«Тянь, здесь пиздец»
Где пиздец и какой именно — не уточняется, и он думает, что лучше бы ему Цзянь позвонил и рассказал в своей многословной манере, чем такое емкое сообщение от Чженси. Может, школу взорвали? Ну так занятия еще не начались, и там сейчас пусто, поэтому, если бы ее и снесло, Чженси бы сказал что-то другое, более жизнерадостное. Что еще могло случиться в такую рань Тянь не знает. Но на всякий случай, ускоряет шаг, притормаживая только подойдя к воротам.
Ну почему именно сегодня? У него в планах на день — производить впечатление, в голове — счетчик с мигающей надписью «Время пошло», а на душе — долгожданное спокойствие. Мысли в голове за прошедшую полубессонную улеглись, притихли, и даже предрассветный кошмар, который опять никак не получается вспомнить, это спокойствие не нарушил. Рыжий теперь — не неподдающийся объяснению феномен, который за прошедший месяц успел вывернуть мозг наизнанку, начиная от «ой, как интересно» и заканчивая «сломать на хуй» с лишенным логики «хочу тебя до одури» где-то в промежутке. Рыжий теперь простая и понятная цель. Найти бы еще где эта цель шарится и устроить показательное выступление с участием Шэ Ли.
— Где тебя носит? — Ксинг, приятель из мажористой компании, в которой Тянь крутился раньше, едва не подпрыгивает на месте от нетерпения. — Тут такое было!
— И тебе доброе утро. Что, боженька даровал нам день отмены занятий?
Тянь понял это, едва пройдя школьные ворота: народу маловато и становится все меньше, школьники не торопясь покидают территорию, а оставшиеся, очевидно самые любопытные, что-то бурно обсуждают, сбившись в небольшие группки. Общее возбуждение практически висит в воздухе, ощущается почти на физическом уровне. И только Тянь — по-прежнему спокоен. Спокойно окидывает двор внимательным взглядом, спокойно отмечает, что Рыжего нет. Неторопливо прикуривает и изо всех сил старается сосредоточиться на том, что говорит Ксинг.
Рассказывает тот скомканно, видимо, от переизбытка эмоций, но общая картина вырисовывается быстро: нападение на какую-то девушку пару дней назад, камера над входом в супермаркет, которая зафиксировала со спины рыжеволосого парня, и появившиеся сегодня Шэ Ли с дружками, которые утверждают, что видели Мо в том месте за пару минут до случившегося.
— И с утра уже вся школа в курсе. Про то, что Шань психованный, конечно, все знают, но чтобы такое! Он тут что-то орал Шэ Ли про то, что на такое не подписывался, а потом его и тех парней увели в учительскую, а нам сообщили, что занятий не будет. Клево, да?
— Да. Где Цзянь с Чженси? —Тянь неторопливо прикуривает и разглядывает Шэ Ли, появившегося в поле зрения.
— Тоже там. Я ни хера не понял, если честно, но они вроде как нашли какую-то девчонку, а у нее селфи с какого-то мероприятия то ли в торговом центре, то ли еще где, и на заднем плане вроде как Рыжий. И Цзянь сказал, что это алиби. Нет, ты прикинь! Алиби. Детектив, блядь.
— А Змей почему не там?
Ксинг неопределенно отмахивается:
— Ну ты что, Змея не знаешь? Отмазался, конечно, что его там не было и он вообще ничего не знает, за него сейчас там те трое отдуваются. Они тут с Рыжим сцепились, когда все началось.
Тянь глубоко затягивается и пристально смотрит в спину Шэ Ли, который, стоя в окружении группы любопытных, что-то с энтузиазмом рассказывает, не иначе пытается выправить ситуацию. А Тянь смотрит. Смотрит и думает, что нужно подойти и поговорить спокойно. Смотрит и чувствует, как то самое спокойствие медленно нарастает внутри. Расползается… клубится… стелется… в тугие спирали закручивается, и отдается жгучим покалыванием в ладонях и жаром в затылке.
Ксинг, кажется, улавливает какую-то перемену, но заткнуться не может просто физически:
— Я думал этот псих Змея прибьет, когда он на него кинулся. У него глаза были вообще бешеные. Хорошо, что Змей был не один. В итоге Рыжий сам и выхватил.
Сигаретный дым застревает в горле, и вырывается вместе с судорожным выдохом:
— Он его что, ударил?
— Да, но это же Рыжий. А ты что, думаешь…
Какое там к херам «думаешь». Мозг отключился пару секунд назад, когда оплавившийся фильтр обжег пальцы, и последней связной мыслью в голове стало «Я убью тебя на хуй».
Его срывает с места так, будто стена за спиной ожила и с размаху приложила кирпичной кладкой по позвоночнику. Задевает кого-то плечом, но даже не замечает, не чувствует ничего кроме того, как набатом стучит в висках.
— Шэ Ли!
Тот оборачивается быстро, на автомате уклоняется от прямого удара, но по касательной все же прилетает. Отшатывается на пару шагов, но собирается быстро и резко выкидывает вперед левую руку, ту самую, с кольцами, метя в лицо.
Боли нет, только глухой гул в голове и красное марево перед глазами. Застилает, напрочь отключает чувствительность и заставляет просто двигаться, двигаться, двигаться, сдирая кожу на чужом лице и собственных костяшках.
С головой топит, накрывает так, что не может остановиться даже когда они с Шэ Ли на земле оказываются, и тот сдавленно хрипит «Хэ, ты совсем ебнулся?», а в шею упирается что-то твердое и острое. Холодит кожу в том месте, где быстро и сильно бьется крупная артерия. И под давлением металла это биение ощущается особенно отчетливо, с каждым толчком крови в месте соприкосновения отдается.
На задворках сознания проносится мысль, что при такой частоте пульса, потеря крови станет критической за пару минут. Но вместо того, чтобы отстраниться, перехватывает за руку, сжимает и резко дергает, выдирая из пальцев тонкую заточку. Ладонь обжигает болью, и эта вспышка только усиливает злость. Сдавливает чужое горло той же рукой, чувствует, как это движение отзывается в ладони огненным всполохом, тянет на себя, и едва не соприкасаясь носами, тихо рычит:
— Подойдешь к нему еще раз, я вырву тебе печень и заставлю ее сожрать.
Ли смотрит на него со смесью злости и непонимания, хватает за запястье и сдавленно выдыхает:
— Да какого хера?
И это, конечно, вопрос на миллион. Потому что и правда — какого хера? Какого, собственно, хера, и что это он вообще такое делает? Тянь наклоняется еще ближе, и тихо, стараясь, чтобы голос звучал как можно ровнее, шепчет, отвечая скорее себе, чем Шэ Ли:
— Не трогай мои игрушки.
Ли дергается, отстраняясь, и щурится, осторожно, едва ли не с удовольствием, кончиком языка слизывает кровь с разбитой губы и внимательно всматривается в лицо. И определенно видит что-то, потому что через мгновение заходится тихим, кашляющим, но искренним смехом.
— Пиздец. Ты это серьезно?
— Тянь, хватит! Отпусти его. Всё! — где-то на заднем фоне голос появившегося Цзяня срывается в странные истеричные нотки, перекрывая собственное свистящее дыхание сквозь сжатые зубы и смех Шэ Ли.
Тянь отталкивается от земли рукой и, уже поднявшись, смотрит на глубокий порез во всю ладонь. На автомате сжимает пальцы, проверяя подвижность — в норме, даже не больно. Больно будет потом, чуть позже, когда красное марево перед глазами окончательно рассеется и стихнет гул в голове.
Кто-то снова окликает по имени, кажется, на этот раз Чженси, но следом не идет. Тянь понимает это, когда отходит вглубь школьного двора, направляясь к питьевому фонтанчику. Нужно промыть. Хотя, какое промыть? Там шить нужно, а не водой полоскать. Ощупывает пальцами шею — ничего, даже царапины нет. Повезло.
Боль в руке нарастает постепенно, в пропорциональности с падением уровня адреналина в крови. Жалит, продирает до самой кости, дразнится. Хорошо, что Цзянь и Чженси следом не увязались — с болью всегда лучше оставаться один на один. Усталость накатывает, почти апатия, и Тянь просто идет, опустив глаза в пол, пока не упирается взглядом в белые потасканные конверсы. Нет. Ну нет. Не сейчас.
— Какого хера с тобой случилось?
— Змей случился.
Рыжий не хмурится, не меняется в лице, вот только губы слегка белеют.
— Где он?
— Там, — Тянь неопределенно ведет подбородком и, не сдержавшись, усмехается. — Ну или уполз уже, не знаю.
Ему хочется говорить спокойно, хочется сделать вид, что ничего особенного не произошло, что вот так налететь и разнести чужую рожу до кровавых соплей — это вроде как ничего, норма.
И еще больше хочется, чтобы Рыжий просто свалил сейчас, не задавая вопросов. Потому что ответить нечего, а собственное «подойдешь-к-нему-еще-раз» — это настолько бесконтрольно и пугающе, что в какой-то момент хочется не останавливаться на достигнутом: подойти и с размаху залепить по этому побледневшему лицу так, чтоб все веснушки к чертям осыпались…
— Зачем ты в это полез, идиот?
… и желание все-таки съездить ему по роже усиливается в разы, несмотря на то, что в его тщательно продуманном плане ничего подобного не было. План, кажется, вообще идет по пизде, потому что кроме этого еще хочется начать лихорадочно ощупывать его со всех сторон, убеждаясь, что с ним все нормально. Приехали. Может, сотрясение?
А Рыжий только смотрит, сглатывает нервно, собирается что-то сказать, но потом только зубы сжимает и идет к нему, на ходу стягивает рубашку и неуклюже скомкав, прижимает к алому месиву на ладони. Обхватывает запястье второй рукой, будто ждет, что Тянь сейчас вырываться начнет, сжимает и замирает, уставившись на комок ткани и слегка соприкасающиеся пальцы. И у Рыжего дрожат руки.
Тянь тоже смотрит и в голове начинают активно крутиться шестеренки, перекраивая ситуацию в нужную сторону.
— Проводишь меня в медпункт? У меня голова кружится.
Рыжий быстро вскидывает на него глаза и также быстро отводит — слишком близко. Поджимает губы, но все-таки кивает.
Бинго.
***
Здесь отвратительно пахнет. Холодным металлом, стерильными бинтами и дезинфицирующим раствором. Мерзкая смесь ароматов, от которой все внутри сжимается, даже если тебе не страшно, и хочется выйти отсюда побыстрее и просто глотнуть нормального воздуха.
Побыстрее, кажется, не светит — Тянь отчетливо чувствует, как к медикаментам примешивается другой запах — его собственный, и с ним сейчас что-то не так: к привычному составу из геля для душа, туалетной воды, слабого аромата стирального порошка и сигаретного дыма на одежде, примешивается еще один, которого обычно нет.
В жилом помещении или на улице собственный запах уловить сложно, слишком привычный, здесь же он будто усиливается в десятки раз, зависает облаком, облепившим все тело, и двигается вместе с тобой. Любое движение — и ты безошибочно улавливаешь все составляющие, в том числе и эту вот новую примесь. Пахнет мокрой солью. И этот запах забивается в ноздри, заставляет дышать чуть быстрее и глубже, пытаясь справиться с тошнотой — так организм оповещает об имеющейся проблеме. Проблема выглядит отвратительно, красным пятном расползаясь по белой ткани.
Похоже, школьная медсестра с ним солидарна: окидывает цепким взглядом и ткнув пальцем на стул, строго говорит:
— Сел.
Тянь только хмыкает тихо и слушается — ну сел, так сел.
Госпожа Нинг работает здесь с его первого класса и за все время, кажется, несколько десятков раз промывала царапины и ссадины, клеила пластыри на сбитые коленки и ладони, и выдавала таблетки от головной боли. Сейчас уже совсем старенькая, кудряшки из пепельно-серых превратились почти в белоснежные и глаза стали чуть светлее, но смотрят все также — ласково, по-доброму, не вяжутся со строгим тоном.
У нее есть свои дети и есть внуки — Тянь видел однажды, как в конце рабочего дня ее встречал такой же седой старичок, который держал за руку маленькую девочку со смешными кудряшками пшеничного цвета. Девочка обняла ее за бедра, запрокидывая голову и что-то радостно рассказывая, и госпожа Нинг погладила ее по голове, улыбаясь и что-то переспрашивая. Вот именно так она гладит по голове всех детей, которые попадают в ее кабинет, хотя, казалось бы, за время работы чувство жалости должно было хотя бы притупиться, если не полностью исчезнуть. Она бы, наверное, и сейчас начала с поглаживания по голове, если бы не вот это ярко-алое на белом, которое растет с каждой секундой, грозя залить кафельный пол.
Госпожа Нинг аккуратно укладывает его руку на стерильную, противно пахнущую салфетку и тихо воркует что-то про то, что все будет хорошо, и мальчики — такие мальчики. Если бы госпожа Нинг видела этого мальчика десять минут назад, она бы, наверно, не ворковала, она бы, наверно, начала с того, что вколола ему какой-нибудь транквилизатор и подошла только после того, как он вырубится.
Тянь отчаянно пытается вспомнить момент, когда его сорвало и не может. Кажется, Ксинг говорил что-то про то, что Ли сцепился с Шанем.
Шанем, блядь. Тянь трет глаза здоровой рукой и заодно пытается понять, когда именно Рыжий стал Шанем.
— Тебе плохо? Голова кружится?
— Нет. Просто устал.
— Ох, дети, дети, — голос госпожи Нинг звучит ласково, а вот иголку шприца с чем-то прозрачным в ладонь она втыкает совсем неласково, заставляя непроизвольно дернуться.
Продолжает что-то тихо приговаривать, пока промывает, колет, дергает чем-то в его ладони. Анестезия подействовала, но ощущение еще более мерзкое, уж лучше бы было больно. И Тянь старается отвлечься, вслушиваясь в тихий убаюкивающий голос.
Госпожа Нинг все воркует, рассуждая о современных детях, которые не желают улаживать конфликты мирным путем и не понимают, что они должны любить друг друга.
Тянь слышал эту лекцию совсем недавно через приоткрытую дверь, когда сопровождал сюда Цзяня с Чженси. У первого был разбит нос, у второго — губы, так закончилось очередное цзяневское «как думаешь, он меня поймает?». Тянь слушал и думал — да, да, говори это громче: смотреть на заливающегося краской до корней волос Чженси — редкое удовольствие.
— Почти все, — говорит госпожа Нинг и Тянь пробует пошевелить пальцами. — Чувствительность вернется минут через тридцать-сорок. Сейчас наложим бинт и можешь идти домой.
Она говорит что-то еще, кажется, обещает выписать рецепт на обезболивающее, если ночью он не сможет заснуть, но Тянь слушает вполуха, не спать по ночам — дело привычное. Выныривает из своих мыслей только когда понимает, что от него ждут ответа.
— Что, простите?
— Ты из-за девушки подрался?
— Нет. А что?
— Да так, ничего, — госпожа Нинг смотрит на него с легкой улыбкой. — Просто необычный такой порез получился. Романтичный.
Чего, блядь?
Судя по всему, этот вопрос отпечатался у него на лице, потому что госпожа Нинг похлопывает его по руке, выражая позволение наконец-то свалить из этого кабинета и поясняет:
— Ровно по линии сердца проходит. По всей длине. Символично так получилось, да?
Да, — думает Тянь. Охуеть как.
Но вслух озвучивает уже следующую мысль, от которой настроение стремительно улучшается:
— Ничего, скоро заживет. Дней за девятнадцать.
Госпожа Нинг слегка хмурится, возможно раздумывает не поднялась ли у него температура, а потом с сожалением качает головой:
— Глубокий порез. Прости, дружок, но там шрам на всю жизнь останется.
***
— Где вы были? Мы вас искали, — голос Цзяня перекрывает даже шум подземки.
Тянь приподнимает забинтованную руку:
— В медпункте прятались.
— И куда вы?
Это «вы» звучит очень приятно. Наверное, потому что все сложилось наилучшим образом. Рыжий не ушел, так и просидел под медицинским кабинетом добрые сорок минут. Тянь даже растерялся, когда вышел и обнаружил его подпирающим стенку в коридоре. Он был абсолютно уверен, что тот свалит, как только за ним дверь закроется, а тут — такой сюрприз. А потом — ну да, голова же все еще кружится, и тошнота, и слабость, и он очень сомневается, что сможет сам дойти до метро. Правда, он еще сомневался, что сможет все-таки не заржать, когда ловил на себе обеспокоенные взгляды Рыжего, но самоконтроля ему не занимать, получилось.
Так и дошли — вместе и молча. Рыжий привычно хмурил брови и изредка косился на него, очевидно, убеждаясь, что в обморок он падать все еще не намерен.
— Так куда вы?
— Ко мне. Хотите с нами? — невозмутимо отвечает Тянь и поймав совершенно ошарашенный взгляд Рыжего, продолжает. — Кто-то же должен приготовить обед, я сам не справлюсь. Протянешь руку помощи?
Идеально, блядь. И то, как Рыжий зависает на пару секунд, не зная, что ответить, и растерянное, с примесью злости выражение на лице. Тянь снова приподнимает руку:
— Мне правда очень больно.
Тянь даже не ждет, что он согласится. Так уж, скорее, на пробу взывает к чувству вины, которое Рыжему с его повадками, кажется, в принципе неведомо. Мысленно спорит сам с собой: пошлет его Рыжий словами или молча покажет фак. Но тот только смотрит на него, на Цзяня с Чженси и кивает.
