***
Последние пару уроков досиживает, подавляя желание съебать по-тихому и до смены на работе просто бесцельно бродить по городу. Так бы и сделал, но — день икс. Очередная встреча с дяденькой мозгоправом, который обязан убедиться, что за последний месяц в нем не проснулось желание убивать или прыгнуть с крыши. Рыжий бы и оттуда свалил, но знает, что после этого последует звонок матери. Тыкает галочками ответы в тестах, молча кладет на стол. Недовольно поджимает губы, натыкаясь на внимательный взгляд поверх очков. Бесит, блядь. Как же это бесит. Вот да, сейчас посмотрит рентгеновским зрением, почитает бумажки и все поймет. Он сам-то ни хрена не понимает. Но все оказывается куда хуже. Психолог равнодушно залипает в его писанину, сверяется с каким-то пособием и, сняв очки, задумчиво закусывает дужку. Выдерживает долгую паузу, смотрит, словно он от этого сейчас начнет говорить, не останавливаясь. Но Рыжий только так же спокойно смотрит в ответ. Он перед драками-то не отворачивается, а тут… — Ты понимаешь, что если будешь использовать хотя бы половину своего интеллекта, станешь одним из лучших учеников? — Угу. Стены в кабинете покрасили в новый цвет — мятно-зеленый, почти как диван дома. Теперь он, походу, начнет ненавидеть собственный диван. — И? «Да на хуй не надо», — зло думает Рыжий. Очень хочется сказать это вслух, но вместо этого только пожимает плечами. Отключается, снова вертит в голове слова песни, что-то из маминой безумной коллекции, пытается воспроизвести в памяти мелодию, лишь бы отвлечься. Получается хорошо — опыт у него большой. А потом слух цепляется за звонкое слово, произнесенное монотонно, будто ни о чем особенном речь не идет, и Рыжему конкретно так дурнеет. — …асексуальность зачастую проявляется как дополнение к гаптофобии, и я бы хотел обсудить это с тобой. Это тоже часть жизни и взаимоотношений с людьми… — Нет. — Рыжий поднимает глаза и чувствует, что сжал зубы так, что на щеках желваки плясать начинают. — Это мы обсуждать не будем. — Шань… — Нет. Впишите в вашу бумажку, что асексуальностью я не страдаю, и я уже пойду, ладно? Снова долгий-долгий взгляд и наконец-то кивок. — Да, Шань. Я позвоню твоей маме, скажу, что все тесты в пределах нормы. И увидимся через месяц, — думает о чем-то, поправляя очки, — но если, если вдруг захочешь поговорить раньше, ты всегда можешь… — Всего доброго. На то, чтобы подхватить рюкзак с пола и оказаться за дверью, уходит пара секунд. Поговорить, ага. Как в кино, сука. «Только о том, о чем сам захочешь», да? Рыжий останавливается в пустом коридоре, ерошит волосы ото лба до затылка и обратно. Пытается представить, какая рожа была бы у очкастого, если бы он вдруг воспылал желанием поделиться. У меня все хорошо. Никакой асексуальности, я абсолютно уверен. У меня в лифте встал на парня, с которым мы периодически пиздимся, это же хороший знак, да? Сверьтесь с вашим ебучим пособием. Все еще в пределах нормы? Подождите, это еще не все. Сегодня ночью я дрочил, тыкаясь мордой в его шмотку. Видите, все заебись. Рыжий останавливается возле окна, опираясь бедрами на подоконник и запрокидывая голову. Он бы и под пытками об этом не рассказал. Да и зачем? Все и так понятно, в анализе не нуждается. «…я тебя все-таки обниму» И тогда очень велика вероятность, что наступит настоящий пиздец. Не потому, что паникой и удушьем накроет, а потому, что этого может и не случиться. Потому что, когда на протяжении месяца прикасаются так, как нужно — с синяками, ссадинами и кровоподтеками, — привыкаешь. Он уже думал об этом когда-то, выкручиваясь из захвата и прижимаясь всем телом. Было больно и не страшно. Без разрывающей изнутри ярости. Было правильно. И все бы ничего, если бы это был не Тянь. Кто угодно, только не он. Потому что привыкнуть можно не только к тому, что он трогает. Привыкнуть можно еще и к нему. А вот это уже на самом деле страшно, потому что спустя какое-то время этот одуревший от всеобщего внимания золотой мальчик, найдет что-то более интересное. Найдет и пойдет себе дальше. Рыжему бы очень хотелось верить, что может быть по-другому. Вот только он точно знает, что по-другому не бывает. Его короткой жизни хватило на то, чтобы понять, что люди получают не то, о чем мечтают и даже не то, чего заслуживают. Они получают то, чем в них швырнет Вселенная. Случайность. Просто так, без причин. В него она ничем хорошим пока не швыряла. Телефон в кармане джинсов жужжит виброзвонком, и Рыжий достает его неохотно, сжимает зубы, глядя на высветившееся «Тянь», и нажимает на красную, а потом и вовсе отключает. По двору проносится едва ли не бегом, лишь бы не наткнуться, и, только зайдя в автобус, наконец-то расслабляется, бездумно уставившись в окно. Говорит себе: — Завязывай. — И это отличная установка. Почти чудодейственное заклинание. Как надпись «Скажи зависимости нет» на сигаретной пачке. Хороший слоган: звучный, правильный. Недостаток только один — это ни хрена не работает, и, если его и читают, так только перед очередной затяжкой.***
Его смена подходит к концу, и Рыжий надеется, что Лей позвонит, умоляющим голосом заклянчит подменить его в вечернюю, и придумывать, чем занять вечер, не придется. Но тот, как назло, является в закусочную даже раньше положенного. Разговор завязать даже не пытается, давно понял, что дело гиблое, но пока надевает фартук и перчатки, несколько раз искоса смотрит на Рыжего. — Хватит пялиться, — Рыжий хлопает себя по карманам, проверяя не забыл ли ключи от дома, — что? — Ничего. Ты сегодня странный. — Я всегда странный. — Дверь захлопывается громче, чем планировалось, и Рыжий оглядывается на нее с раздражением, подавляя желание вернуться и пнуть по ней ногой. Домой идти неохота, хочется на что-то отвлечься, чтобы неправильные мысли из головы окончательно выветрились, и, выйдя из автобуса, Рыжий бесцельно слоняется по небольшому парку около дома, доходит до баскетбольной площадки и радуется не то забытому, не то оставленному до следующей игры мячу. Кружит с ним по площадке, раз за разом закидывает в корзину, но надоедает быстро, и Рыжий усаживается на траву, оглядывается тоскливо. Не то чтобы ему была нужна компания, но иногда, только иногда, хочется просто поговорить с кем-то. Вот как сейчас, чтобы можно было рассказать все, как на духу и услышать в ответ отрезвляющее «знаешь, чувак, и правда — завязывай, это ж пиздец». Домой Рыжий бредет неторопливо, заходит в магазин за свежими овощами, лениво поливает мамины гортензии и дикий виноград, вьющийся от земли до их окна на втором этаже. В квартире тихо и солнечно. Жарко, но вместо того, чтобы включить кондиционер, Рыжий распахивает настежь все окна. Так, чтобы сквозняки гуляли, ероша волосы на макушке и вылизывая разогретую дневным зноем кожу. Бесцельно слоняется по дому, долго стоит под прохладным душем, позволяя упругим струям хлестать по затылку, и очень старается не думать. Но внутри дергает, будто жужжащий волчок крутится, и Рыжий никак не может заставить его угомониться. Есть не хочется, но готовить все равно начинает, потому что скоро с работы явится Джия, которая как обычно «не успела» и «было не до того». И когда спустя полчаса хлопает входная дверь, Рыжий выходит в коридор, чтобы поздороваться, но застывает, едва увидев мать. Джия разувается, аккуратно ставит туфли на полочку для обуви, задумчиво выравнивая задники кончиком пальца, так чтобы стояли на одном уровне. Левый. Правый. Снова левый. До миллиметра. Не смотрит на Рыжего и голову поднимает, только когда он зовет. — Привет, милый, как дела? — улыбается явно через силу, и Рыжий только головой качает, отмахиваясь. — Плохой день? — Плохой день, — соглашается Джия и, проходя мимо, на секунду обхватывает его руками за плечи, обдавая теплом и запахом больницы. Больше ничего не говорит, и Рыжий тоже молчит, зная, что спрашивать бесполезно. Идет на кухню, ставит чайник на огонь и достает две чашки. Это такая семейная традиция: если одному плохо, второй просто будет сидеть на кухне. Ждать. На случай, если все-таки поговорить нужно. Джия делает так же, каждый раз, когда дверь в его комнату захлопывается чуть громче, чем обычно. Разница в том, что она, как правило, не знает, что приключилось, а Рыжий знает всегда. Плохой день — значит, кто-то умер, и говорить тут не о чем. И сегодня он будет допоздна сидеть на кухне, а Джия закроется в комнате, потому что не хочет, чтобы кто-то, даже он — особенно он, — видел ее такую: молчаливую и подавленную. Слишком сильно это похоже на то время, о котором они оба стараются не вспоминать. Тогда было по-настоящему страшно: Рыжему казалось, что ее молчание и стеклянный взгляд — это навсегда, это никогда не кончится. Сейчас Рыжий не боится, знает, что к утру все снова станет хорошо, и она влетит на кухню оранжевым солнцем, пряча свежую тоску в глазах, поцелует в макушку или отвесит подзатыльник, перемещаясь по кухне со скоростью света, съест что-нибудь на бегу, попутно задавая тысячу вопросов о его делах, школе, настроении и всем на свете, и унесется на работу, которая то ломает ее, то склеивает заново. Рыжий ее работу ненавидит всей душой, именно из-за таких вот плохих дней, когда Джию будто от сети питания отключают и она закрывается сначала в ду́ше, а потом — в своей комнате. На кухне появляется спустя пять минут, уже в домашней одежде, мелкими глотками пьет воду из стакана. — Звонил мистер Го, в очередной раз подтвердил, что ты не представляешь угрозу для общества, – Джия устало вздыхает. — Он всегда такой дебил? — Да, мам. — Как ты его терпишь? — Привык. Есть будешь? — Нет, спасибо. Поела на работе. — Она врет, Рыжий знает. И она знает, что он знает, но — семейная традиция: иногда нужно просто заткнуться и не лезть. — Я завтра попробую, хорошо? Уходит, и Рыжий слышит, как тихо закрывается дверь в ванную и включается душ. Но возвращается быстро, Рыжему кажется и пяти минут не проходит. С волос течет, ляпает на пол, пропитывает халат на спине, но Джия словно не замечает. Достает из шкафа бутылку виски, который Рыжий изредка использует для готовки, плескает в чайную чашку, тихо бросает: — Ты этого не видел. И Рыжий кивает, хотя она и стоит спиной. Опрокидывает в себя это пойло резко, одним глотком, передергивает плечами, шипит что-то, кажется, «отвратительно», и уходит, так и не посмотрев на него. Рыжий прикрывает глаза, когда слышит, как снова хлопнула дверь и включилась вода в душе. Видимо, совсем пиздец. Убирает со стола чай, к которому никто из них так и не притронулся, вымывает в раковине чашки и улыбается, когда по квартире разносится тихий переливчатый звук. В коридоре полутьма, свет падает только из кухни, музыка ветра в оконном проеме все еще покачивается, звякает синтетическим хрусталем, и огромный серый кот, сидящий на подоконнике, запрокидывает голову, не то прислушиваясь, не то принюхиваясь к этому звуку. Рыжий давно предлагает перевесить эту побрякушку в другое место, пока она вообще не разбилась, но Джия каждый раз закатывает глаза и говорит, что в другом месте от нее толку не будет: убери от окна — и никаких тебе солнечных зайчиков. — Нашлялся? — спрашивает Рыжий, подхватывая кота, и, удерживая на вытянутых руках, осматривает со всех сторон, кривится недовольно, заметив свежую царапину на морде. — Че, опять тебе вломили? Кот в ответ моргает лениво и будто бы сонно повисает в руках мягким расслабленным комком, и смотрит в ответ вызывающе-довольно. — Жрать хочешь? — спрашивает Рыжий, опуская его на пол и направляясь на кухню. — Хо-о-очешь. Высыпает в миску корм и, когда тот начинает есть, садится рядом на корточки, гладит по голове, проходится пальцами по покалеченному уху, от которого осталось чуть больше половины. — А ты все-таки стремный, — сообщает Рыжий и усмехается, когда кот начинает тихо урчать от удовольствия. Домывает посуду, расставляет на сушке, аккуратно отпихивает трущегося об ноги и уже неприлично громко мурлычущего кота. Тот так и тащится за ним, не выключая свою тарахтелку, устраивается рядом с Рыжим, как только он оказывается на кровати. Приваливается к боку, укладывая морду чуть ниже ребер, и совершенно ненормально выгибает шею, трется носом, ухом, требуя погладить. Рыжий гладит. И думает, что Тянь про кота после того разговора так больше ни разу и не спросил. Его, кажется, не отталкивают ни сплетни, ни нахмуренные брови, ни посылы куда подальше. — Завязывай, — в очередной раз говорит себе Рыжий. — Нужно остановиться, пока можешь. Да, Страшила? Но тот только устраивается поудобнее и прикрывает глаза. А Рыжий думает, что завтра нужно не забыть вернуть толстовку и сказать, сказать уже наконец-то, что на этом все: если может носиться по площадке с мячом, то и с приготовлением жратвы как-нибудь справится. И вертится еще час, злится на то, что под пледом жарко, а без него холодно, что меховой клубок, свернувшийся под боком, отъелся за последние месяцы до невероятных размеров и занимает слишком много места, и больше всего на то, что ему безумно, до одури хочется покурить.