Жарко.
Жарко даже в тени под раскидистым дубом. Цзянь, развалившийся на газоне, вертит головой, стараясь поудобнее умостить голову на школьной сумке. Лениво постукивает носком кеда по голени Рыжего:
— Кричалку придумал?
Жарко. Но температура уже не ощущается. Только место соприкосновения с плечом Тяня. Рыжий ерзает, отодвигаясь, спешно отводит глаза, натыкаясь на довольную улыбку.
— Да, Рыжий, что насчет кричалки?
— Не собираюсь я ничего кричать.
— Никакой фантазии, — закатывает глаза Цзянь, — у меня вот с десяток в голове крутится, никак не могу выбрать какая лучше.
Чженси многозначительно кивает:
— Только без пошлостей, а не как в прошлый раз.
— А что прошлый раз? Я всего лишь провел сравнительный анализ первичных половых признаков участников двух команд и донес эту информацию до окружающих, чтобы все знали, что…
— Господи, — фыркает Рыжий, — я рад, что не слышал.
— Тогда придумай лучше.
— Да сказал же: не буду я ничего кричать.
— Тогда давай ты придумаешь, а кричать буду я. Насчет Чженси у меня куча идей, нужно что-нибудь про Тяня. Что-нибудь насчет того, что он прыгает как горный…
— Да-а-а, Цзянь? — расплывается в предостерегающей улыбке Тянь.
— Эм-м… лев. Горный лев. А ты что подумал?
— Подумал, что у тебя приступ безудержной смелости. Серьезно, Рыжий, поучаствуй или его опять придется от команды после игры прятать. Всего-то одна фраза, ничего сложного.
Пальцы Тяня осторожно проходятся по ежику коротко стриженных волос на затылке, и Рыжий всем корпусом отклоняется, уходя от этого прикосновения.
— Нет у меня никакой фразы.
Рыжий врет. Есть. Так и крутится в голове с самого утра.
Остановите это.
Остановите кто-нибудь это. Выключите этот запах, этот голос и свяжите ему руки. Потому что это невыносимо, мучительно приятно. Настолько, что хочется наклонить голову, подставляясь под чужую ладонь, потянуться за прикосновением, от которого мурашки по позвоночнику разбегаются. И это так… стремно на самом деле. Потому что Рыжий не уверен, что не сотворит эту херню, если Тянь сделает так еще раз.
Но Тянь, к счастью, не делает. Откидывается назад, упираясь локтями в траву, вытягивается рядом с Цзянем и прикрывает глаза. А Рыжий залипает на пятно света у него на ключице. Тонкий луч, пробивающийся сквозь листву, скользит от выступающей кости к рельефной мышце на шее, мечется, нервно вылизывая бугорок вены. Рыжий последние дни постоянно залипает на что-то подобное. Ему иногда кажется, что Тянь — это пазл, который он, Рыжий, в какие-то моменты начинает видеть отдельными деталями. Только раз — и перемкнуло. И остались только длинные изящные пальцы, сжимающие сигарету. Влажные после игры волосы. Косые мышцы на животе и острая бедренная косточка, которую видно, когда футболка задирается. Вот как сейчас.
— Шань, земля вызывает. — Чженси щелкает пальцами перед лицом.
— Чего?
Чженси, вообще-то, парень милый и воспитанный. Ему, если что и покажется странным, виду не подаст. Но даже он сейчас не успевает сдержаться: смотрит задумчиво на Рыжего, на Тяня, и красиво очерченные брови на секунду взлетают вверх так, что на лбу морщинка образуется. А Рыжий отворачивается смущенно, проклиная собственную кожу: слишком светлую, слишком тонкую, чтобы прилив крови скрыть. Прочищает горло, растерянно на Чженси смотрит.
— Я спрашивал, может быть, сходим куда-нибудь после занятий все вместе?
— Я работаю.
Бля-я… Реально стремно. Все вот это, включая совместные посиделки на газоне в перерывах между уроками. Пятница, впереди долгожданные выходные. Но в горы больше не хочется. А чего хочется — Рыжий и сам не знает. Наверное, чтобы все просто оставалось так, как сейчас. Но что-то меняется.
В детстве, совсем-совсем раннем, которое и не помнишь толком, у Рыжего был калейдоскоп. Совсем недолго, буквально пару дней: потом он, будучи излишне любознательным ребенком, разобрал его на запчасти. Родители застали его сидящим на полу, хмурого и сосредоточенного, разглядывающего кусочки зеркала и стекляшки из узорной камеры. Отец тогда, пряча улыбку, пытался объяснить пятилетнему Рыжему, как это работает: что-то про зеркала, отражение света и дубли изображений. Рыжий выслушал, обдумал и решил, что версия Джии про магию куда надежнее. Понятнее.
Сейчас Рыжий понимает, как устроен калейдоскоп, и совершенно не понимает, что происходит у него в жизни.
Вот он. Вот Тянь. Стекляшки все те же, но что-то крутится, вертится, складывается в новые узоры с такой скоростью, что Рыжий едва успевает эти изменения замечать. У Рыжего стойкое чувство, что три дня назад, там, за школой, они с Тянем заключили какое-то странное соглашение, о котором оба знают, но ни один не говорит. Просто Рыжий бесится чуть меньше, а Тянь чуть меньше ведет себя как мудак.
Просто, выходя во двор, он неосознанно ищет его глазами. Отворачивается сразу же, как только находит или, поджимая губы, салютует средним пальцем, если натыкается на прямой взгляд. Тянь отвечает тем же, но улыбается при этом так, что Рыжему каждый раз кажется, что его током по темечку бьет. Не сильно. Почти приятно. Только тюк — и главное — успеть прикусить губу до того, как уголок предательски вверх дернется.
Просто после того разговора Рыжий по ночам изучает потолок и все больше верит, что у Тяня редкая форма бессонницы, какой-то новый, неизвестный науке вид: заразный, передающийся воздушно-капельным. И когда телефон на полу жужжит тихой вибрацией, Рыжий хватает его слишком быстро. Делится с Тянем привычными мыслями, что он больной придурок, который сам не спит и другим не дает. Но как ни старается, чтобы голос звучал зло, каждый раз отчетливо слышит — не получилось. Замолкает на полуслове, слушая тихий хриплый смех и совсем уж одурманивающее «Сладких снов, Шань». Рыжий шлет его куда подальше, у него это уже как хорошо отработанный рефлекс: не знаешь, что делать с Тянем — пошли Тяня на хуй. Отключается, посылает еще раз — уже про себя, и чувствует, что теперь сможет. Сможет заснуть.
Что-то меняется, что-то уже изменилось, и как его все вернуть в нормальное состояние — черт знает. Рыжий просто ждет, когда наступит период реадаптации. Потому что он не сомневается: пройдет какое-то время и все станет как было. Тянь опять начнет вести себя по-прежнему, а к нему вернутся утраченные реакции. Вроде желания руку ему оторвать, как только на плечо закинет. Но только не возвращается — не хочется ему ее скидывать. И шипеть «отъебись от меня» — тоже. Но он все равно скидывает и шипит. Потому что Тянь, если на него не шипеть, краев вообще не видит. У Тяня ограничители с каждым разом все сильнее рвет. Ему обязательно нужно исполнить что-нибудь такое, чтобы Рыжий еще пару минут говорить не мог. Как вчера, когда в коридоре при всех (при всех, твою мать, господи) вместо того, чтобы отпустить возле нужного кабинета, наклонился и провел носом от основания шеи до самого уха. Как наркоман, блядь, которому доза халявного кокса перепала. Который потерялся настолько, что забыл — вокруг люди. И они смотрят. И еще неделю, как минимум, обсуждать будут.
Но Тяня подобное вообще не напрягает. Самоуверенность прокачана до уровня «бог»: привет, я Тянь, желающие могут преклонить колени и помолиться, не желающие помолиться — могут преклонить колени и отсосать. Ему нормально.
А Рыжему — нет. Рыжего ведет сначала от запаха, потом от тепла, потом от того, что все это видят, потом от попыток понять, на хрена он это делает. Потому что так не бывает. Нельзя чесать друг об друга кулаки, а потом стать лучшими друзьями и таскаться по школе вместе. И каждый раз, когда Тянь оказывается поблизости, Рыжий ищет внутри себя злую искру, на которую только дунь — и разгорится, полыхнет привычной язвительностью и едкими словами. Ищет и не находит. Внутри отупляюще тихо. Мирно. Обманчиво правильно.
Рыжему не то чтобы сильно плохо от всего этого. Он просто не может понять: на хрена? Ему-то оно зачем? И, раздумывая над этим, опять начинает пялиться. Опять говорит себе, что это нормально: ну все же пялятся. Вот только получается совсем неубедительно даже для самого себя. Особенно, когда замечает, как Чженси с Цзянем обмениваются слишком уж выразительными взглядами.
— Мне идти нужно, с опозданием не пустят. — В голосе проскальзывает раздражение, которое стремительно набирает обороты, когда Тянь открывает глаза, окидывая взглядом с ног до головы.
— Зонг? – сочувствующе спрашивает Чженси.
— Да. Контрольная.
Рыжий, вставая, рюкзак с земли подхватывает, кивает на прощание и только успевает спиной повернуться, как Тянь оказывается рядом, едва ли не всем телом наваливается, прихватывая за шею:
— Подождать тебя? У нас все равно тренировка.
— Нет. Уберись, Хэ, люди смотрят.
Тянь понимающе кивает:
— То есть, если бы не люди…
— Блядь, нет. Нет, я не… — Скулы припекать начинает сразу же, и Рыжий выкручивается резко, отталкивая предплечьем. – Господи. Можно с тобой вообще говорить так, чтобы ты что-то свое не слышал?
— Тебе? Нет. С тобой я обязательно слышу что-то свое. Ничего не могу с собой поделать, смирись. Ну, или тебе вообще молчать придется.
— Бля, а тебе палец в рот не клади, да?
Тянь задумывается, прикидывает что-то в голове и расплывается в одной из своих сердце останавливающих улыбок:
— Ну почему же? Я бы взял.
За спиной фыркает Чженси — давится газировкой, и резко замолкает Цзянь, будто звук выключили. А Рыжий… у Рыжего уходит пара секунд на то, чтобы понять, что он сказал, еще пара секунд на то, чтобы представить, и вечность, чтобы снова вспомнить как дышать.
— Ты больной. Нет, правда. Тебе помощь нужна.
Уже спиной поворачивается, даже отойти успевает, когда мимо, едва плечом не задев, проносится парень из компании Тяня. Рыжий его не знает, но часто видит их вместе. Ксинг, кажется. Не то чтобы он обращал внимание, с кем там таскается Тянь. Не то что бы ему было интересно. Просто этот постоянно вертится около него и Юби. И еще он чем-то отдаленно похож на Цзяня: такие же светлые волосы и глаза, такой же миловидный — поэтому и запомнил. Окликает Тяня, тараторит что-то: с каждым шагом слышно все хуже, но Рыжий успевает уловить — вроде бы про игру. Не вслушивается, хватит на сегодня, и так все уши прожужжали с их безумными идеями. А потом слышит смех.
Его смех: хриплый, заразительный, не спутаешь — волоски на затылке сразу приподнимаются. Обернуться хочется. Обернуться и посмотреть, что там, блядь, такого веселого. Что там этот блонди такое рассказывает, чтобы вот так заливаться.
Рыжий по школьному двору и ступенькам мог бы с закрытыми глазами пройти: каждый камешек на асфальте, каждая выбоина наизусть выучены. Но сегодня, сейчас, у него конкретный такой сбой вестибулярного аппарата. Носок кеда за край ступеньки цепляется, и Рыжий неловко вскидывает руки, удерживая равновесие. Останавливается, глядя на дверь. Всего-то пять шагов. Всего-то и нужно — удержаться и башкой не вертеть. Но удержаться не получается. Рыжий оглядывается быстро, собираясь отвернуться тут же, сейчас же, а в следующую секунду его просто разворачивает всем телом. Потому что этот, светловолосый, говорит что-то с улыбкой от уха до уха, кивает подбородком в сторону баскетбольной площадки, отхлебывает газировку из банки и протягивает ее Тяню. И он берет. Берет. Продолжая говорить, перехватывает жестянку из чужих пальцев. Чуть склоняет голову, когда Ксинг тянется, вытаскивая из его волос травинку или еще какую-то херню, которая там застряла.
И это — как если бы сзади по шее крапивой хлестанули. Жгучими алыми пятнами по коже и шумом в ушах. Почти волной адреналина. Вдох — рваный, приступом, и шаг вперед. Непроизвольно, на автомате. Потому что Рыжий плохо понимает, куда он собрался и что делает. Потому что крапивные ожоги уже по спине расползаются. Потому что руки… руки от него убери. Пальцы на лямке рюкзака сжимаются, стропа вот-вот в кожу вопьется. А самого Рыжего сейчас за шкирку дерни — не почувствует.
Мимо проходит девчонка, кажется, из его класса. Любопытно оглядывается, не понимая, на что он так уставился, и спешит себе дальше, не заметив ничего интересного.
Зато замечает Тянь. Замолкает на полуслове, когда взглядом на Рыжего напарывается. Улыбка слетает мгновенно. Глаза в глаза, и абсолютная растерянность на лице, и Рыжий сам не знает почему, но отвернуться не может. Тянь хмурится вопросительно, не понимает. Еще бы. Рыжий — тоже. Не хочет он ничего понимать, не надо оно ему. А потом Тянь просто возвращает банку. Делает шаг назад, качает головой, говорит что-то со смехом и, повернувшись, показывает пустые ладони: едва заметным движением — только для него.
И с места дергает так, что никакие черти не догонят. Рыжий через две ступеньки перепрыгивает, лишь бы быстрее: внутрь здания, за спасительные стены, подальше от этого пронзительного взаимного понимания. В голове крутится содержательное, звонкое: пиздец. Он же видел, он же заметил. И этот жест с поднятыми руками. И… бля-я-я, это что вообще было?
Рыжий по коридору проносится так, как на уроки еще никогда в жизни не спешил. Надеется до звонка успеть зайти в туалет и умыться. А еще лучше голову под струю ледяной воды засунуть и стоять, пока затылок не онемеет. Не успевает: трель по всему зданию разносится, и Рыжий идет в аудиторию, с раздражением швыряет на стол учебник, с еще большим — упихивает рюкзак ногой под стол. Сесть не успевает: мобильный в кармане джинсов жужжит сообщением. Зонг пока не на месте, и у него есть ровно минута, чтобы прочитать. Прочитать и почти до скрипа сжать зубы.
Потому что:
«Ого»
«Серьезно, Рыж?»
Огрызнуться в ответ хочется, вот только в голову ничего не приходит. Там вообще пусто. Стыдно. И страшно. Пониманием накрывает мягко, но плотно. Наглухо. Стекляшки в калейдоскопе наконец-то складываются в очень стремный узор: в нем слишком много красного. Рыжий опускается на стул медленно, вертит мобильный в пальцах, думает, ищет правильное. Правильные эмоции. Правильные слова.
«Иди ты на хер» — не совсем то, но сгодится.
«Отъебись» — вообще не то, но тоже сгодится.
И все, что остается, — голову на сложенные на столе руки уложить. Зажмуриться покрепче и понять: ай, да насрать, господи, хуже уже не будет. Хуже просто некуда. Так бывает: знаешь, всеми фибрами души чувствуешь, что нужно притормозить, а вместо этого показываешь реальности средний палец и мчишься на красный. И перспектива разлететься вдребезги уже не пугает. Потому что это «вдребезги» — единственно правильно. Символы под пальцами появляются быстро, отпечатываются искренностью. На экране. На подкорке.
«Не делай так больше».
Сухое «доставлено» почти переворачивает сердце в груди. В кабинете жарко и шумно, слышится звонкий девичий смех, обрывки чьих-то фраз, скрип отодвигаемых стульев. Чао, мальчишка, сидящий перед ним, задевает его стол, застывает испуганным сусликом, прижимая к груди пакетик с чем-то съедобным, и спешно бормочет извинения. А Рыжий чувствует себя пришибленной флегмой. Так и сидит, сжимая в побелевших пальцах мобильный, неверяще всматривается в экран. Что это он сейчас за херню сотворил, господи? Это что. Он сейчас. Ему отправил.
Что-то падает, кажется, ручка или карандаш, глухо стукает по покрытию пола. Лямка рюкзака за стул цепляется. Угол стола больно задевает бедро — наверняка синяк останется. По кабинету Рыжий проносится быстро, тормозит только у самой двери, едва не сталкиваясь с госпожой Зонг, которая улыбается ему приторно-ласковой улыбкой:
— Гуань Шань. Вы нас уже покидаете?
Ей, блин, явно хорошо, точно лучше, чем ему сейчас. Так и сверлит глазами. С госпожой Зонг у них взаимная неприязнь едва ли не с первой встречи. Вообще, к госпоже Зонг неприязнь у всех, кто ее знает. Такие, как госпожа Зонг, доживают до ста лет минимум и умирают от разрыва желчного пузыря. Столетних Зонг находят спустя пару недель с лицом, обглоданным тридцатью кошками, которые, как ни странно, тоже испытывали к ней неприязнь. И сейчас Зонг смотрит на него как на изысканное лакомство, шаг влево, шаг вправо — сожрет. Все еще улыбается, вопросительно приподнимая брови.
— Нет, — качает головой Рыжий.
Возвращается на место, заново вытаскивает учебник и тетрадь, поднимает упавшую ручку. Вертит в руках, слушая, как Зонг, цокая каблуками, идет к столу. Последние пару месяцев госпожа Зонг про него будто забыла. У нее теперь новая жертва — Чао. Удивительно, но Зонг разглядела его только к концу учебного года: у Чао килограмм тридцать лишнего веса и непроходящий румянец на щеках. Не заметить Чао сложно, но до определенного момента у Зонг получалось, и теперь она словно наверстывает упущенное за год. Не проходит ни дня без того, чтобы она не отпустила шпильку в его адрес, выставив на посмешище перед всем классом. Щеки Чао из красного становятся бордовыми, на лице госпожи Зонг расцветает нежная улыбка садиста, а Рыжий, глядя на это, каждый раз чувствует, как на лице около рта противно дергает какую-то тонкую мышцу.
Но сегодня Зонг, видимо, решает разнообразить свое людоедское меню. Шарит взглядом по кабинету, выискивая жертву, аж глаза блестят. Рыжий тоже шарит, наблюдает за реакцией остальных: спокойными остаются только лучшие ученики. Можно было бы сказать, что если муха пролетит — будет слышно. Но Рыжий уверен — не будет: как только окажется рядом с Зонг, упадет замертво. Девчонка, сидящая в правом ряду от Рыжего, начинает нервно чертить в тетради короткие параллельные линии. Кто-то позади шаркает ногами. Чао втягивает голову в плечи. Зонг выглядит почти счастливой.
В кармане вибрирует мобильный. На Зонг становится глубоко плевать. Тянь долго думал. Или долго писал. У Тяня обширный словарный запас и талант лупить словами наотмашь. Рыжий осторожно лбом в столешницу упирается. Ну все, теперь можно глаза прикрыть и сдохнуть. Только предварительно все-таки прочитать, что там в ответ пришло. Нет, не так — прилетело. Как ядовитое насекомое, которое сейчас цапнет, вгрызется до зуда, а то и до анафилактического шока.
Экран успел погаснуть, и Рыжий трет пальцем кнопку блокировки, прежде чем нажать. У Тяня обширный словарный запас и талант лупить словами наотмашь — Рыжий знает. Но все равно оказывается не готов к тому, что его вот так мастерски приложат одним единственным словом.
«Хорошо».
И внутри становится тихо. Спокойно. Становится так, словно ему только что дали обещание, которое никогда не нарушат. И, может быть, все не так уж и страшно, как казалось. Рыжий бездумно катает карандаш по столешнице и в реальность возвращается, только когда Зонг оказывается рядом с ним.
— Мо Гуань Шань, — тонкие губы растягиваются в улыбке, — с удовольствием сообщаю, что вы к контрольной не допущены. В качестве наказания за регулярное невыполнение домашних заданий. Госпоже Мо можете не сообщать, я сама позвоню. Сдаем рабочую тетрадь.
Зонг протягивает руку, и Рыжий безропотно выполняет сказанное. Нашла наказание. Еще бы с урока выгнала. Рыжему ни холодно ни жарко. Ему вообще сейчас на все по фигу, кроме этого короткого и честного «хорошо», которое хочется перечитать еще раз. Но Рыжий знает — стоит ему только достать мобильный, и Зонг окажется рядом с протянутой рукой. Рыжий в окно на двор пялится и чувствует, как на лице против воли улыбка появляется.
Чао впереди ерзает на стуле, сопит и опять что-то жрет втихую, как оголодавший хомяк. Судя по запаху — тыквенные семечки. И это тоже вызывает улыбку.
«Хорошо».
Взгляд как магнитом раз за разом тянет к баскетбольной площадке, которая отлично видна из окна. Ну и да, кто бы мог предположить. Тяню жарко. Тянь, стягивая футболку, выгибается так, что температура даже здесь, в помещении, скачет на десять градусов вверх.
«Хорошо».
Рыжий отворачивается, прикусывая губу, и тут же врезается взглядом в Зонг: тонкая, и без того изогнутая бровь насмешливо приподнимается. В глазах светится такое ебаное торжество, что у Рыжего непроизвольно зубы сжимаются. Вот зачем, а? Знала же, что ничего он писать не будет. А теперь получается результат тот же, но его, вроде как, прогнули. Рыжий снова отворачивается к окну. Как будто, блядь, гнуть больше некому. И Рыжий не то чтобы бунтарь от природы, он просто не умеет уворачиваться. Не умеет глаза отводить, когда в чужих вызов плещется.
Чао вздрагивает всем телом, когда Рыжий пару раз тыкает его в спину кончиком карандаша, замирает на мгновение и заторможенно поворачивается к нему. Смотрит огромными перепуганными глазами. Со стула бы только не свалился.
— Дай, — тихо говорит Рыжий и протягивает руку.
— Че?
— Семечки говорю дай.
Чао, кажется, не сразу понимает, чего от него хотят. А потом одним резким движением сгребает пакетик с колен и, быстро обернувшись, кладет его Рыжему на стол. Шея у него медленно краснеет, и Рыжему становится не по себе. Чувство такое, что у мелкоты конфету отобрал. Ну да ладно, ему и правда нужнее.
Оставшееся время Рыжий проводит с пользой. Развивает мелкую моторику: осторожно, укрывшись за чужой широкой спиной, очищает семечки от кожуры. Так же осторожно шарит на ощупь в рюкзаке под партой, прикусывает губу, когда пальцы натыкаются на цилиндрический тюбик. Клей противной пленкой на кончике пальца стынет. Логарифмическое неравенство в голове, без ручки и бумаги, решаться никак не желает. Квадратная скобка и значок бесконечности, выложенные шкорками на оконном стекле, получаются кривыми. Зато настроение вверх скачет. Каждый раз, когда встречается глазами с Зонг. Только скок-скок-скок.
«Хорошо». «Хорошо». «Хорошо».
И к концу занятия уже совсем шикоз. Особенно когда, уже выйдя из кабинета, останавливается около двери, считает до пяти и, услышав визгливое «Гуань Шань», срывается с места.
Зонг за ним, разумеется, не гонится, но к концу дня на информационной доске появляется мстительное объявление, со всеми подробностями. Рыжий об этом узнает с подачи Тяня: тот тянет куда-то, не переставая улыбаться. С таким энтузиазмом дети бегут утром к рождественской елке. Тянь разглядывает эту заметку с многозначительной улыбкой, закидывая руку на плечо. Склоняет голову так, что волосы щекотно касаются скулы, и Рыжий отклоняется, хмурясь.
— Тыквенные семечки и резиновый клей? Серьезно?
— Нет. Меня подставили.
Тянь фыркает.
— Зачем, а? Нет, мне правда интересно.
Рыжий уже собирается ответить честно, не тайна же, но в этот момент пальцы Тяня перемещаются. С плеча на шею. С ткани на голую кожу. Смотрит, ждет реакции. И в глазах снова веселье, снова черти отплясывают. И Рыжий только упрямо смотрит в ответ, выкручиваясь из-под руки.
— Потому что.
Потому что он уже совсем ничего не понимает. После их переписки Рыжий ждет чего угодно, кроме того, что делает Тянь: он молчит. Так, словно это было слишком серьезно, чтобы обсуждать. И когда он, отступая на пару шагов, просит подождать его и Чженси, Рыжий в ответ на это сначала огрызается неожиданно зло, а потом отворачивается и молча кивает.
***
Это ненормально. Все вот это.
Вздрагивать и мурашками покрываться, когда трогает, залипать так, что скоро косоглазие разовьется, беситься, когда к нему кто-то подходит. Чужое сообщение в мобильном, обещанием повисшее, — тоже. С этим делать что-то нужно.
Рыжий так в свои мысли погружается, что даже от наблюдения за игрой отвлекается. Упирается локтями в колени, бездумно тычет кнопку блокировки на мобильном. Включить. Ввести пароль. Выключить. Включить. Выныривает, только когда слышит приближающиеся шаги. Тянь уже не на поле, идет по направлению к нему, напульсником стирая пот со лба и как-то странно, с излишней осторожностью отводя плечо в сторону.
Чженси догоняет следом:
— Довыделывался? — Хмурится недовольно, но смотрит при этом встревоженно. — Сильно?
— Нет, — трясет головой Тянь, — вернусь чуть позже. Иди.
Тот, кажется, хочет сказать что-то еще, но, замечая, как Рыжий подскакивает на ноги, только переводит взгляд с него на Тяня и обратно, и отступает в сторону площадки. Тянь подходит ближе, кривится, не то шипит, не то чертыхается. Тихо, но Рыжий слышит.
— Ты чего?
— Потянул, — снова ведет плечом, морщится. — Поможешь?
Чем именно нужно помочь Рыжий не понимает, но кивает. Наблюдает, как Тянь подхватывает с земли сумку, роется в боковом кармане, выискивая нужное, и наконец протягивает Рыжему небольшой тюбик.
— И что это?
— Мазь от растяжений.
Лицевые мышцы ведет так, словно сзади за волосы со всей силы дернули.
— Ты прикалываешься, да?
— Лопатка. Я сам не достану.
— Ну, попроси вон кого из фанаток.
— Чего? — Тянь поворачивается в указанном направлении, улыбается сидящим неподалеку девчонкам, приветственно вскидывает руку. Все так же улыбаясь, смотрит на Рыжего. — Серьезно, Рыж? Хочешь на женскую драку посмотреть?
— А от скромности ты не умрешь, да?
— Да я и от растяжения не умру. Но все-таки, — Тянь многозначительно кивает на мазь, — может, поможешь? Что такого-то?
Да и правда. Что такого-то? Он же постоянно с кем-то лапается, ему нормально. А Рыжему — нет. Потому что это явный перебор. Потому что одно дело толкаться локтями и коленками под столом в школьной столовой и совсем другое — вот так. Потому что нельзя выдавить мазь и впечатать в спину кулаком. Придется его трогать. Почти... гладить? Почти, как если бы…
Рыжий быстро шарит глазами за спиной Тяня. Пусть появится Цзянь. Пусть Чженси еще раз решит убедиться, что все нормально. Пусть молния ебанет прямо в дерево, под которым они стоят. Просто пусть, блядь, не надо.
— Рыж, прием, — щелкает пальцами Тянь, протягивая тюбик. — Вообще-то, у меня травма.
Очередной заеб вселенной. Стечение обстоятельств. У Тяня травма. Цзяня нет. Чженси занят. Погода, сука, солнечная — никаких тебе спасительных молний. Разве что в виске слегка простреливает чем-то похожим, когда Рыжий молча протягивает руку. Ладно. Дело одной минуты, и он отсюда сваливает. Ничего сложного. Был бы это Цзянь или Чженси — и внимания бы не обратил. Так ведь? Внутренний голос в голове покорно соглашается: так, конечно, так, на них-то ты не дрочишь.
Глаза Рыжий вскидывает резко, натыкается на прикушенную губу и смеющиеся глаза. И совсем все погано становится. Потому что ему весело. Реально весело. И Рыжий вдруг понимает: желание выводить из себя никуда не делось, просто трансформировалось во что-то более извращенное. Раньше были обидные подъебки и синяки по телу, а теперь… теперь вот это. Его тащит, как кота от валерьянки, каждый раз, когда у Рыжего скулы алым вспыхивают, каждый раз, когда Рыжий словами давится, не зная, куда глаза деть. Он и сейчас смотрит почти так, как раньше смотрел за секунду до того, как перехватить летящий под дых кулак. Ему реально весело и любопытно, как ребенку, который обнаружил в старой игрушке новую функцию.
У Рыжего ладони зудят от желания стереть это выражение с его лица. Вот только для драки повода вроде как нет, а уебать все-таки хочется. Настолько, что Рыжий чувствует, как закипает внутри. И он не то чтобы бунтарь от природы, он просто не умеет уворачиваться, не умеет отводить глаза, когда в чужих вызов плещется. Он и перед драками-то никогда не отворачивается — это важно. Иногда этого достаточно, чтобы драка вообще не началась. Тянь тоже это знает. Определенно знает: смотрит в ответ, и уголок рта насмешливо дергается вверх. Рыжий только подбородком на скамью кивает и очень четко, с нажимом проговаривает, чеканя каждую букву:
— Сядь.
И усмешка меняется. На секунду всего, но Рыжий успевает уловить: растерянность. Он теряется, на одно короткое мгновение, но теряется. Может, от того, как Рыжий смотрит, может, от незнакомой, несвойственной ему интонации. Но в себя приходит быстро, хмыкает, цепляет футболку за ворот на спине и медленно стягивает.
Рыжий очень старается по-прежнему смотреть в глаза. Не ниже. Думает, что все у Тяня в жизни будет хорошо. Все у него будет охуенно: если по каким-то причинам он не окажется в уютном кабинете на верхнем этаже бизнес-центра, всегда сможет перебиться выступлениями в каком-нибудь крутом стрип-клубе. Он, походу, уже тренируется. Дома перед зеркалом. Потому что случайно, блядь, так раздеться не получится. И вот таким небрежным жестом футболку отшвырнуть на скамейку — тоже. Любит себя, любит свое тело и отлично знает, какое впечатление производит.
А Рыжий опять проклинает свою кожу, которая с головой выдает. И сейчас под этой кожей такой ураган, что в ушах шумит. Особенно когда взгляд против воли тянет сначала к ключицам, а потом туда, куда смотреть вообще не надо: к аккуратным темным соскам и рельефным, хорошо очерченным мышцам на животе. Отворачивается резко, боковым зрением отмечает, как Тянь опускается на скамейку, плечами ведет, слегка запрокидывая голову. Расслабленный настолько, насколько это вообще возможно.
— В ладонях только согрей, — от удовольствия едва не мурлычет.
Крышка, как ни странно, поддается с первого раза, откидывается с тихим хрустом, и Рыжий выдавливает почти половину содержимого: слишком сильно сдавливает. Медленным плавным мазком проходится от надплечья к лопатке и обратно. Тянь хмыкает недовольно.
— Просил же согреть.
— Я слышал.
Еще и еще раз. Кожа у Тяня мягкая, а мышцы под ней — очень твердые. Нормальные такие мышцы: без горячечного жара, который бывает при растяжении. Ну конечно. Конечно, блядь. Это же Тянь. Тяню скучно. Тянь развлекается. Тяню нравится.
Самое хуевое — ему тоже нравится. Настолько, что Рыжий замирает, так и не убрав ладонь. Вязнет, как в наркотическом трипе. Вроде еще в реальности, но с ней определенно что-то не так: глобальное искажение и гаснущий мир. Нет ничего. Только он. И, господи, его так трогать хочется. Давно хотелось. Темная макушка. Встрепанные после игры волосы. Выступающий позвонок чуть ниже. Россыпь мелких родинок между лопатками. Рыжий присматривается внимательнее, хмурится недоверчиво: бывает же такое. Вот уж правда — звездный мальчик. Мистеру Ляну бы показать, на созвездиях повернутому. Точно видел это на его слайдах, только вот как называется вспомнить никак не удается. Рыжий, выискивая в памяти нужное, осторожно проводит кончиками пальцев, соединяя.
Резко отдергивает руку, когда Тянь вздрагивает. Несильно, едва уловимо, но Рыжий замечает и застывает непонимающе, не отрывая взгляда от этой спины. Больно? Неприятно? Или наоборот… приятно. Подумать не успевает — пальцы сами тянутся, проходятся по тому же месту еще раз, и Рыжий перестает дышать, когда его дергает еще раз. Ерзает на скамейке, ведет плечами так, словно стряхнуть это прикосновение пытается.
— Шань, — говорит с тихим смешком, но звучит почему-то невесело.
Звучит напряженно, на выдохе. И внутри восторг фейерверком взрывается. Рыжий облизывает губы, осматривает площадку, скользит пьяным взглядом по всему двору. Все заняты своими делами, а за спиной только бетонный забор, который если что и увидит — никому не расскажет. И это, конечно, шиза полная. Это как голову в пасть льву засунуть, но удержаться Рыжий уже не может. Так уж случилось, что в свои семнадцать он знает все о драках и боли и ничего о поцелуях и нежности. Знает, как выставить плечо из сустава и лишь отдаленно представляет себе, что можно заставить стонать не от боли. И то только потому, что видел в порно. Так вот — это круче: Тянь, с напряженными плечами, склоняющий голову так, словно прислушивается к малейшему шороху за спиной. Ждет. Еще одного прикосновения или того, что скажет Рыжий.
А Рыжий не может ничего сказать. Горло перехватило. Он уже даже не пытается дышать, когда снова тянется и медленно ведет кончиками пальцев по позвоночнику, от шеи к уязвимому чувствительному месту. К созвездию, название которого никак не вспомнить. Еще и еще раз. Едва касаясь.
Мышцы под пальцами сокращаются. Тянь подается вперед, уходя от прикосновения. Кажется, собирается встать:
— Спасибо, Шань. Я…
Затыкается резко. Затыкается, когда Рыжий хватает за отросшие пряди на затылке. Выдыхает медленно, и Рыжему окончательно сносит крышу. От такого вот притихшего Тяня. От мысли о том, было ли кому-то позволено так хватать. Подчиняя. Заставляя сидеть неподвижно, пока пальцы скользят по позвоночнику вниз, к пояснице и обратно. Трогая, изучая. Выискивая чувствительные, отзывчивые зоны. Смелея. Царапая.
— Да блядь, — шипит Тянь, откидывая голову назад, подставляясь под это прикосновение, даже не пытаясь волосы из цепких пальцев высвободить.
И Рыжего ведет от того, как срывается его голос. Звук во всем мире отключается, глохнет, чтобы не мешать, не отвлекать от чужого судорожного выдоха сквозь сжатые зубы. Ведет так, что приходится крепче вцепиться в мягкие волосы, все так же кончиками пальцев гладкую кожу изучая. Слушая, как с каждым прикосновением дыхание учащается. Его. И собственное.
— Вы че делаете? — Цзянь смотрит, приоткрыв рот, крепко прижимая обеими руками к животу несколько банок газировки.
Руки Рыжий убирает резко, отшатывается, едва не спотыкаясь, когда слышит глухое и потерянное тяневское:
— Массаж. Я мышцу потянул.
Ерзает, закидывая ногу на ногу. Поворачивается, собираясь еще что- то сказать, но замолкает, когда на скамейку рядом приземляется тюбик с мазью. А Рыжий впервые за все время смотрит открыто. Смотрит сверху вниз.
— Угу. Он мышцу потянул. — Угол губ тянет вверх, резко, почти судорогой. — Ну как? Полегчало?
***
В жизни случается разное дерьмо, никто не застрахован, но если не совать голову в пасть льву, вероятность того, что тебе ее откусят, существенно понижается.
Страшила недовольно урчит, когда Рыжий ворочается в очередной раз, стараясь устроиться поудобней. Устроиться так, чтобы наконец-то уже вырубило. Смотрит на светящуюся проекцию цифр на стене: шестнадцать гребаных минут третьего. Сна ни в одном глазу. Зато назойливая мысль «нужно бежать из города» упорно долбит в затылок. Жалко далеко не убежишь: ровно до понедельника. Да и надоело уже бегать. Сегодня вот опять очередной забег был, сразу после вот этого невъебенного приступа… смелости? Глупости?
Рыжий жмурится и трет ладонями лицо. Пытается понять, что на него нашло, там, на площадке. И что дальше? Теперь-то что? Руки сами тянутся к мобильному. Включает его Рыжий, затаив дыхание, проходит почти минута, и — тихо. Отпускает постепенно, и Рыжий откладывает телефон в сторону.
Спустя минуту приходит первое сообщение. И он тупо пялится в темноту, считая. Жмурится и снова тянется к телефону.
Оператор заботливо сообщает: вам звонили шесть раз.
Вам пиздец… А еще у вас одно непрочитанное сообщение.
«Спасибо, малыш. Ты нечто».
…Полный.
