Истинная балерина

— Я сегодня на классике стояла. А со мной на станке всегда Ваня рядом. Был. Он мне еще заниматься мешал. Смешил. Ха-ха… Глаза у нее больные, уставшие. В чертах лица, опущенных вниз уголках губ, чуть более впалых щеках, зеленоватой бледности кожи с просвечивающими голубыми венками ощущается вымотанность. Надлом. Смотреть почти физически больно. Или это ноет недавно потянутая стопа и перетруженная спина? — И мне так грустно стало. Он ведь уволился. Все теперь. Чужое лицо на секунду озаряет грустная улыбка и мгновенно гаснет. Хочется улыбнуться в ответ, как-то подбодрить, но… — Тёма тоже ушел. Сегодня всю ночь переписывались с ним. — О, так вот почему ты такая бледная! — наигранно веселый голос, чтобы вызвать ответную реакцию. Безуспешно. — Да, — небольшая пауза. — Он уже вещи собрал. В Москву уезжает. — Как так? Он ведь так играет?! Пусть в классических партиях слабее, но все актерские роли… Просто потрясающе! Находиться с ним на сцене — одно удовольствие. Его мимика — нечто! — опять фальшиво и радостно, но слова о Тёмке полностью искренние. Он действительно отличный артист, характером, правда, не очень вышел. — Да, он всегда был не в себе. Мы с ним на пару были придурошными. Знаешь, легкая придурковатость просто необходима в балете, кто бы что ни говорил. Она спасает. За последними словами кроется слишком многое. Спасает от конкуренции, кто ж всерьез воспримет дурочку? Спасает от лишних нервов — когда играешь, сам начинаешь верить в то, что изображаешь. Спасает от лишних вопросов. — Легкая придурковатость делает человека почти неуязвимым, — попытка пошутить, повторив увиденную где-то на просторах интернета фразу. — Хех. — Ну, хоть что-то. Хоть усмешка. — Он найдет себе место. За это я не волнуюсь, но терять такого артиста и актера… жаль. — А почему?.. Не договариваю. И так ясно. Она тяжело вздыхает. — У нас сейчас театру не нужны талантливые люди. Это угнетает. Разочаровывает. Руководство решило, что им невыгодно держать артиста для чисто актерских партий. По их мнению, мы должны быть универсальными. Выбирают сейчас по каким-то другим критериям. По размеру груди… Шутит! Значит, не все потеряно. Хотя в каждой шутке… — Эй! — Научу тебя делать подкладку, не волнуйся. Смеемся немного горько. Потом молчим. — Игорешка ушел. Вернулся к своему педагогу. С ним и жена. — Это который «вечеринка у бассейна»? Сколько шуточек и подколов было на эту тему. А нечего пьяным истории снимать! — Да-да. Жалко его. Очень талантливый, первые партии танцевал, пусть премьера и не давали. Его вынудили. Ростов вроде или Пермь теперь? Сразу вспомнился вечно веселый, светловолосый Игорь, который на сцене расцветал невероятно, а в дуэте с женой — настоящее волшебство. — И Рамиль все. — А он куда? — В никуда. Вообще вестей нет. А у него дочь здесь с Адель, скорее всего, ей придется уйти следом. Сейчас очень много людей увольняют или вынуждают уволиться. — Репрессии. Ссылают неугодных. — Именно так. Танцуют те, кто нравится верхушке. А всем нравиться невозможно. Мы же не стодолларовая купюра. Я сама сюда хожу, как на завод. Пришла — отпахала — ушла. Изо дня в день. Боже, как я жду приезда главного балетмейстера… А он будет только в августе! — известное дело — фаворитизм. И правда, скорее бы Тихомиров. — Надо держаться, — коне-е-ечно, а то она не понимает. Легко сказать. Помолчали. — Машка Климова ушла. Недавно подходит ко мне и говорит: «А я заявление написала». Еще радостная такая. И я в шоке спрашиваю — «Какое, к черту, заявление?!». Да… — А сколько ей? — Тридцать семь. Много. — Насовсем? — Да. — Они были близки. Вижу, что в глазах напротив что-то разгорается. — Кто бы что о ней ни говорил, что она сухарь, нелепая, каменная, но она делала! Приходила и делала свое дело! Недавно просмотрела ее фотографии с феи Сирени*. Очень хорошо и выразительно. Ей перестали давать танцевать, — голос затихает. — … — Самое худшее, что может случиться, это когда тебе не дают танцевать. Ты теряешь форму, теряешь ощущение нужности. — Теряешь мотивацию, — становится больно. И страшно. — Теряешь мотивацию. Ты не понимаешь, зачем приходишь в театр. Не понимаешь, зачем работаешь каждый день! Насилуешь себя. А тебе просто не дают. Открыто показывают твое место, гнобят, давят, душат, — она переводит дыхание, лучше не перебивать, дать выговориться наконец. — Знаешь, сколько у меня баллов? — внезапно переводит тему. — Одиннадцать! Это тысяча сто рублей. А у других двести семьдесят. Триста. Не меньше ста. Десять тысяч к зарплате минимум. Стандартный способ продемонстрировать власть. — Я так обычно очень толерантный человек. Но когда дело доходит до настоящей несправедливости… Хотя мне тоже яму роют. — Ну, по закону подлости они обязаны в нее сами свалиться! — да-да, очень к месту. Просто мастер поддержки! Но она внезапно улыбается ярче. — О-о-о, это было бы прекрасно! Плюю на все и просто обнимаю ее. Она кажется еще хрупче, может, опять от нервов почти не ест. Стоит проследить. — У Паши проблемы со здоровьем, — утыкаясь мне в плечо, почти шепчет: — Думаю, его тоже скоро попросят. Он такой хороший партнер. Опытный, удобный, проверенный. — Насколько плохо? — Спина — не сильно, а с шеей что-то серьезное. И это не мешает руководству выписывать его на репетиции «Болеро» почти в приказном порядке. Но вот что будет после спектакля?.. Опять замолкает, темнея лицом. — Надишевых давят. — А их-то за что? — Жена его с педагогом поругалась. Ну, ты же знаешь Осипенко. У нее идиотская привычка говорить в ноги. Встанет такая за кулисами поближе, закутается в свою фату для маскировки и считает. И замечания шипит, и вскрикивает. Раздражает жутко. Мы ее столько раз просили. Объясняли, что это мешает, что так даже у студентов училищ над душой педагоги не стоят, что она лишь отвлекает нас. Сбивает же, когда кто-то там в припадке бьется! Мы все терпели, терпели. Да у Ани нервы и сдали наконец. Ее можно понять — третий спектакль за неделю. Вот она и во время движения: «Можно. — Арабеск. — Попросить. — Скользнув ногой вперед, руки нежно переводит в следующее положение. — Вас. — Глиссад и аттитюд. Устоять и мягко опуститься. — Заткнуться. — На колено, руками будто букетик держишь, прижимая к груди. — Пожалуйста». И все это не убирая сценической улыбки с лица и сквозь зубы. Мы там на сцене чуть со смеху не померли, когда увидели выражение лица Осипенко. Ане теперь не жить. — Это почти смешно. Но того не стоило. — Знаю. Ты же в курсе про две фракции: молчание ягнят — это весь молодняк, которых запугали насмерть. Они работают и дернуться бояться, — смотрит с намеком, на что пожимаю плечами, делая непонимающий вид. — И оппозиция. Открытая. — Состояние холодной политической войны. — Да… да. Звонила Тихомирову, рассказала о ситуации. Он приказал сидеть тихо и не рыпаться. Ждать. Просто перетерпеть. Думаю, когда он приедет, начнется Санта Барбара, — в голосе слышится предвкушение, наконец она выглядит более живой. — Главное, чтоб, как оригинальный сериал, не затянулась. — Не затянется. У него все быстро получат то, что заслуживают. А пока терпим. — Держись, пожалуйста, держись. — Обязательно.