Недотрога

Но одну попытку держаться подальше он все-таки предпринимает, потому что да, пора признать — это уже не совсем нормально. И стоит для себя прояснить насколько все запущено. Этакий эксперимент, как у курильщика, который мечтает бросить: устроить себе «разгрузочный» день и проверить через какое количество времени никотиновый приступ станет невыносимым. Просто заранее узнать, какие ощущения тебя ждут перед тем, как попытаться уйти в завязку окончательно. Тянь не ищет его, когда проходит по школьному двору перед началом занятий, когда травится очередной сигаретой в курилке, когда отправляется на баскетбольную площадку в конце дня. Он вообще сегодня старается поменьше смотреть по сторонам, чтобы случайно не зацепиться взглядом. Внутри зудяще-тревожно, и усиливать это ощущение желания нет. Оно, правда, усиливается само, независимо от его желания и попыток сосредоточиться. Нарастает, требует бросить все к чертовой матери прямо сейчас и отправиться на поиски. Он уходит с поля спустя полчаса, в очередной раз позорно продолбав простейший пас. Ну не его день, что поделаешь. Собирается найти Цзяня с Чженси и предложить сходить куда-нибудь вместе, прогуляв пару последних уроков. Потому что да, ломать начинает как-то уж совсем ощутимо и нужно срочно на что-то отвлечься. Но Вселенная будто издевается, услужливо подсовывая под нос уже прикуренную сигаретку — на, мол, детка, вдохни поглубже, что ж так мучиться. Рыжий сидит на скамейке с початой бутылкой воды в руке, окидывает Тяня этим своим взглядом – досада, смешанная с неприязнью и приправленная злостью. Ну нереально же удержаться. — Опять исподтишка мной любуешься? — Было бы чем. — Мало? Мне раздеться? — Тебе лечиться. Ну, это да, возможно. Тянь кивает на бутылку в руке Рыжего: — Угостишь? Тот поначалу даже не понимает, о чем он, а потом раздраженно кривит губы и отворачивается. Как всегда, в глухую оборону уходит, а вот Тянь, вместо привычного любопытства и веселья, чувствует, как раздражением кроет, и оно все растет, набирает силу, несется по восходящей, подтачивая уверенность в себе и руша шаблонный порядок вещей. И почему-то, как никогда, хочется вывести из себя, вытолкнуть за устоявшиеся рамки этого их общения или что оно там, нащупать болевую точку и надавить посильнее — так, чтобы запомнилось надолго и чтобы при следующей встрече не было вот этого взгляда, как на надоедливую муху, которая все жужжит, а вреда причинить не может. — Нет? А что тебя смущает? Непрямой поцелуй мерещится? Рыжий встает, явно планируя уйти и закончить этот становящийся все более странным разговор, а Тяня несет все дальше, все быстрее. Может, оттого, что этот придурочный ночью снился в мутном кошмаре, подробности которого так и не удалось вспомнить. Может от того, что он, как на зло, слишком близко после целого дня — без него. Рыжий уже почти спиной поворачивается, и это очень похоже на бегство. Наверное, это и заставляет резко податься вперед, хватая за предплечье и разворачивая к себе. Бесит. Бесит, как он дергается. Как будто его чумной какой схватил или прокаженный, а не самый привлекательный парень школы, по которому сохнут все девчонки. Бесит. Ну, давай, что ли… вместе побесимся? — Слушай, а как ты вообще целуешься с таким-то подходом? У Рыжего на лице проступают веснушки. Они у него есть, просто совсем бледные и их немного: семь на левой щеке, девять на правой — Тянь точно знает, он считал однажды, пока Рыжий выкручивался из бокового захвата на шее, хрипя и в очередной раз желая ему сдохнуть. Если не приглядываться и не стоять близко, они почти не видны, разве что, вот как сейчас, когда кровь от лица отливает, а веснушки становятся ярче. Рыжий отступает на шаг и дергает руку со всей силы. Ага, щас. Они оба знают, кто сильнее, они это проверяли на протяжении месяца. — Или ты не целуешься? Что, правда? Ни разу? Рыжий замирает, вздыхает глубоко, застывает на месте и очень тихо, но отчетливо говорит: — Отпусти. Не «отвали», не «отъебись» — отпусти. Без показной бравады и агрессии, нервно облизывая губы. И в голове щелкает, срабатывает где-то на подсознательном уровне: внимание — вы приближаетесь к точке невозврата, осторожно — у вас повреждения в тормозной системе. Да и черт с ним, черт с ним со всем. Потому что — близко. Потому что он еще помнит, как ощущаются эти губы под пальцами. Потому что смотрит на него и вдруг отчетливо понимает — да, правда, ни разу. И твою же мать, от этого ведет так, что мир начинает слегка расплываться, а самой естественной вещью на свете кажется отпустить запястье Рыжего, перехватить ладонью за теплый затылок, рвануть на себя и впечататься губами в губы. Которые выглядят обветренными, а на самом деле оказываются мягкими. Теплыми, податливыми. Идеальными. И от макушки до поясницы прошивает. Так, что дыхание перехватывает, и мурашки на загривке собираются. И когда Рыжий растерянно выдыхает, приоткрыв рот — уже просто не оторваться. И получается вдруг по-настоящему. Жадно. Яростно. Глубоко. Тормоза срывает напрочь, а в голове бьется только одна мысль — «как же мне, блядь, тебя хочется». Черт знает откуда такие мысли, не его. Он сам понять не может, как оно все случилось. Не планировал. Всего-то и хотелось на секунду сухо приложиться губами и тут же отпрянуть, наслаждаясь реакцией. Так бы оно и было, если бы Рыжий не застыл, не пытаясь оттолкнуть или остановить. А сам он остановиться не может, притягивая к себе уже обеими руками, зарываясь пальцами в мягкие волосы и даже не замечая, как основательно сбился сердечный ритм и резко стихли все звуки. Где-то далеко-далеко, в другой галактике, падает на пол полупустая пластиковая бутылка, обдавая ноги брызгами, а потом в грудь прилетает такой толчок, что на добрый метр отбрасывает. И в Рыжем сейчас столько злости, что сразу становится ясно — это настоящая драка, и кончиться может плохо, а ему, несмотря на такую реакцию, хочется продолжить. Потому что — мало. И по хрену, что народ, толпящийся во дворе и на площадке, уже обратил внимание и с интересом наблюдает за происходящим. С интересом… наблюдает… блядь. — Да стой ты! — Руки Рыжего удается перехватить, но получается только хуже. Тот дергается всем телом, отшатывается и, не удержав равновесие, валится на землю, утягивая за собой. Тянь вскакивает резко, ждет, что Рыжий последует за ним, и вся эта хрень продолжится, но Рыжий не двигается. Лежит на спине, прижимая ладони к лицу и выглядит это странно. — Э-э-э-эй! Ты там спящей принцессой прикидываешься в надежде на продолжение? Вставай уже, хорошего понемножку. Рыжий выдыхает рвано, судорожно и убирает руки от лица. И… это как в ледяную воду нырнуть — до ступора и паралича в легких. Рыжий не бесится, нет. Рыжий плачет. По-настоящему, когда белки резко становятся красными, а в глазах набухают слезы, которые удержать не получится, сколько ни смаргивай и ни дыши размеренно через нос. Поднимается резко и сильно трет лицо сначала предплечьем, стирая слезы и ощущение чужих губ, потом — ладонями, так, будто хочет кожу содрать и когда видит, как Тянь на автомате делает шаг в его сторону, отнимает руки от лица и громко орет прямо в лицо: — Я, блядь, ненавижу тебя! Отъебись от меня наконец! Просто, на хер, исчезни! И это даже не злость, это — настоящая ярость, она с размаху впечатывается в район солнечного сплетения, огненными щупальцами проходится по внутренностям, вылизывает изнутри, заставляя захлебнуться вздохом. Это так искренне, что Тянь даже подумать не успевает, вопрос слетает с губ, едва сформировавшись в голове: — Что, настолько противно? — Да. — Рыжий, похоже, подумать и не пытается. Не над чем. Это «да» — тоже очень искреннее. Откровенное. Настоящее. Такое же жгучее, как взгляды Рыжего, такое же ядовитое, как все его фразы, такое же честное, как все его попытки держаться подальше. Он же с самого начала был таким. Был, есть и будет. И стоит уже наконец-то признать это, унять свое ненормальное любопытство, которое привело к принудительной лизне, после которой Рыжий, наверняка, помоет рот с хлоркой, и оставить его в покое. Вдох. Выдох. Похуй. Так ведь? Тянь стоит, глядя вслед, отчетливо понимая — не-а, не работает. Не похуй. Потому что этим своим «да» он только что пнул в очень чувствительное место, со всего размаху, да так, что никаким блоком не прикроешься и в ответ не припечатаешь — нечем. И только и остается, что впитывать в себя это ощущение, прислушиваться к нему внимательно, запоминая и чувствуя, как в голове переключается невидимый тумблер. Это не злость, не обида и точно не сожаление. Это дикий, разгорающийся азарт.