, прикрывающие глубины разноцветных любимых глаз. Тонкие кисти рук с выпирающими косточками, ужасное белое покрывало поверх исхудавшего тела. Рука в руке, замедленное сердцебиение и зелёные глаза, полные слёз, которые когда-то были усыпаны множеством золотистых крапинок.       Почему-то даже в таком состоянии ему становилось легче только тогда, когда Джерард был рядом. И никто другой…