Да что вы знаете о неудачных гонках

      Зайдя в номер, Симон, не без радости, обнаружил, что Бенедикта нет. Значит, можно будет спокойно собраться, без утешительных речей, а главное, не придется делиться планами на вечер. Они и так казались Симону, мягко говоря, странными. Разобрав сумку, спортсмен не торопясь сходил в душ, переоделся. До назначенного времени оставалось около четверти часа; тут раздался писк магнитного замка и звук открывающейся двери.       «Черт, Бенедикт! Не мог ты прийти хотя бы на пятнадцать минут позднее!» — О, Симон, ты уже здесь! Прости, я немного задержался в столовой… — Все в порядке, Бени. Я все равно сейчас ухожу, хочу немного прогуляться. — Составить компанию? — Бенедикт быстро оживился. Просто невероятно, сколько в этом парне энергии, казалось, он готов поддержать любую идею, только бы не сидеть на месте. — Мм… у меня уже есть компания… — немного уклончиво ответил Симон. — А, ладно, тогда хорошего вечера!       «Это вряд ли» — усмехнулся про себя спортсмен, выходя из номера. Видимо, Бенедикт подумал о Франциске, раз не стал задавать свойственный ему миллион вопросов, и не навязался-таки в попутчики.       Чтобы немного потянуть время, спортсмен решил проигнорировать лифт и спуститься пешком. Но с каждой новой ступенькой, идея пойти куда бы то ни было с Фуркадом, казалась все менее и менее удачной. На последнем лестничном пролете Симон готов был вернуться назад, останавливала только мысль, что придется как-то объяснять свое внезапное возвращение Бене. В итоге, в злополучном холле Симон очутился на десять минут раньше и, к своему удивлению, обнаружил, что Мартен уже здесь. Француз сидел в большом кожаном кресле и как-то нервно крутил в руках телефон, то и дело, посматривая на часы, висевшие над стойкой ресепшна. Непривычно было видеть Мартена без извечной спортивной формы: синие прямые джинсы, светло-серый свитер по фигуре — надо сказать, выглядел он просто, но при этом достаточно стильно. Словно почувствовав на себе взгляд, француз обернулся, и, увидев немецкого спортсмена, быстро, даже как-то слишком быстро, вскочил на ноги. По всем движениям создавалось ощущение, будто он боялся, что Симон не придет. — Я боялся, что ты не придешь, — словно прочитав мысли, начал разговор Мартен.       Что-то необычное было во взгляде младшего Фуркада, если бы Симон не знал его, то решил бы, что это волнение. Но сейчас он предпочел отбросить эти мысли, и проигнорировав странное приветствие Мартена, просто спросил: — Ты, помнится, говорил что-то про кафе с хорошим чаем? — А… — Мартен, казалось, выпал ненадолго из реальности, впрочем, подобное Симон уже замечал за французом, тот мог даже посреди интервью погрузиться в свои мысли — наверняка об очередных победах и кубках. — Да, здесь недалеко. Идем! — Мартен поднял с кресла куртку, и мужчины вышли на улицу.       Уже через пять минут Симон понял, насколько неудачной была идея провести вечер в компании Фуркада. Француз молчал; казалось бы, то что нужно! Симон может спокойно погрузиться в свои мысли — собственно, о чем и мечтал еще час назад. Но, по непонятным причинам, это не удавалось сделать. Нарушать гнетущую тишину тоже не хотелось. О чем им говорить? Не спрашивать же, в конце концов, как прошла гонка? К тому же, понятие о «недалеко» у спортсменов явно различалось. Они шли уже минут десять. Недовольство Симона росло в геометрической прогрессии, шаг за шагом. Им сшили отличную олимпийскую форму, но непривыкший к таким холодам, а главное, к пробирающему до костей ветру, спортсмен продрог. Пейзаж тоже не способствовал долгим прогулкам — серые невзрачные здания сменялись такими же серыми невзрачными зданиями — просто «картина мечты»! И вот, когда Симон уже был готов высказать все, что он думает об этой прогулке и о Фуркаде, в частности, Мартен махнул рукой в сторону одного из домов. — Мы пришли!       Такой же, как и все предыдущие, ничем не примечательный девятиэтажный дом. С торца располагалось высокое крыльцо, и периодически гаснущая вывеска на корейском, видимо, то самое кафе — и как только Мартен сумел его откопать? — Ого! — не смог сдержать удивления Симон, когда с холодного ночного воздуха спортсмены зашли в теплое помещение. Интерьер кафе кардинально отличался от того, что можно было лицезреть снаружи. Совсем небольшой и очень уютный зал, решенный скорее в европейских традициях. Слева от входа была невысокая деревянная барная стойка и витрины, разделенные маленькими полочками, на которых красовались всевозможные десерты — каждый в своей соломенной корзинке. По периметру располагались круглые столики из темного дерева, вокруг которых стояли плетеные стулья с мягкими подушками и полукруглые диванчики. Одну из стен полностью занимал книжный стеллаж. Кафе освещал теплый мягкий свет, пахло чаем, травами и какими-то пряностями, тихо играла спокойная ненавязчивая музыка.       В кафе практически не было посетителей, только за ближайшим ко входу столиком сидела пожилая женщина с чашкой ароматного кофе и книжкой в кожаном переплете.       Мартен указал на самый дальний угловой столик, и мужчины, тихонько повесив куртки на оригинальную вешалку, в виде сучковатой ветки, проследовали вглубь помещения. Сразу же подошла официантка — молодая кореянка, прекрасно говорившая по-английски. Симон не был особым ценителем чая, поэтому просто заказал черный с жасмином, Мартен же, что-то долго изучал в меню и в итоге заказал какой-то зеленый чай с травами, со сложно произносимым названием.       То ли дело было в горячем ароматном напитке, то ли после прогулки на морозном воздухе, было приятно оказаться в тепле, но Симон совершенно расслабился. Они продолжали сидеть в тишине, только сейчас это совсем не напрягало спортсмена, ему было уютно и комфортно находиться здесь, просто молчать и ни о чем не думать. Тишину нарушил Мартен: — Знаешь, я бы хотел, чтобы сегодня в гонке победил ты…       Французский спортсмен опустил глаза, и так внимательно сосредоточился на своей кружке с чаем, как будто сейчас она давала ответы, на главные вопросы человечества. Симон не мог поверить в эти слова. Должно быть ему послышалось, не разобрал ужасный акцент… Фуркад тем временем продолжил: — Но я не мог не сражаться за эту медаль, понимаешь? Я спортсмен топ-уровня, я лучший, я не могу просто отказаться от победы! Старты для меня все! Соревнования, борьба, соперничество всегда на первом месте! Наверное… нет, точно поэтому, именно я являюсь лучшим биатлонистом в мире… — Казалось, Мартен оправдывается, хотя Симон и слова не сказал. — И, если пробежать эту гонку еще раз… — «вот уж нет, спасибо!» — пронеслось в голове у Симона. — Я бы все равно поступил также… Как бы сильно не хотел видеть тебя на верхней ступеньке пьедестала. — Мартен выдохнул, кажется на эту фразу он потратил больше сил, чем в сегодняшней гонке. — Почему… — Симон старался подобрать слова — Почему ты хотел, чтобы победил Я?       Сказать, что он был удивлен словам собеседника — ничего не сказать. Он был шокирован. Мартен улыбнулся, вновь опустил взгляд, и слегка покачал головой, как будто Симон спросил, что-то само собой разумеющееся, и совершенно внезапно задал вопрос: — Помнишь Рупольдинг пятнадцатого года?       Естественно, Симон помнил Рупольдинг! Впервые после стольких подряд заваленных финишей, он выиграл борьбу в створе гонки с общего старта. Но почему Мартен спрашивает об этом? Его тогда точно не было даже в шестерке лучших. — Я тогда выиграл масс-старт, а почему ты спрашиваешь? — Да так, не важно, — как-то невнятно ответил француз. И снова погрузился в изучение уже пустой чашки.       Все-таки сегодня он был явно не в себе. «Наверное, хотел стать абсолютным олимпийским чемпионом — не вышло, вот крыша и поехала» — решил для себя Симон, но продолжил наблюдать за младшим Фуркадом. Тот все еще был поглощен созерцанием чашки. Нервно перебирая посудину в руках, он кажется, пытался настроиться сказать что-то еще… — О, моя любимая песня!       Симон вслушался; играла какая-то французская мелодия. — Она мне всегда напоминает дом, родители часто включали ее, когда я был маленьким. — Мартен улыбнулся немного печальной улыбкой.       Немецкий спортсмен вспомнил свое детство. Лето. Их дом в Мутлангене, двери кухни открыты на летнюю веранду, мама что-то готовит, отец сидит с газетой в стареньком кресле, а он развалился прямо на газоне; трава приятно щекочет щеки, тепло… На душе сразу стало как-то спокойно и легко. — Мне напоминает дом Wolfsheim*, слышал? — «Kein zurück», кажется, их песня? — Да, моя любимая у них.       Симон вдруг понял, что ему мучительно не хватает вот таких разговоров — ни о чем, и одновременно о самом важном. В команде, в основном, все темы касались спорта, выступлений. Да и с Франциской, когда они просто так разговаривали последний раз? Обычно обсуждали что-то сиюминутное, или все тот же спорт… — Знаешь, о чем она? — Нет, —Мартен пожал плечами и с улыбкой предположил, — но, наверное, как и все песни — о любви? — И да, и нет. Она о том, как быстротечно время, о том, что сделанного уже не изменить, о том, что живем мы сейчас, и нельзя ничего откладывать на потом, ведь мы даже не знаем, наступит ли это самое «потом» … Und was jetzt ist, wird nie mehr ungeschehen. **       То, что последовало дальше, шло в разрез со всей логикой Симона, и навсегда врезалось в память острыми болезненными шипами, оставляя глубокие шрамы, не давая ни малейшего шанса забыть.       Не спеша, словно в замедленной съемке, Мартен встал со стула и опустился на диван рядом с Симоном, так близко, что тот мог почувствовать его неровное дыхание и, казалось, даже слышал неестественно быстрый для француза стук сердца. Что-то нереальное сейчас читалось в темно-карих глазах — страх, волнение и какая-то невозможная, отчаянная надежда. Осторожно, почти невесомо, самыми кончиками пальцев, он дотронулся до щеки Симона. И нервно выдохнув, поцеловал. Наверное, это даже нельзя было назвать поцелуем, он лишь на миг прикоснулся своими губами к его, и тут же отстранился.       В голове у Симона все смешалось. Мысли хаотично прыгали, разум вопил, хотелось закричать, оттолкнуть, ударить и немедленно убежать, не важно куда, главное, как можно дальше от этого треклятого кафе, от этого человека, от собственных мыслей. Но вопреки логике и здравому смыслу, Симон воспользовался той единственной привилегией, за которую он уже ни раз благодарил судьбу — возможностью действительно не думать, полностью отключить разум и пойти на поводу у чувств и желаний. Потом обязательно придется расплачиваться, ведь наступит завтра, и уже не получится так просто отключить голову…       Но это будет потом. А сейчас он перехватил руку Мартена, все еще почти неощутимо касавшуюся его щеки, прижал плотнее к себе, и ответил на поцелуй. У Мартена были сухие и обветренные губы, как у него самого, но удивительно холодные, тогда как у Симона словно полыхало настоящее пламя под кожей. Симон потерялся в ощущениях, в душе будто оборвалась невидимая струна, все, еще пять минут назад имевшее смысл, стало каким-то несущественным, границы реальности размылись.       Не хватало воздуха. Симон первым разорвал поцелуй и посмотрел на Мартена, тот выглядел слегка растерянным — он не ожидал от Симона ответа. — Знаешь, не все песни о любви…       Картина мира все еще не складывалась в голове немецкого спортсмена. Нужно было поговорить, услышать голос, понять, что перед ним действительно Мартен, и все происходит на самом деле. Поэтому Симон сказал первое, что пришло в голову. — Что? — Мартен тоже еще не вернулся в реальность. — Ты сказал, что все песни о любви, но есть много разных песен, о дружбе, например. — Дружба, по сути, тоже одна из форм любви… — Мартен попытался поддержать этот странный диалог, но они все еще сидели слишком близко, чувствуя сбивчивое дыхание друг друга, так что мысли формулировались неохотно. — Ну-у, так все что угодно можно назвать некой формой любви, — Симон слегка усмехнулся. — Любовь многогранна, — просто ответил Мартен.       Они просидели в кафе до поздней ночи. Говорили о любимой музыке, о любимых местах, о детстве — обо всем на свете. Симон давно не чувствовал себя так легко и комфортно.       Дорога домой показалась неожиданно короткой. Они не дошли метров десяти до гостиницы, когда Фуркад, прервав свой рассказ о летнем отдыхе, обхватил Симона за плечи, притянул к себе и поцеловал, как в последний раз, коротким, но настойчивым поцелуем. Он, словно пытался запомнить каждую секунду, каждое мгновение. Разорвав контакт, Мартен посмотрел Симону в глаза, которые сейчас, в ночном свете, были почти черными. На миг во взгляде француза мелькнула едва уловимая печаль, но он улыбнулся, и задержавшись на секунду, ушел. Симон еще немного постоял на улице, вдыхая чистый морозный воздух. Фонари горели слабым тусклым светом, звезд почти не было; кажется, немного потеплело, ветер стих, и стало совсем спокойно. Также, как и на душе у спортсмена. Только где-то в глубинах разума, отчаянно кричал внутренний голос. «Нет! Не сейчас!» — Симон задвинул его подальше. Он подумает об этом завтра. А сейчас он просто вернется в свой номер, и впервые за время Олимпиады, а может, и за время всего сезона, уснет счастливым безмятежным сном.