«Ты мне нравишься. Очень».
«Ты мне нравишься. Очень».
«Ты мне нравишься. Очень».
В автобусе слабо, но работает кондиционер, и Рыжему хочется прижаться к стеклу лбом: оно наверняка приятно-холодное, успокаивающее, вытягивающее дурь из головы.
Он любит раннее утро и еще полусонный, лениво-спокойный город. Любит рассматривать его из окна автобуса по дороге в школу, смотреть, как открываются двери магазинов и уличных кафе, как первые посетители выходят с бумажными стаканчиками кофе в руках и торопливо шагают по своим делам. Особое везение, если людей в автобусе мало, и можно пялиться на это сидя, умостив затылок на жесткий подголовник, съехать чуть вниз и вытянуть ноги под соседнее кресло.
Но этим утром Рыжий сидит с прямой спиной и постоянно отвлекается от мелькающей за окном картинки: теребит пальцами нитку на нижнем шве футболки, раз за разом цепляя ногтем, и оставляет в покое, только когда получается вытянуть ее в петлю. Цыкает недовольно и поворачивается к окну, подавляя желание дергать эту нитку, пока она вообще не порвется.
Внутри глухо ворочается раздражение на самого себя и что-то отдаленно похожее на предвкушение, хотя последнее он старательно игнорирует. У Рыжего в жизни все просто: черное — это черное, белое — это белое, никаких тебе полутонов и градиентов. Новая эмоция в привычную схему не вписывается, двоится внутри, и черт его знает, что это вообще такое. Как газировка: вроде колется, но в то же время — сладко. Рыжему газировка не нравится. И такие вот странные, распадающиеся на составные эмоции — тоже. Не нравится, что он тащится субботним утром, не зная зачем и не зная куда, зато зная к кому.
Рыжий склоняется, упираясь лбом в подголовник переднего кресла и прикрывает глаза. Вяло думает, что еще не поздно, можно выйти на следующей, перейти дорогу и сесть на автобус, который поедет в обратную сторону. Отключить мобильный до понедельника. Спрятаться, очухаться от всего этого. Потому что ему определенно нужно слегка прийти в себя, вытрясти из головы скопившийся мусор. С полутонами разобраться, чтоб, блядь, ничего двоящегося и все снова просто и понятно.
Механический скрипучий голос объявляет остановку, с тихим шелестом открываются и закрываются двери, рядом весело смеется ребенок, кто-то, шаркая, проходит мимо вглубь салона.
— Следующая остановка «Бэй».
А Рыжий так и сидит, опустив лицо вниз и рассматривая носки собственных кед, вслушиваясь в тихий гул двигателя. Можно просто не выходить, можно отключить мобильный и ехать…
— «Бэй».
…дальше.
«Ты мне нравишься. Очень».
Из дверей он выскакивает, когда они уже начинают закрываться, отталкивая рукой складную створку и досадливо морщась на окрик водителя: извините, у меня тут пиздец в голове, задумался.
Выуживает из кармана мобильный — еще и явился на пятнадцать минут раньше. Стремно-то как, а. И солнце это, блядь, еще: светит, припекает, отдается жаром от влажного после дождя асфальта и плавит очертания высоток вдалеке. Рыжий на ходу вертит головой, высматривает лавку или кусок газона в тени, где можно присесть в ожидании Тяня, спокойно подумать еще минут десять, а потом оторвать свою задницу от жесткой сидушки или мягкой травы и все-таки свалить с отключенным мобильным. Успевает сделать с десяток шагов и недовольно поджимает губы.
Тоже, значит.
Раньше.
Тянь с бутылкой какого-то пойла в руках стоит возле подземного перехода, опираясь бедрами на парапет и запрокинув голову. У него солнцезащитные очки — темные, плотные, но Рыжий абсолютно уверен — глаза закрыты, и под ними опять красуются тени, какие бывают после бессонной ночи. Он всегда так стоит, когда не высыпается, будто двухминутный релакс с прикрытыми глазами может помочь. Рыжий знает, Рыжий давно заметил. Это ему тоже не нравится, потому что запоминать чужие мелкие привычки — это ни хрена не правильно, это тревожный симптом, конкретный такой профицит внимания, направленного не на то.
Тянь разминает шею, перекатывает затылком от надплечья к надплечью и будто чувствует его появление: поворачивает голову в его сторону, только раз — и все, Рыжему даже глаза его видеть не надо, и так понятно — готово, вцепился.
Снимает очки, цепляет тонкой металлической дужкой за ворот футболки. Под глазами и правда круги. Улыбается. И как только Рыжий подходит ближе, лениво тянет:
— Утро. Доброе же, да?
— Угу.
Рыжий тщательно разглядывает вывеску ближайшего магазина за спиной Тяня: «Альтернатива. Компьютерная техника»
Кивает:
— Могло бы быть.
Тот только слегка встряхивает бутылку в руке и улыбается шире. Тяню, кажется, и правда нужно больше спать. У Тяня странные реакции на хамство, неприязнь и чужое недовольство.
— Будешь?
А еще Тянь хорошо умеет выводить из себя. Вот так просто, одним жестом, одной фразой, одним видом полупустой бутылки, из которой он пил и которую показывает Рыжему, разворачивая так, чтобы этикетка была видна. Потому что — достаточно. Нормальным людям всегда достаточно совсем небольшого напоминания о неприятном, чтобы заново испытать часть пережитых эмоций. Рыжему такого напоминания достаточно, чтобы неслабо так выйти из себя. Настолько, чтобы зубы до скрипа сжались и все приличные слова из головы вылетели. Тянь, кажется, понимает: закатывает глаза, подхватывает вторую бутылку, стоящую на парапете. Протягивает Рыжему.
— Да, да, я помню. Из одной тебе пить противно.
Рыжий уже собирается сказать, что нах ему этот лимонад не сдался, вот только Тянь все еще улыбается, без ехидства и, похоже, никакого двойного смысла в эти слова не вкладывает, а на руке, которой он держит бутылку, у него по-прежнему повязка. Как напоминание — ты мне должен. Как напоминание — мне было не все равно. Много у тебя в жизни людей, которым не все равно? Они вообще есть?
Рыжий хмурится, но бутылку все-таки забирает, ставит аккуратно на прежнее место:
— Я это не пью.
Рыжий опирается бедрами на парапет так же, как Тянь, просто чтобы не лицом к лицу, чтобы он уже перестал вот так вглядываться в лицо, отворачивается, снова шарит глазами по растянувшемуся вдоль улицы торговому ряду.
«Правильный выбор. Аксессуары»
— Ненавижу газировку.
Тянь кивает и снова слегка откидывает голову, подставляя лицо солнцу. Явно не спешит делиться с Рыжим планами или хотя бы просто сказать, что ему вообще понадобилось в такую рань. Ему, похоже, нормально, его и повисшее молчание не напрягает.
— Ну и? — не выдерживает Рыжий.
— Солнечно, да?
— Да, — кивает Рыжий, — че еще обсудим?
Тянь будто и не слышит издевки в голосе, все так же, не открывая глаз, на ощупь подхватывает тонкую пластиковую папку, лежащую на парапете, помахивает ею в воздухе.
— Вот, документы для дяди, пришли на домашний, нужно отнести в одно место.
— Мне, типа, курьером поработать?
— Не-а. Компанию составить, — улыбается, запрокидывает голову еще сильнее.
— Заблудиться боишься?
Тянь наконец-то открывает глаза, щурится на Рыжего, обдумывая ответ:
— Нет. Мне просто нужен был повод.
И Рыжий старается не вдумываться. Не понимать. Не краснеть, блядь. Внимательно изучает взглядом социалку на рекламном щите.
— Пойдем?
«Курение убивает. Скажи зависимости «нет».
— Да, — дергает плечом Рыжий, что уж теперь. Нужно было валить до того, как объявили «Бэй», следующая остановка — ебучие топи.
Все десять минут, что они идут до высоченного бизнес-центра, Тянь беззаботно треплется про предстоящую игру по баскетболу, спрашивает, не хотел бы он записаться в секцию на следующий год и никак не комментирует его отказ. И это напрягает сильнее привычно закинутой на плечо руки и колких шуток, потому что это — что-то новое. Это выглядит так, будто для них встретиться в центре города и пойти куда-то вдвоем — абсолютно нормально.
И когда скоростной лифт несется вверх, Рыжему становится некомфортно в повисшем вдруг молчании, его так и подмывает спросить — кто ты и куда ты дел самодовольного придурка, который звонил в шесть утра? А вот у Тяня все хорошо — стоит, расслабленно привалившись плечом к стене и засунув руки в карманы, наблюдает, как меняются цифры этажей на электронной панели, слегка качает головой в такт тилинькающей мелодии. Так же расслабленно из этого лифта вываливается, распахивает перед Рыжим ближайшую дверь:
— Нам сюда.
Где они оказываются, Рыжий понимает не сразу. В огромном помещении — музыка фоном, крики, и люди, люди, люди. Какое-то броуновское движение, в муравейнике и то организованнее. Кто-то задевает Рыжего плечом, едва он успевает сделать пару шагов, и он сам в кого-то едва не врезается: парня или девушку — непонятно, просто нечто, почти полностью скрытое под ворохом каких-то стремных кружевных цветов гигантского размера. Как он несет-то их вообще?
— И что это за место?
Тянь поворачивается к нему лицом, при этом каким-то чудом тоже уклонившись от столкновения с человеком-клумбой.
— Фотостудия. У них тут сегодня аврал, рук не хватает. Поможешь?
Рыжий на Тяня смотрит так, словно тот только что предложил ему прилюдно исполнить стриптиз.
— Ты это, блядь, серьезно? Нет, правда? Думаешь, что я настолько тебе должен, что кроме повара буду работать еще и грузчиком?
— Должен? — Тянь морщит лоб, вглядывается непонимающе в лицо. — Нет, конечно. Просто здесь хорошо платят. Будем считать, что таким образом я компенсирую тебе потерю такого работодателя как Шэ Ли.
И Рыжий молчит. Если что-то выходит за рамки твоего понимания, лучше всего — молчать. И не вдумываться. Потому что, если попробовать, по всему получается, что Тянь вроде как хотел помочь. Сделать для него что-то хорошее. Только вот «Тянь», «хорошее», «для него» — это не то, что в одном предложении не вяжется, это даже в Талмуд не впихнется.
— Ну так что? Остаешься? Стойка регистрации вон там. — Тыкает пальцем в дальний угол помещения и припечатывает последним аргументом. — Здесь правда хорошо платят, и не надо делать ничего, за что можно оказаться в полицейском участке.
— А ты?
— Что я? У меня дела. Позвонишь, когда закончишь?
— Зачем?
Не отвечает. Смотрит пару секунд, выразительно закатывает глаза и сваливает. Реально сваливает, судя по всему, совершенно не планируя стоять где-то и наблюдать, как Рыжий работает.
На стойке регистрации улыбчивая женщина протягивает ему анкету и просит заполнить пункты, помеченные звездочкой. Рыжий возвращает ее только спустя десять минут: слишком долго раздумывал над вопросом, готов ли он работать на постоянной, временной или периодической основе. Рука сама дергалась к пункту «постоянной», но Рыжий понимает, что просто не потянет еще одну подработку: Лей, его напарник в закусочной, прогуливает ночные смены все чаще, Рыжий с готовностью подменяет его каждый раз, потому что платят за них больше, но чувствует себя последнее время так, словно скоро сдохнет от недосыпа.
Рыжий тыкает «по договоренности», возвращает анкету, уже собирается спросить, куда ему дальше идти и что делать, как по плечу хлопает какой-то запыхавшийся мужик:
— Новенький? Отлично, пошли со мной.
И в ближайшие пять часов вопроса куда идти больше не возникает, а что делать — тем более. Большую часть времени он носится с какими-то коробками, даже не зная, что в них лежит, потом помогает двум парням чуть старше него со сборкой странной деревянной конструкции, отдаленно напоминающей остов корабля и едва успевает закрутить последний болт, когда рядом появляется какая-то женщина с папкой в руках и нервный, едва ли не пританцовывающий на месте парень.
— Закончили? — спрашивает тот, и Рыжий отходит в сторону.
Отходит, но не может заставить себя не пялиться. Что это, прости господи, за творческая личность? Модель? Дизайнер? Фотограф? Почему у него галстук поверх майки-алкоголички, и почему у него черный лак на ногтях? Нет, не так, почему у него вообще лак на ногтях?
— Мне нужен нормальный свет, — орет творческая личность со странным стрекочущим акцентом, и Рыжий понимает — все-таки фотограф.
Поворачивается в сторону Рыжего и стоящих рядом с ним парней. Один из них срывается с места. Рыжий думает — вряд ли за светом, скорее просто подальше. Сам бы он так и сделал, если бы этот вот, так рявкнул и посмотрел на него. Сначала бы, правда, боднул лбом в скульптурно вылепленный нос, придерживая за галстук, а потом уже свалил. А этот, будто мысли читает: вгрызается в лицо острым взглядом, долгим, внимательным, и вопросительно приподнимает бровь.
Рыжий отворачивается — на хуй такие гляделки, и так день дерьмо. Система вентиляции в этом бедламе сбойнула еще пару часов назад: душно, жарко так, что подмывает майку с себя стянуть и давно хочется пить, а за последние сорок минут возможность отдохнуть и добраться до кулера так и не представилась.
Женщина со стойки регистрации проходит мимо с бумажным стаканчиком кофе в руках, притормаживает рядом с Рыжим:
— На сегодня все. Я внесла тебя в базу. За расчетом в двести первый кабинет.
Рыжий кивает, поворачивается к парню, с которым собирал непонятную конструкцию, чтобы попрощаться и снова натыкается на этот взгляд. Все еще пялится, не отрываясь. Уже не просто в лицо смотрит, а с ног до головы разглядывает, аж передергивает. Рыжий успевает отойти на десяток шагов, когда сзади окликают:
— Эй, парень, рыжий, подожди.
И этот, который пялится, оказывается перед ним.
— Ты у нас кто?
Шарит глазами по лицу, откровенно мажет по шее и плечам, даже на шаг назад отступает, чтобы удобнее было. И Рыжему кажется, что еще секунда и он решит попробовать его на ощупь.
— Я здесь работаю.
— А зовут тебя как?
Улыбается вроде приветливо, но что-то в этом взгляде Рыжему не нравится. Да все ему не нравится на самом деле.
— Не твое дело.
Дверь в этот вертеп за Рыжим захлопывается абсолютно бесшумно, на ней установлен какой-то очень качественный доводчик, иначе хлобыстнуло бы так, что этажом ниже услышали. У Рыжего внутри странно: вроде плохого ничего не произошло, но на душе отчего-то стало паршиво. Интуитивно куснуло тревожным, гадливым чувством.
После шумной студии тишина в коридоре кажется оглушающе приятной. Еще более приятной оказывается сумма, которую он получает, зайдя в нужный кабинет: его заработок в кафе почти за неделю, включая ночные смены.
Рыжий выуживает из кармана мобильный и тут же убирает назад. Устал. И было жарко. И нет. Не собирался он ему звонить.
Почти доходит до лифта, когда слева, со стороны зоны отдыха с пластиковыми столами и стульями, доносится громкое:
— Рыж, я здесь.
Когда только вернулся. Зачем вернулся. А он вообще уходил? Залипает в телефон, что-то быстро набирает и, не глядя на Рыжего, коротко просит:
— Две минуты.
И Рыжий молча садится за стол. Перед Хэ странного вида пирожное, нетронутое, но истыканное вилкой, чашка с осевшей кофейной гущей, журнал и наполовину пустая бутылка воды. Со свинченной крышкой, запотевшая настолько, что на пластиковой поверхности стола у донышка собралась небольшая лужица.
Осознание приходит только после пары глотков, и Рыжий так и застывает, прижимая горлышко к губам, осторожно поднимает глаза на Тяня, но тот молчит — не заметил, слишком увлечен, продолжает тыкать пальцем по экрану и едва заметно улыбается, задумчиво прижимая к губам одноразовую вилку. Раз за разом закусывает самый край пластиковых зубцов, сжимает губами, и Рыжий залипает на эту картинку так основательно, что едва успевает отвернуться, когда Тянь наконец отрывается от телефона.
— Как прошло?
Рыжий неопределенно пожимает плечами, думает, что стоило бы спросить, зачем Тянь притащил его сюда, возможно, стоило бы сказать «спасибо» — здесь и правда хорошо платят, но Тянь все еще развлекается с этой долбаной вилкой, прижимая к губам так, что кожа белеет.
— Нормально, — отмахивается Рыжий, и сам удивляется тому, как зло это прозвучало.
Но Тяня, кажется, и так все устраивает, откидывается на стуле, убирая мобильный в карман.
— Пообедаем вместе? — И когда Рыжий хмуро смотрит на него исподлобья, разводит руками. — Что? Я тебя не в отель зову. Просто поесть.
И есть на самом деле хочется, и он, пожалуй, прав — в «просто поесть» ничего особенного нет. Если, конечно, не с Тянем. Если бы, блядь, не газировка в мозгу.
Рыжий, раздумывая, окидывает взглядом соседние столики и резко отворачивается, заметив того самого парня из студии, направляющегося в их сторону.
— Привет, — бросает тот, останавливаясь рядом с их столиком.
— Привет, — Тянь кивает в ответ, приподнимает брови, и Рыжий со странным глухим раздражением отмечает про себя, что они, похоже, знакомы.
А почему бы и нет. Нормальные такие знакомства для золотого мальчика.
— Куда ты делся так быстро? Мы не договорили.
Точно знакомы. И Рыжий чувствует себя не то чтобы лишним, но как-то не к месту. Поднимает глаза на Тяня, собираясь сказать, что он пойдет, и понимает, что тот смотрит на него как-то странно. Задумчиво трогает языком губу с внутренней стороны, и у Хэ слегка подрагивают крылья носа. Молчит, и до Рыжего наконец-то доходит, что этот, волшебный, обращается не к Тяню. Это не Тянь «куда-то делся», это он про него. Рыжий только смотрит вопросительно и хмурится, когда тот усаживается на соседний с ним стул, протягивает зажатую двумя пальцами визитку, улыбается:
— Я Лианг, главный фотограф этой студии. Позвони мне, ладно? У тебя очень необычный типаж, эти волосы, веснушки, м-м-м… редкий. Мы как раз искали что-то подобное для новой коллекции. Хочешь попробовать?
Рыжий думает, нет ли где скрытой камеры и не шутка ли это. Потом смотрит на Тяня, и на наличие скрытой камеры становится как-то похуй. Потому что Тянь теперь очень внимательно, пристально смотрит на протянутую визитку и медленно разворачивается к Лиангу всем телом.
Тот снова улыбается, стрекочет со своим странным акцентом про необычную внешность, уточняет, что они могли бы обсудить детали за чашкой кофе, с интересом продолжает его разглядывать. И, кажется, вообще не замечает, как на него смотрит Тянь. Зато замечает Рыжий. Уж он-то этот взгляд знает хорошо: так смотрят за пару минут до того, как ломают перегородку в носу. Думает, что у них с Тянем, наверное, какие-то старые счеты, не зря же Хэ на него так пялится.
— Ну так что? — спрашивает Лианг, и Тянь медленно переводит глаза на Рыжего.
Склоняет голову на бок, скрещивает руки на груди. Ждет.
— Нет, — просто говорит Рыжий и отворачивается.
Уже не видит ни замешательства во взгляде, ни того, как Лианг непонимающе морщится, но все-таки кладет визитку на стол.
— Я оставлю.
Ножки стула со скрипом проезжаются по полу, когда тот встает, и Рыжий снова поворачивается к Тяню. Взгляд у Тяня, блядь, не меняется.
— Увидимся, — бросает Лианг, и у Рыжего красной лампочкой в голове вспыхивает «съеби, что бы у вас там ни было, сейчас просто съеби отсюда быстрее, дурное ты создание».
Тянь смотрит в удаляющуюся спину, пока тот не скрывается в лифте, прихлопывает визитку ладонью, словно надоевшее жужжанием насекомое, тянет к себе по столешнице, а потом протягивает ее Рыжему.
— Ну что? Хочешь попробовать?
Рыжий только головой качает:
— Нет. Не люблю, когда на меня пялятся. И вообще, он мерзкий. Видел его ногти?
Тянь смотрит долго, и что-то в его взгляде, в лице постепенно меняется, оттаивает, дергая уголок губ в едва заметную улыбку. Хмыкает тихо, возвращает визитку на стол, поближе к Рыжему. Тянь, наверное, тоже устал. Сидеть здесь или делать то, что он там делал: трет пальцами глаза, ерошит волосы на макушке. Молчит.
— Так это студия твоего дяди? — Рыжий встает неторопливо, тянется, разгоняя кровь по уставшим мышцам.
Сам не знает, зачем спрашивает, но идти в полном молчании как-то напряжно. Тянь после встречи с Лиангом странный, фонящий раздражением с примесью злости. Кажется, пальцем ткни — взорвется. И Рыжего гложет любопытство, но как спросить, чтобы не выглядело странно, Рыжий не знает, он вообще не мастер диалогов.
Тянь неопределенно крутит пальцем в воздухе.
— Здание.
— Ты шутишь? — едва не спотыкается Рыжий.
— Нет.
Вот так просто. Будто они говорят о магазинчике на углу в спальном районе или забегаловке вроде той, в которой работает Рыжий, а не о высотке из стекла и металла в центре города.
— А с этим у вас что?
Рыжий не мастер диалогов. У Рыжего все без полутонов и градиентов, плавные переходы — это не его. Тянь смотрит непонимающе, и Рыжий указывает пальцем за спину в сторону зоны отдыха.
— С ногтями. Как его там?
— Я его не знаю.
— Ну да.
Тянь только руками разводит:
— Что?
— А выглядело так, будто ты его убить хочешь.
Тянь заходит в лифт первым, приваливается к дальней стене, опираясь лопатками, снова достает телефон, но не пишет, просто смотрит в экран. Или сквозь. У Тяня на скулах желваки пляшут.
— Нет. Я впервые его вижу.
И Рыжий думает — ладно. Думает — черт с тобой, не хочешь — не говори, до драки не дошло и на том спасибо. Тянь молчит, снова залипает в телефон, медленно скользит пальцем по экрану. Поднимает глаза, только когда какой-то рабочий со смешными усами просит подождать.
— Грузовой лифт сломался, ничего, если я вас потесню?
— Конечно. — Рыжий тыкает нужную кнопку и едва успевает пару шагов сделать, как в спину врезается что-то твердое и громоздкое.
— Простите, инвентарь.
Инвентаря оказывается целая паллета на тележке, плюс куча коробок, которые усатый спешно расставляет по периметру. Рыжий только губы недовольно поджимает от очередного толчка: нужно было так же, как Тянь, к стене привалиться, чтобы не стоять вот так лицом к лицу на расстоянии полуметра. Вроде ничего такого, но не комфортно: лифт безликий, не обклеенный рекламными стикерами, без зеркал, и глаза деть совершенно некуда — либо Тянь, либо серая стена напротив.
Рыжий одергивает футболку, ладонями отряхивает несуществующую пыль на животе, говорит себе, что полметра — это много. И у него, кстати, тоже есть телефон, благослови, господи, того, кто их изобрел — ему еще никогда в жизни не был так нужен мобильный.
— Ну вот, теперь поехали, — удовлетворенно раздается позади, и через секунду Рыжего швыряет вперед так, что едва успевает руку перед собой выставить, чтобы всем телом в Тяня не впечататься.
Полуметр уходит в ноль.
С шелестом закрываются двери.
Из динамика над головой тихо льется мелодия.
У Тяня на нижней губе царапина, оставленная пластиковой вилкой, совсем крошечная — два на десятую долю миллиметра. Тонкая. Яркая. И это как туннельное зрение: мир остается за границами этой царапины. Мир может рухнуть, разлететься к хуям осколками, если подбородок слегка приподнять.
Дыхание сбивается резко, судорогой. У него очень твердые мышцы на животе. Температура под сорок, не меньше. Металлическая пряжка ремня с острыми краями.
Рыжий отворачивается так, будто шею свернуть себе хочет, едва ли не прижимается щекой к картонной коробке. Чужой выдох мягким пятном на виске оседает. Долгий, медленный.
Подумать о чем-нибудь отвратительном, немедленно, прямо сейчас. В мозгу срабатывает, щелкает хорошо вызубренная установка, услужливо подкидывая запрошенное: пальцы в волосах и чужой язык, гладящий небо. Паника. Злость. Обида. На сотую долю секунды — желание так же вцепиться в ответ.
— Блядь, — на грани слышимости выдыхает Рыжий и жмурится изо всех сил, опустив голову.
— Шань?
Тихо тилинькают, открываясь, двери, и стена за спиной исчезает.
И Рыжего швыряет обратно в реальность — на несколько шагов от него. Рыжий вылетает из кабины и засовывает руки в карманы.
— Нормально все? — спрашивает Тянь.
Нет, блядь. К нормальному это вообще никакого отношения не имеет.
— Да, — кивает Рыжий и вылетает на улицу, всем телом врезаясь в двери.
В голове лихорадочно бьется мысль, что, если Тянь сейчас положит руку ему на плечо, если он вообще хоть что-то вякнет…
— Ну, и чего тебе хочется?
Рыжий разворачивается так, будто его вытяжным тросом дернули, чувствует знакомый зуд в ладонях и то, как бешено колошматит сердце внутри.
— Сэндвич? — широко улыбается Тянь.
И Рыжий застывает, замирает с так и не сорвавшемся «отъебись» на губах.
***
Рыжий изучает его исподлобья, пока он изучает меню.
В самой паршивой забегаловке, которую Рыжий смог вспомнить в их районе. Рыжий бесится, и лучшее, что пришло ему в голову, — это притащить Тяня в такое вот заведение.
Потому что, когда он говорит Тяню, что не хочет в распиздатый ресторан рядом с бизнес-центром, внутри глухо вспыхивает что-то похожее на предвкушение. Он уже видит его, золотого мальчика в брендовых шмотках, осматривающегося в крошечной закусочной с выражением легкого отвращения на лице. Видит, как он брезгливо протирает салфеткой стол прежде, чем положить на него руки, как скривившись бросает подошедшей официантке «Мне дежурное блюдо», к которому, наверняка, не притронется.
Потому что ему положено вести себя именно так. Потому что это встряхнет и приведет в чувство.
Вот только не кривится и не морщится. С доброжелательной улыбкой просит у официантки убрать из его сэндвича майонез, а когда она через десять минут ставит перед ним и Рыжим тарелки, вежливо благодарит. И только, когда она отходит, раздраженно шипит:
— Ну, да, конечно.
Рыжий смотрит на него вопросительно и Тянь демонстративно поднимает верхний слой хлеба. Майонез, да. Толстым слоем.
— Можно поменять, — Рыжий уже руку поднимает, но Тянь качает головой.
— Не надо. Она и так зашивается. В конце концов, майонез — это не так уж и отвратно.
Он врет, Рыжий видит. Жрет этот сэндвич, запивая каждый кусок кофе, но когда женщина проходит мимо их столика и спрашивает все ли хорошо, Тянь кивает.
Говорит:
— Все отлично.
Говорит:
— Спасибо.
И Рыжий старательно смотрит в свою тарелку, чтобы не смотреть на такого вот доброжелательного Тяня, чтобы не приходить к осознанию, что, возможно, он не такой уж мудак, как кажется.
— Ну? — спрашивает Тянь. — Раз уж мы едим вместе, может расскажешь что-нибудь о себе?
Рыжий смотрит на него и пожимает плечами:
— Что?
— Не знаю. Что-нибудь личное, интимное, — усмехается, когда Рыжий смотрит на него исподлобья, — ну, например, что ты не любишь есть. Или это слишком?
Рыжий фыркает, закатывает глаза.
— Лучше ты.
— Ладно, — Тянь с готовностью кивает. — Спрашивай.
— Где твоя семья?
— Отец и брат здесь, в городе, просто живут отдельно. Мать, кажется, где-то в Европе.
— Кажется?
Тянь разводит руками:
— Ну, она быстро перемещается по миру. Они с отцом развелись, она снова вышла замуж и последний год она в свадебном путешествии.
— И тебе поэтому приходится жить одному?
Тянь только бровь выразительно приподнимает, смотрит, как на неразумное дитя.
— Приходится? Ты шутишь? Это вообще-то скорее плюс, чем минус. Ты когда-нибудь жил один?
Рыжий опускает глаза резко, скрещивает на столе руки.
— Совсем один — нет.
Отворачивается, так, чтобы Тянь понял: все, закрыто, подробностей не будет. С раздражением думает, что ответить, когда Тянь спросит. Но Тянь не спрашивает. Откидывается на спинку, задевая колено Рыжего под столом. И еще раз, намеренно, заставляя поднять глаза.
— Можно ложиться спать, когда светает, смотреть порно в любое время суток и курить в квартире. Если ты еще научишь меня готовить, я вообще стану абсолютно самостоятелен.
Рыжий молчит, и Тянь снова задевает его колено своим.
— Научишь?
Рыжий пожимает плечами, стараясь отмахнуться, но понимает, что выглядит это скорее, как «может быть».
— Не знаю. Мне кажется, ты безнадежен. Глядя на то, что ты делаешь ножом, я вообще не понимаю, как ты выжил.
***
За окнами наконец-то темнеет.
Мобильный молчит.
Рядом с кроватью, брошенная на стул, валяется толстовка Хэ.
Рыжий сгребает ее раздраженно, чтобы убрать в шкаф, думает, что нужно не забыть взять с собой и вернуть в понедельник.
Пальцы сквозь мягкую ткань натыкаются на сигаретную пачку: Рыжий обнаружил ее еще вчера по пути домой. Раздумывает пару секунд, комкая в руках ткань и, раздраженно фыркнув, все-таки выуживает из кармана. Цеплять чужие дурные привычки — это странно, идеально подходит для завершения странного дня.
Балкон, прилегающий к комнате Рыжего совсем крошечный и абсолютно пустой, на таком не поместятся ни столик со стулом, ни сушка для белья. Такие балконы, кажется, просто созданы для того, чтобы изредка выходить на них с сигаретой и долго всматриваться в ночное звездное небо, когда не можешь уснуть. Рыжий даже не думает про зажигалку: она в пачке — он знает, Тянь всегда оставляет ее в пачке. Вертит сигарету между пальцами, осторожно, чтобы не сломать. Внутри неправильным, ошибочным отдается, и не потому что — вредно.
Первая затяжка обжигает горло, душит, изнутри сжимая легкие, вторая идет уже легче, только горьким вкусом на языке оседает.
— Дерьмо, блядь, — вместе с дымом выдыхает Рыжий, чувствуя, как начинает кружиться голова и по ногам разливается неприятная тяжесть.
Морщится, но докуривает до конца — вдруг поможет и спать захочется.
Не помогает, и Рыжий волчком вертится в кровати, сбивая одеяло, злясь на поздно выпитую чашку кофе, на часы, которые проекцией цифр высвечивают бессонницу на стене, на то, что в пачке, которую он снова засунул в карман толстовки, еще сигарет десять.
Мобильный, поставленный на виброзвонок, жужжит на полу рядом с кроватью. И внутри обрывается что-то, резко, но совсем не больно, отдается теплым толчком под ребрами.
— Ты время видел?
— Ты все равно не спишь, — Тянь, судя по голосу, тоже, — а я тут кое-что вспомнил.
— В два ночи?
— Да. Чженси просил помочь ему завтра. Геймпад опять под угрозой.
Рыжий ждет продолжения, но Тянь молчит.
— Я ему позвоню утром.
— Я уже пообещал, что ты придешь. Они с Цзянем будут у меня к двум.
— И если я не приду, то?..
— Даже не знаю, — он улыбается, Рыжий слышит. — Чженси, конечно, это переживет, но его сердце будет разбито.
***
Первая мысль Рыжего, когда открывается дверь — пиздец.
Вторая — он опять забыл его толстовку.
— Чего застыл? Проходи. — Тянь делает пару шагов назад, пропуская в квартиру. — Привет.
И Рыжий спешно отводит глаза. Шагает вперед, ставит пакеты на пол и вместо того, чтобы как обычно сбить кеды с ног, цепляя носком пятку, присаживается на корточки, аккуратно развязывает шнурки. И чувствует, чувствует на себе этот взгляд, от которого уши начинают гореть и пальцы становятся непослушными, нервными.
— У тебя там морские узлы? — приятно осведомляется Тянь, и Рыжий явно улавливает в голосе веселье. — Давай, может, помогу?
— Пакеты забери, там мороженое тает. Где Цзянь с Чженси?
Тихое шуршание рядом, и Рыжий наконец-то поднимает глаза. Сжимает зубы. Смотрит в спину Тяню, который лениво шагает в сторону кухни, прихватив с пола пакеты. Выдыхает. Ме-е-едленно. Через нос.
— Опаздывают. Или это ты пришел раньше? Соскучился? — Тянь оборачивается и улыбается, когда вместо ответа Рыжий флегматично показывает фак и презрительно фыркает.
Ну, точнее, планировалось презрительно, а получилось как-то придушенно и тихо.
Ладно, ладно, ничего особенного не происходит. Цзянь с Чженси должны быть уже на подходе, да и в целом — что такого-то? Ничего особенного, нормально все. Рыжий повторяет это себе еще раз, для пущей убедительности говорит себе, что нужно сделать вид, что он вообще ничего не заметил, и первое, что спрашивает, едва зайдя на кухню:
— Почему ты голый?
Тянь замирает с пакетом сока в руке. Опускает голову, окидывая себя взглядом.
— Я в штанах.
— Ты без футболки.
— И что? Что не так?
Да все не так. Все, от вспыхнувших ушей до взгляда, который как магнитом тянет к обнаженной коже. Рыжий одергивает себя, старательно разглядывает холодильник за спиной Тяня. Ничего такого. Разглядывает сложный графический узор на стене. Ничего особенного. Изучает полочку для мелочей. Он красивый. Блядь.
Блядь.
— Ты всегда так гостей встречаешь?
Тянь, кажется, только и ждал, когда он наконец-то налюбуется интерьером, стоит все так же, усмехается едва-едва, почти незаметно, только в глазах вспыхивает веселье. Без ехидства, без издевки, но от этого почему-то становится только хуже.
— Нет.
И все. Лучше бы не спрашивал. Лучше бы вообще рот про эту футболку не открывал, сдалась она ему. Как будто он его раньше без футболки не видел, он же ее периодически на площадке скидывает, и девчонок, желающих посмотреть игру, сразу становится больше. Вот только сейчас, у него дома, за закрытой дверью выглядит это по-другому. Ощущается по-другому, особенно когда Тянь снова возвращается к пакетам, аккуратно выкладывая продукты на стол, с интересом изучает стикер на пакетике со специями и, наконец, поднимает глаза.
— Приготовишь нам что-нибудь?
— Если за спиной стоять не будешь.
Рыжий еще никогда так не радовался возможности что-нибудь приготовить. Возможности занять руки. У Рыжего тянет, дергает где-то внутри, и он даже не сразу понимает, что его так раздражает.
Стягивает браслет, уже привычно цепляет на крючок для чашек. Долго моет руки средством для посуды: в ванную идти не хочется, придется пройти через комнату, а там… там, блядь, Тянь без футболки. Рыжий уже овощи резать начинает, злобно стучит ножом по доске, все пытаясь понять, что не так, и замирает, когда в голове огненным всполохом проносится мысль, что они в этой квартире одни. Не на улице, не на школьном дворе, здесь — за закрытой дверью. Вдвоем.
И следующие полчаса Рыжий настойчиво топит в себе желание скинуть сообщение Чженси или Цзяню. Спросить, где их черти носят. Спросить, когда они уже явятся и его уже, блядь, отпустит. Внутри зудит, тянет неясным беспокойством, и Рыжий периодически прислушивается к бормотанию телевизора, убеждаясь, что Тянь все еще там.
Телевизор так и продолжает вещать что-то тихое фоном, когда он заходит на кухню. Бесшумно, но Рыжему и не надо его слышать. У него внутри интуитивный датчик, который оповещает о приближении Тяня тянущим чувством в районе лопаток едва ли не с первого дня знакомства: он на тебя смотрит, он к тебе идет, он почти рядом. Беги.
Вот только последнее время датчик барахлит, путает направления, и куда хочется бежать уже не так очевидно.
Тихо щелкает зажигалка, и Рыжий оборачивается, собираясь сказать, чтобы курил у вытяжки, и снова натыкается на этот искрящийся веселый взгляд. Не закуривает, вертит в руках, высекая колесиком искры. Захватывает пальцами футболку на груди, оттягивает, демонстрируя Рыжему, словно он мог не заметить.
— Так лучше?
— Да мне пофиг на самом деле.
В ответ только тихое, но пиздец какое выразительное «угу».
И Рыжий отворачивается, ждет когда Тянь скажет что-нибудь еще, но Тянь молчит.
— У тебя соль закончилась. — Ну просто потому, что нужно же сказать.
Потому что невозможно вот так стоять под этим взглядом и молчать, нервно облизывая губы.
— В шкафу, слева от вытяжки.
Купил, значит.
Рыжий распахивает дверцу и с раздражением окидывает взглядом содержимое. Шкафы у Хэ полупустые, долго искать не надо, все и так сразу видно, но Рыжий пялится секунд десять, раз за разом пробегается глазами по каким-то древним залежам специй. Соли нет. В кастрюле закипает сильнее. Дребезжит крышка. Гудит вытяжка. А Тянь зачем-то подходит ближе. Настолько, что Рыжий чувствует запах геля для душа. Чувствует его тепло и то, как от этого тепла мурашки на загривке собираются. Останавливается прямо за спиной и осторожно кладет подбородок на плечо, совершенно не замечая, что Рыжего этим парализует так, что он дышать перестает. Наверно, тоже изучает взглядом полки и, прижимаясь губами к уху, шепотом спрашивает:
— Нашел?
Рыжего дергает, словно к электросети подключили. Выкручивается резко, разворачиваясь всем телом, больно приложившись поясницей о столешницу.
Он слишком близко и чуть склонив голову. У него черные дыры вместо зрачков, и там, в глубине костром полыхает. Там черти отплясывают хорошо поставленный танец, требуя жертв: давай сюда здравый смысл, давай все свои страхи и осторожность. Давай, давай, не жадничай. Сжечь, все, на хуй, сжечь за ненадобностью.
Это же так просто — стоит только пошевелиться, только слегка подбородок приподнять, и наступит конец света. Полыхнет алым пламенем и спалит к хуям и эту кухню, и Тяня. И Рыжего вместе с ним. Вместе.
Тянь не двигается, замер и, кажется, даже не дышит. А Рыжий залипает на его губы. Которые совсем близко и без этой его ехидной усмешки. Рыжий смотрит и оторваться не может. Чувствует, как от шеи горячая волна проносится, падает вниз живота и расползается теплой тяжестью. И почти трясти начинает от шальной, пьяной мысли — «ну сделай же это».
Тянь, кажется, понимает: медленно склоняет голову еще ниже, тянется, но замирает, не пройдя последние несколько сантиметров. Ждет. Рыжему кажется — целую вечность, и наконец тихо спрашивает:
— Нет?
Отрезвляет. Как легкая такая пощечина — несильно совсем, и оттого вдвойне обиднее.
— Нет, — шипит Рыжий.
Отталкивает резко, обеими ладонями в грудь упираясь, сильно, зло. В голове лихорадочно вертится, что если он только посмеет, если он сейчас…
— Потому что я сказал слева, бестолочь.
— Что?
— Соль.
Соль. Блядь, соль. Слева. Не справа.
Рыжий отворачивается резко, хватает нож, понимает, что резать уже нечего и кладет на место. Хватает крышку с кастрюли, забыв про прихватку, обжигает пальцы и отшвыривает в раковину. Что он искал-то, блядь, вообще? Рыжий распахивает левый ящик, хватает новую запечатанную упаковку, теребит пластиковую крышку, которая никак не желает поддаваться, и, наконец справившись, трясет над кастрюлей.
Трель дверного звонка по всей квартире разносится, и Рыжий выдыхает судорожно, чувствуя, как разжимается что-то внутри, отпускает. Вот только надолго ли?
— Ты открывать собираешься?
Тянь не спешит, ждет чего-то, и Рыжий понимает — рано. Рано отпустило. Еще не все. Сейчас еще что-то будет, извернется и чем-то приложит напоследок.
Шаг — и снова за спиной. И Рыжий непроизвольно ведет плечом, прикрывая шею, стараясь уйти от ощущения этой странной, парализующей близости. Трель звонка разносится по квартире еще раз, и на контрасте голос Хэ звучит оглушающе тихо:
— Я не кусаюсь, Шань. Если сам не попросишь.
Рыжий жмурится крепко и до скрипа сжимает зубы. И в голове вдруг вспыхивает пошлая, грязная картинка. Реалистичная до мельчайших деталей. Как Тянь кусает. Как он — просит.
Рыжий упирается взглядом в стену, сжимает ладонями столешницу, выдыхает медленно через нос и чувствует — не помогает.
На кухне появляются все вместе, и Рыжий здоровается, кивает рассеянно, отходит к столу, подальше ото всех. Садится на стул, поджав под себя ногу, разглядывает поверхность стола и собственные, сцепленные в замок руки, даже не пытаясь вслушиваться в болтовню Цзяня. Понимает, что выглядит это странно, но не может ничего с собой сделать. Ему просто нужно пару минут. Не умеет он переключаться по щелчку, отгоняя непрошенные мысли, не может вот так же легко перевести все в шутку, будто ничего не произошло, не было растянувшихся в вечность секунд и сбившегося дыхания.
Неправильные реакции. Неправильные ощущения. Все у него — неправильное. И сам он тоже.
И это видно: вон как Чженси пялится, даже не обращая внимания на повисшего на нем Цзяня, который все трещит без умолку, жалуется на жару, на то, что они не успели пообедать и с удовольствием закатывает глаза, приподняв крышку и принюхиваясь.
— Выглядит вкусно. Я попробую?
— Куда ты денешься, — кивает Тянь. — Рыжий старался. Да, Рыж?
Поворачивается к нему и хмурится едва заметно, сталкиваясь взглядами. И от этого только хуже, потому что Рыжий примерно представляет, как он сейчас смотрит: затравленно и жалко. А Тянь усаживается напротив, расслабленно подпирает подбородок ладонью, с интересом наблюдает за этими его попытками выглядеть нормально, и от этого становится совсем тошно.
— Шань, – фыркает Цзянь и кривится, — ты туда что, банку с солью уронил?
Рыжий на ощупь изучает столешницу, одно и то же место пальцами на прочность пробует так, что ногти белеют, снова и снова, сильно, с нажимом — и думает, что бы такое придумать, чтобы встать и уйти. С этой кухни, из этой квартиры, из всего этого. Или вообще молча. До того, как Тянь откроет рот и прокомментирует. Или лучше все-таки после. Пусть уже скажет что-нибудь едкое и, по его меркам, смешное.
Но Тянь не говорит. Скользит ладонями по столу — медленно, плавно и осторожно касается его руки кончиком указательного пальца. Едва ощутимо, словно и не было. И когда Рыжий вскидывает на него глаза, говорит тихо, едва ли не шепотом:
— Я все равно это съем.
И злое, кипящее внутри — гаснет. Не постепенно — сразу, в один прием, словно шнур из розетки дернули.
— Я думал, готовлю только для Хэ. Старался, да.
И смотреть в глаза уже совсем не сложно, и наблюдать, как Тянь улыбается, откидываясь на спинку, — тоже.
***
Чженси вываливает учебники и тетради прямо на пол у окна, садится, предостерегающе тыкает пальцем в Цзяня:
— Даже не думай. Сиди, где сидишь. Хэ, включи ему мультики, нам всего-то час нужен, — поднимает глаза на Рыжего. — Поехали?
Открывает нужную страницу, поворачивает учебник к Рыжему.
— Удиви меня еще раз.
Рыжий, похоже, удивляет. Потому что Чженси периодически смотрит на него, как на диковинную зверушку, хмыкает заинтересованно и возвращается к заданию.
Спустя полчаса, судя по всему, устает вот так сидеть, ведет плечами, трет рукой шею, и Рыжий непроизвольно повторяет это движение: сидеть по-турецки, постоянно склоняясь к учебнику, неудобно, и спина начинает ныть. Чженси понимая, что устал не он один, решает эту проблему, укладываясь на живот, опирается на локти, и судя по довольному лицу, это определенно удобнее, чем сидеть вот так, скрючившись. Рыжий следует его примеру, с удовольствием вытягивается на разогретом солнцем полу лицом к лицу.
Чженси слушает по-прежнему сосредоточенно, изредка хмурит брови, смотрит на лист бумаги перед собой и совсем не смотрит на Рыжего. Глаза поднимает всего пару раз, когда уточняет то, что непонятно, кивает коротко и снова смотрит только на корявые цифры и символы, которые выводит Рыжий. У него, наверное, рука затекает — ерзает, принимая более удобное положение, едва ли не задевает лбом лоб Рыжего, но это почему-то не напрягает, не вызывает желания отодвинуться. У Чженси будто особая аура, сплошь сотканная из спокойствия. И Рыжий постепенно расслабляется, вертится, устраиваясь удобнее и, когда Чженси забирает карандаш, пробуя решить сам, прикрывает глаза. Запрокидывает голову и слегка поворачивается лицом к окну, так, чтобы навязчивый солнечный луч, еще недавно раздражающий, лег на лицо, обласкивая кожу и отпечатываясь красным на внутренней стороне век. Что-то весело рассказывает Цзянь — негромко, фоном. И мысли в голове спустя пару минут растворяются, плавятся на солнце. Становится тихо, только карандашный грифель поскрипывает рядом, а Рыжий вдруг чувствует — он смотрит.
Черт его знает, как это называется. Словами описать сложно, но ощущается слишком знакомо: это как держать в руках два маленьких магнита, поднося друг к другу, но не давая соприкоснуться. Вот и это — такое же. Тянет, давит в виске чужим взглядом. И хочется не то отвернуться сильнее, пряча лицо, не то открыть глаза и посмотреть в ответ, прямо и открыто — я чувствую, я тебя поймал, ты на меня — пялишься.
Только вот Тяню, прямые и открытые взгляды нипочем, сидит как сидел, опираясь локтем на подлокотник и упираясь подбородком в ладонь. Смотрит.
И Рыжий отчетливо ощущает: что-то меняется. Потому что впервые за все время, глядя вот так глаза в глаза, он не хочет, чтобы Тянь отвернулся.
