Недотрога

Бывают такие дни, когда самые простые и обыденные вещи вводят в состояние тихого бешенства. Такого, что со стороны не рассмотреть, а если внутрь заглянуть — снесет, на хрен, взрывной волной. Девушка на кассе понятия не имеет, что день с самого утра не задался. Приветливо улыбается, аккуратно складывает в пакеты сигареты, кофе и кучу продуктов. Монотонно рассказывает про шоколад с акционной скидкой: два по цене одного. Желаете? Тянь так же доброжелательно улыбается в ответ, головой качает, забирая пакеты со стойки. С тем, чего он желает, девушка на кассе вряд ли может помочь. Ему нужна сигарета. Лучше две, с промежутком в минуту. Еще ему нужно услышать в трубке длинные гудки вместо очередного издевательски-равнодушного «абонент недоступен». Прячется. Он прячется. И это бесит. Потому что — зачем? Хорошо же пообщались последний раз. Отлично пообщались. Так, что в глазах от одного воспоминания слегка темнеет, а в паху начинает сладко тянуть. Неожиданно получилось. Он-то на двести из ста был уверен, что Рыжий откажется, краснея и часто облизывая губы, как делает каждый раз, когда смущается. Неосознанно делает, непроизвольно. У Рыжего в некоторых познаниях огромные, невъебенные пробелы. Рыжий иногда просто не понимает, что творит. Когда вот так облизывает губы. Когда задумывается и начинает теребить пальцами ворот футболки, оттягивая вниз и слегка царапая ногтем ключицу. Когда злится и прикусывает губу, так, что белое пятно появляется, а желание лизнуть это место языком становится навязчивой идеей. У Рыжего вообще все случайно и непреднамеренно. И это — самая большая проблема, потому что заводит до темных кругов перед глазами, а он, натыкаясь на взгляд, смущается и, кажется, правда не понимает. Хотя вчера под конец этого гребаного массажа до Рыжего наконец-то что-то дошло. Поэтому теперь телефон выключен. Поэтому теперь — прячется. И так не пойдет. Вторая неделя к концу подходит. И что? Да ничего. Только башку слегка сносит. У него, не у Рыжего. А это — не по плану. С ним вообще все не по плану. Потому что у Рыжего неправильные реакции. Потому что чужая неиспорченность — откровенная, яркая — каждый раз бьет куда-то под дых, заставляя притормаживать там, где стоило бы скорость наращивать. Рыжий… Рыжий… Рыжий… И все-таки, так не пойдет. Черт знает какая за день сигарета вдруг кажется горькой и невкусной, а едва не свалившаяся в очередной раз на голову коробка и вовсе выбешивает до белого каления. Тянь бегло скользит глазами по листам с информацией о Рыжем. Сам не знает, почему не выбросил. Сунул бездумно в коробку, хотя и не думал, что пригодится. А вот же — пригодилось. Где-то вначале был его домашний адрес. Завалиться к Рыжему домой — идея, конечно, так себе. Но тут уж без вариантов: Тянь абсолютно уверен — до понедельника телефон так и останется выключенным. А это два дня. И так не пойдет. ...Обычный район, не трущобы, не элита. Многоквартирные дома, выкрашенные в одинаковый цвет, без каких-либо дизайнерских изысков, узкие зеленые газоны. Изредка — небольшие палисадники около подъездов. Где-то неподалеку проходит железная дорога: Тянь периодически слышит характерный шум и думает, что при таком соседстве нужны окна с хорошей шумоизоляцией. Нужный дом находится в самом конце квартала, рядом с небольшим парком. Тянь запрокидывает голову, рассматривая окна. Семейство Мо живет на втором, и он внимательно пробегается взглядом по всем, стараясь заметить что-то особенное. Потому что подсознательно ожидал чего-то такого, обыденно-неприятного. Неблагополучные семьи живут в неблагополучных домах, где из окон доносится мат и пьяный смех, где пахнет сырой известью и несвежей едой, а на земле возле подъезда валяются окурки и битое стекло. Здесь же чисто и тихо, не считая шума изредка проезжающих по параллельной улице машин и смеха, доносящегося с детской площадки. Возле подъезда небольшая клумба с белыми гортензиями, которые в лучах заходящего солнца окрашиваются в золотисто-розовый цвет. Огромный куст дикого винограда, подвязанный чьей-то заботливой рукой, плетется толстым стеблем вверх, до второго этажа дотягивается, огибая зелеными листьями оконный проем. Дверь подъезда оказывается открыта, и, поднимаясь по лестнице, Тянь раздумывает, как объяснит свое появление и под каким предлогом вытащит Рыжего из квартиры. Знакомиться с его матерью желания нет, и он искренне надеется, что при лучшем раскладе ее вообще не окажется дома. Ему немного, совсем чуть-чуть интересно, как она выглядит, но, учитывая, что она, вроде как, не совсем адекватна, любопытство это гаснет, толком не успев появиться. На смену ему приходит противное, тревожное чувство растерянности: что делать и как себя вести, если она окажется невменяемой или вроде того. Поэтому, когда нужная дверь оказывается прямо перед глазами, Тянь просто застывает перед ней, стараясь уловить какие-нибудь звуки, и через несколько секунд расплывается в довольной улыбке. Рыжий точно дома и точно один: Кори Тейлор по ту сторону, не щадя голосовых связок, делится мыслями о том, что люди — психи. Дверь широко распахивается после первого звонка, и Тянь на пару секунд теряется. Похожи. Очень. У миниатюрной женщины, стоящей напротив, огненные волосы, упругими спиралями рассыпающиеся по плечам, прямой, слегка заостренный нос и такие же золотисто-рыжие глаза. Только, в отличие от Рыжего — глаза эти веселые и смотрят открыто, без хищного прищура. — Привет. — Улыбка у нее красивая, искренняя, а голос мягкий, но звонкий, перекрывающий грохочущую музыку. — Добрый день. Меня зовут Хэ Тянь, — он отвечает ей спокойно, присматриваясь, склоняет голову в вежливом, а-ля «я очень хороший мальчик» жесте, который на взрослых действует безотказно, — я друг Гуань Шаня и… Договорить не успевает: женщина кивает коротко, нетерпеливо машет рукой, приглашая внутрь, бросает на ходу, уже спиной поворачиваясь: — Входи быстрее, у меня там горит. Судя по запаху и правда что-то горит. Мясное и щедро сдобренное специями. Тянь аккуратно прикрывает за собой дверь и останавливается в ожидании, когда она позовет Рыжего. Музыка становится значительно тише, что-то тихонько звякает, скорее всего, какая-то кулинарная ложка или лопатка. — Не стой там, — доносится с кухни, — проходи. Проходи… Тянь окидывает взглядом коридор и видимую часть гостиной. Светлые стены, светлая мебель. Длинная полоска солнечного света на светлом полу. Вешалка. Ветровка Рыжего и рядом с ней легкий плащ госпожи Мо. Мятно-зеленый диван с кучей крошечных подушек, часть которого видна через арку, ведущую в гостиную. На полу под ногами полосатый коврик, из тех, что выплетаются умелыми пальцами в холодные зимние вечера, когда погода дрянь и заняться нечем. Уютно и чисто. Тянь не знает, чего именно ожидал, но точно чего-то другого. Стаскивает с ног кеды, рассматривая музыку ветра, подвешенную над окном. Форточка открыта, и конструкция из хрусталя и перьев слегка колышется, мелодично позвякивает, рассыпая по стенам мелких солнечных зайчиков. На кухне госпожа Мо раздраженно отставляет сковородку на не зажженную конфорку, и Тянь готов поклясться, что только что услышал тихое, беззлобное «да чтоб тебя». — Эта плита меня ненавидит, — поворачивается к нему все с той же улыбкой, — я Джия, кстати. А ты, значит, друг Шаня? Тянь заторможенно кивает, мимоходом рассматривает кухню, небольшую, по размеру примерно, как одна десятая часть от его собственной, но чистую и светлую. Рассматривает женщину, стоящую перед ним. Драные потертые джинсы, серая футболка. Принт с Губкой Бобом на груди. Губы против воли тянет в ответной улыбке. — Очень приятно. Да, мы учимся в одной школе. — Я не знала, что ты придешь. Шань в душе. — Джия тоже его рассматривает, не то чтобы пристально, но взгляд у нее внимательный. — Присаживайся пока. Поужинаешь с нами? Вот так запросто, будто он старый друг семьи и она знает его тысячу лет, а не видит впервые. Так, будто предложить незнакомому человеку остаться на ужин — это что-то само собой разумеющееся. — Правда, сегодня моя очередь готовить, поэтому надежды на то, что будет вкусно, практически нет. Я тут итальянскую кухню осваиваю. Ты как? — А… да, спасибо. С удовольствием. — Вот это манеры. — Тонкая, красиво очерченная бровь насмешливо взлетает вверх. — Ты точно знаком с моим сыном? Тянь слегка теряется, не будучи уверенным, что вопрос требует ответа и облегченно вздыхает, когда Джия вновь улыбается, легко взмахивает рукой: — Не знаешь, в болонез кладут орегано или базилик? — Без понятия. — Ладно, тогда, чтобы не ошибиться, положим и то, и другое. Пить хочешь? Жарко сегодня. — Нет, спасибо. Вам помочь? — предлагает неожиданно для самого себя, глядя на то, как Джия достает из шкафа картонную коробку и задумчиво перебирает пальцами пакетики со специями. Так вот что хранится в таких коробках у нормальных людей. Специи. — Ага, — кивает она, рассматривая этикетки. И спустя минуту перед Тянем появляется деревянная разделочная доска, нож и крупная головка чеснока. — Ванная занята, но можешь вымыть руки в раковине. А это нужно измельчить. Джия подает ему полотенце, возвращается к плите, помешивая что-то булькающее в кастрюле. Легонько постукивает пальцами по столешнице. — Отличная музыка. — Да? Скажешь это моему сыну, как только он появится, окей? Прямо первой фразой — и мы с тобой друзья навеки. — Хорошо. Джия рассматривает внимательнее, цепкий взгляд без стеснения ощупывает с головы до ног, словно рентгеновские лучи, и Тяню хочется не то поежиться, не то раскинуть руки пошире, чтобы не мешать. Джия замечает уголок сигаретной пачки, торчащий из кармана, кивает на нее: — Ты куришь? — и, не дав возможности ответить, без паузы продолжает: — Угостишь? Я вообще-то бросаю, но иногда очень хочется. Тянь аккуратно кладет пачку на стол, и когда Джия достает сигарету, выкладывает туда же и зажигалку. Думает, насколько уместным будет дать ей прикурить, решает, что это, пожалуй, уже перебор. Он вообще с трудом может представить себе, что его мать или мать кого-то из его друзей могла бы стрельнуть сигарету у подростка. Мамы друзей его круга носят стильные костюмы с приталенными пиджаками и юбками чуть ниже колена, дополняя образ дорогими украшениями и высокими каблуками, сдержанно улыбаются при встрече и старательно делают вид, что понятия не имеют о том, что их дети иногда курят, пьют и трахаются. Они же де-е-ети. Джия прикуривает сама и, оперевшись ладонями о столешницу, легко подпрыгивает, усаживаясь на разделочный стол поближе к вытяжке. С удовольствием затягивается пару раз и прикрывает глаза от удовольствия. Она, кажется, просто не в курсе, что ей положено вести себя по-другому. И, нет, ненормальной она при этом не выглядит. Затягивается еще раз и тихо смеется, когда Тянь, уперев острие ножа в доску одной рукой и крепко зажав рукоять во второй, старается попасть по зубчику чеснока, который выскальзывает уже в третий раз. — Я только учусь, — поясняет он с серьезным лицом. — Рано или поздно у меня получится. — Да, я тоже так думала в твоем возрасте. Открою тебе секрет: научиться готовить невозможно, с этим умением рождаются. Серьезно. Тянется к раковине, стряхивая пепел, а Тянь, улыбаясь возвращается к попыткам измельчить чеснок. В глубине квартиры раздается характерный хлопок и спустя минуту на кухне появляется Рыжий. Пахнет чем-то приятным. Волосы мокрые рукой ерошит, стоя к Тяню спиной. Вытерся плохо — на шее сзади капли воды и на светлой футболке по всей спине россыпь мелких влажных пятен. — Мам, мы можем провести хоть один день без этой сатанинской музыки? — Отличная музыка, — тихо говорит Тянь и краем глаза замечает, как Джия посылает ему воздушный поцелуй. А Рыжий застывает так, словно его к полу приморозило, головой ведет медленно, отшатывается на шаг назад. — Какого… чтобл… ты что тут делаешь? — Рыжий поворачивается к матери, тычет пальцем за спину, в сторону Тяня. — Что он здесь делает? Та легко пожимает плечами. — Режет чеснок. Ну, по крайней мере, пытается. Получается не очень. Спасешь нас от голодной смерти? Тянь, кстати, согласился остаться на ужин. С мясом и спагетти я справилась, а вот соус… Да что, Шань? Только не говори, что ты его не знаешь, и на нашей кухне сидит незнакомый чувак с тесаком в руке. Джия комично строит рожицу, делая большие глаза. Тянь с трудом, но сдерживается, чтобы не засмеяться: Рыжий при матери вряд ли скандал закатит, но лучше не проверять. — Так. — Рыжий жмурится, явно подбирает цензурные слова в голове, но видимо, ничего путного там не находится. — Что ты здесь делаешь? Тянь только нож в руке приподнимает: — Чеснок режу, — и, видя, как Рыжий сжимает зубы, поспешно добавляет, — не мог тебе дозвониться. У тебя что-то неладное с телефоном. Решил зайти и… — И я пригласила его на ужин. Чего ты? Это же тот Тянь, про которого ты говорил? Джия соскальзывает со столешницы, гасит окурок под проточной водой, повернувшись спиной, а Рыжий смотрит с совершенно зверским выражением на лице. У Рыжего краснеют скулы и кончики ушей. Выразительно глазами в сторону двери указывает, и Тянь, закусывая губу, отрицательно качает головой. Кивает подбородком на Джию и разводит руками, ничего, мол, поделать не могу, уже принял приглашение. — Да, мам. Но он вряд ли сможет остаться. У него дела. Тянь просто забыл. И он не может туда не пойти. У него… свидание. Да, Тянь? Джия все еще спиной стоит, соус в кастрюле помешивая, и Тянь просто не может отказать себе в удовольствии: окидывает Рыжего взглядом с ног до головы и расплываясь в улыбке, кивает. Тот, улавливая двусмысленность этого жеста, румянцем заливается еще сильнее, беззвучно одними губами говорит что-то, в глаза глядя. Тянь, даже не то что догадывается, — точно знает, что именно: оригинальностью Рыжий никогда не отличался. Но перестать улыбаться все равно не может. Слишком мило Рыжий выглядит здесь, на собственной кухне, в старой потасканной майке, злой и растрепанный. — Нет, Шань, я свободен. Кажется, она меня бросила. — Ну и дура, — спокойно констатирует Джия. По дому разносится тихий звон, и Тянь вскидывает голову, пытаясь понять, что это за звук. Рыжий и Джия вообще внимания не обращают, для них, похоже, этот звук является привычным. — Я сейчас. — Джия исчезает за дверью и Рыжий, пользуясь моментом, всем телом к нему разворачивается. Кажется, даже слов не находит, просто смотрит молча, прищурив глаза. И Тянь вдруг понимает, что он не просто злится. Ему на самом деле некомфортно. Потому что он только что вторгся на территорию, которую Рыжий считал безопасной. На территорию, где его, Тяня, быть не должно. И самым разумным и правильным в этой ситуации кажется отложить нож в сторону и, глядя в глаза, тихо попросить: — Не злись. Рыжий смотрит растерянно. Раздумывает пару секунд и говорит тихо, твердо, но уже не так уверенно: — Вали отсюда. — Нет. — Рыжий дерганым, нервным жестом ерошит и без того взлохмаченные волосы и вздыхает так, словно ему на плечи весь мир обрушился. — Я не специально. Просто твоя мама предложила остаться, а я не хотел отказываться. — Одна твоя шуточка… — Шань. Рыжий, похоже, понимает. Смотрит на разведенные в стороны руки и кивает. Все еще неуверенно, но, кажется, верит, что ничего плохого Тянь не скажет и не сделает. — Нож тогда другой возьми, пока пальцы себе на хрен не отрезал. Взгляд у Рыжего странный, задумчиво-виноватый, почти на грани разочарования в самом себе. Рыжий притворяться совсем не умеет. И этим бьет каждый раз неприятно в район грудины, переворачивает что-то внутри, вызывая желание сказать, сделать что-нибудь ненужное и неправильное, зато успокаивающее. Джия на кухню не возвращается, зато вместо нее, аккуратно потираясь боком о дверной косяк, вваливается здоровый серый кот. Прищуривается на Тяня, не подходя ближе и, оценив, воинственно выгибает спину. Тянь ему явно не нравится. Наверное, потому что люди обычно не рассматривают котов, как пришельцев с другой планеты. Не присматриваются слишком уж внимательно к рваному уху и покрытой зажившими шрамами морде. Не меняются в лице, перебегая глазами от кота к хозяину и не сглатывают нервно образовавшийся в горле ком. — Это что, тот самый? Со школы? — Нет, блядь, другой. У меня коллекция одноухих котов. Хочешь остальных покажу? Тянь не отвечает, склоняется, опуская руку: — Кс-с. — Он не любит чужих. Он и своих-то не очень. Кот, словно не соглашаясь, короткой перебежкой преодолевает разделяющее их с Рыжим расстояние, трется об ноги, выворачивая шею. Щурится, поворачивая морду, реагируя на чужой голос: — Да? А мне кажется, очень. Как его зовут? — Страшила. Мама предлагала Милаху, но… в общем, да, сам видишь, милаха из него никакая. Тянь видит. И стремного, побитого жизнью кота, который ластится к Рыжему с безоговорочным доверием, и то, как смущается сам Рыжий, мягко отпихивая его ногой. — Давай. — Не глядя забирает у Тяня доску с нарезанным чесноком, когда тот подходит ближе. — Минут через десять будет готово. И сядь, блядь, куда-нибудь. Не стой здесь. У Рыжего привычно полыхают кончики ушей. Не стой здесь. Не подходи близко. Обойдись хоть раз без твоих заебов. Почти как просьба звучит. И когда Джия вновь появляется на кухне, Тянь на самом деле оказывается сидящим на прежнем месте.

***

В жизни Тяня было много ужинов. Не просто отрезков времени, отведенных на поглощение пищи, а именно мероприятий. Семейные ужины по средам и субботам, когда отец требовал обязательного присутствия всех членов семьи, и на протяжении часа они старательно делали вид, что им есть дело друг до друга. Благотворительные ужины, которые раз в полгода устраивала мать, собирая людей, которые делали вид, что им есть дело не только друг до друга, но и до тех, кому в этой жизни повезло меньше. Ужины с друзьями, которых и друзьями-то не назовешь, скорее так — знакомые, с которыми предстоит в будущем встречаться на тех самых благотворительных вечерах и изредка пересекаться в бизнесе, потому что родители пересекаются, а большинство из них сядет в заранее приготовленные кресла. Таких ужинов, как сегодня, у Тяня еще не было. На маленькой светлой кухне все обходится без притворных любезностей и вежливых натянутых реплик. Редкие паузы, повисающие в разговоре, тонут в тихом урчании развалившегося под столом кота, а смех Джии звучит звонко и искренне. Спустя час Тяню кажется, что он знает ее всю жизнь, и он абсолютно уверен — такое впечатление она производит на всех. Даже Рыжий в ее присутствии кажется другим: менее колючим. Тянь с улыбкой слушает, как эти двое переругиваются из-за подгоревшего соуса, и с удивлением думает, что если бы попытался представить себе мать Рыжего — такой бы она точно не была. Потому что, глядя на вечно бесящегося, огрызающегося пацана, логично предположить, что растит его либо женщина, которая и правда слегка не в себе, либо в край замученная жизнью, с осунувшимся от усталости лицом и не проходящими синяками под глазами. А здесь… Веселая, жизнерадостная Джия, которая за исключением внешнего сходства, выглядит как полная противоположность Рыжего. Со смехом рассказывает о том, что Шань периодически пытается обучить ее азам кулинарного мастерства и что ничего из этого, как правило, не получается: — Это семейное, и передается по наследству. Отец Шаня обожал готовить, а все, что могу нормально приготовить я, — это омлет или оладьи. — Ты и их не можешь, — тихо сообщает Рыжий своей тарелке и фыркает от смеха, когда Джия толкает его локтем в бок. — Будешь много говорить, покажу Тяню твой детский фотоальбом. — Джия улыбается довольно и возвращаясь взглядом к Тяню, продолжает: — Это что-то на генном уровне, точно. Тебе стоит заходить к нам почаще, чтобы у Шаня была возможность продемонстрировать свой талант. Как насчет следующих выходных? Рыжий застывает, не донеся вилку до рта: — Мам, он не может, он… — С удовольствием, — кивает Тянь, — спасибо. Но, вообще-то, я уже пробовал. У меня была травма руки, и Шань, проявив благородство, помогал мне с готовкой. Улыбается, когда ловит недовольный взгляд Рыжего, откидывается на спинку стула, закидывая руку ему на плечо. Ничего не значащий дружеский жест, все парни так делают время от времени, и Рыжий понимает это: не выкручивается, не скидывает, продолжает есть, словно не замечая. Зато замечает Джия. Смотрит удивленно и, кажется, забывает, что после выдоха нужно сделать вдох. Опускает глаза, слишком сосредоточенно накручивает спагетти на вилку, хмурится слегка, думая о чем-то своем. А Тянь, неожиданно для самого себя, начинает рассказывать ей о том, что Цзянь еще неделю вспоминал ту самую говядину, о том, что Шань помогает Чженси с алгеброй, и Тянь будет очень рад, если на следующий год он запишется в школьную секцию по баскетболу. Джия слушает внимательно, перебегая взглядом от него к Рыжему, и Тяню кажется, что она вот-вот откроет рот и скажет что-то вроде «Эй, ты точно про него говоришь?». Но Джия только еще раз приглашает его заходить к ним почаще, предлагает Рыжему показать Тяню свою комнату или посмотреть вместе какой-нибудь фильм, или… Теряется. Это заметно. А Тянь понимает, что она понятия не имеет о том, что нужно предлагать друзьям своего сына, которые зашли в гости, потому что вряд ли они сюда заходят. Вообще когда-либо заходили. А Рыжий… Рыжий сидит все это время молча, но смотрит на него не отрываясь. Смотрит взглядом, от которого в районе затылка становится тепло. И когда Тянь, поблагодарив за ужин, прощается, говорит, что ему уже пора, Рыжий раздумывает о чем-то пару секунд и поднимается на ноги: — Я провожу. Страшила увязывается следом, с любопытством в лицо заглядывает, позволяет провести рукой по шее и спине, когда Тянь присаживается на корточки, чтобы зашнуровать кеды. Принюхивается оценивающе и, тихо фыркнув, подставляет голову под ладонь. На улице уже темно совсем, только фонари желтоватым светом освещают узкий тротуар, тянущийся вдоль дома и аккуратную зеленую клумбу перед подъездом. Страшила, взмахнув хвостом, уносится по каким-то своим кошачьим делам, и Тянь, глядя ему вслед, замечает, что он слегка прихрамывает. Осматривает еще раз окрестности, тычет пальцем в виноград, плетущийся по стене к окнам на втором этаже: — Он что, домой через окно заходит? — Ну да. Он же уличный, постоянно находиться в доме не любит. Пошли. Тянь бредет за ним следом, засунув руки в карманы, рассматривает коротко стриженный затылок и выступающие позвонки на шее. Домой не хочется. Ну, по крайней мере — без Рыжего туда не хочется точно. И когда проходят мимо баскетбольной площадки, Тянь нагоняет его в пару шагов, закидывает руку на плечи: — Давай мяч покидаем? Я там площадку видел. Можем Чженси с Цзянем позвонить и… — Нет. — Рыжий выворачивается, хмурится, натыкаясь на улыбку. — Мне домой скоро нужно. Маме в ночную, а я ключи не взял. — Ладно. Тогда давай просто посидим тут. Недолго. Я покурю и свалю. Рыжий молчит, раздумывает. Рыжему вообще тяжело соглашаться. Особенно на то, чего хочется. — У нас не насиделся? — огрызается, но все-таки сворачивает на зеленый газон вокруг поля. Фонари освещают только площадку, выхватывают из темноты, а здесь полумрак с желтоватым отливом и запах сочной, свеже примятой травы. Тихо совсем, только где-то неподалеку заводит песню цикада. Рыжий усаживается на траву, руки на согнутые колени укладывает. Смотрит исподлобья, когда Тянь опускается рядом, лицом к нему. — Злишься, что я пришел, да? — Да. Больше не приходи. — Не могу. Твоя мама меня пригласила. Рыжий фыркает, головой качает. Рассеянно выдергивает травинку, вертит в пальцах. — Она очень необычная. Очень живая, веселая и… — На сумасшедшую не похожа? — глаза Рыжий вскидывает резко, ловит прямой взгляд, пожимает плечами. — Да ладно, я знаю, что про нас говорят. И это, кстати, правда. У нее были проблемы. После того, как умер отец. В тюрьме. Это тоже правда. И то, что он сидел за убийство, — правда. Так себе история, да? Рыжий хмыкает почти насмешливо, но в глаза при этом смотрит так, словно ждет, что Тянь сейчас поднимется резко и, пробормотав что-нибудь невнятное, рванет от него подальше. — Ну? — Что? — Скажи что-нибудь. Сказать что-нибудь и правда надо. Вот только Тянь понятия не имеет — что. Откидывается, упираясь ладонями в траву, запрокидывает голову. Небо чистое, от звезд почти клетчатым кажется. — Кот классный. Рыжий только голову набок склоняет, раздумывая о чем-то своем. Наблюдает внимательно, как Тянь прикуривает, прикрывая пламя зажигалки ладонью. Разглядывает его внимательно, но Тянь знает, что стоит глаза поднять — отвернется. Рыжий часто так делает, когда думает, что он не видит. Прилипает взглядом к его рукам или лицу и становится очень тихим. И Тяню не нравится. Ему определенно это все не нравится. Потому что он знает, когда смотрят вот так. И это вообще не то, что нужно. Рыжий, поскуливающий под ним от удовольствия — да, а вот такой притихший и растерянный — нет. Потому что, возможно, он и мудак немного, но в целом… в целом все вот это, творящееся между ними, должно было закончиться быстро, просто и безболезненно. Без чувства вины, когда придется смотреть в эти глаза и спокойным голосом объяснять, что спать он предпочитает один, а внизу ждет такси. От этой мысли горло как-то странно, неприятно сжимается. Тянь отгоняет эту мысль, не позволяя себе представить это в деталях. Очень глупо, конечно, потому что именно так оно все и будет в реальности. — Я стянул у тебя пару сигарет. Ну, из толстовки. — Ты же не куришь? Рыжий плечами пожимает: — Иногда. Очень-очень редко. — Будешь? — Тянь протягивает ему наполовину истлевшую сигарету. — Последняя. Отказывается, качает головой. Видимо, все еще считает, что одна сигарета на двоих или бутылка с водой — это что-то значащее. Верит, что он не заметил, как тогда, за столиком в студии, цапанул бутылку, из которой Тянь пил. Забавный. Забавный и трогательный. Все еще верит, что ситуация под контролем. Тянь тоже верит, только со своей стороны: абсолютно уверен, что если схватить пальцами за подбородок и целовать так, чтобы дурно стало — не будет сопротивляться. Может быть, потом разревется так же, как в прошлый раз, но сопротивляться не будет. Только вот: так, как тогда, не хочется. А как хочется, он и сам не знает. Рыжий, будто мысли его улавливает: опускает глаза и плотно сжимает губы. У него красивые губы. Он вообще весь красивый, особенно когда не орет и не хмурится. Когда смущается, вот как сейчас, и сглатывает нервно — кадык предательски дергается под тонкой кожей. Вздрагивает, когда Тянь двигается ближе, глаза вскидывает почти испуганно, но не отстраняется. Смотрит завороженно на чужие губы, обхватывающие фильтр, и тонкие пальцы, сжимающие сигарету. Смотрит, как Тянь тянется к нему всем телом, упираясь ладонью в землю между его ног. Цепенеет, словно под гипнотическим трансом находится, только в глазах растерянность плещется. Кажется, не дышит. И когда Тянь замирает в нескольких сантиметрах и медленно выдыхает струйку сизого дыма, покорно приоткрывает губы. Втягивает осторожно, как сильнодействующий яд, который сейчас достигнет легких, поступит в кровь и остановит сердце. А Тянь смотрит на него и думает, что если Рыжий сейчас бездумно проведет языком по губам — он не удержится. Он точно не… Где-то вдалеке заходится визгливым лаем собака. Судя по звуку, что-то мелкое и пушистое. Рыжий вздрагивает и резко отшатывается назад: упираясь ладонями, проезжается задницей по траве, на светлых домашних брюках, наверняка, зеленый след останется. Выдыхает судорожно, голову отворачивает. Судя по тому, как вздымается грудная клетка, старается дышать ровно. Не получается. Удивительный. Агрессивный, шумный, а сейчас пятна румянца на щеках проступают. Глаза снова прячет. Бесконечно смотреть можно. — Мне идти нужно. Встает осторожно, словно боится, что земля из-под ног уплывет. — Шань? Приезжай завтра? Все так же молча плечами пожимает. Голову слегка откидывает, когда Тянь уходя по волосам проводит. Не понятно — отстраняется или наоборот, за прикосновением тянется, подставляясь. Уже в спину говорит: — Я работаю завтра. До шести. — Хорошо. — Тянь оборачивается, улыбаясь, продолжая идти спиной. — Тогда мы тебя ждем после шести.

***

Просыпаться от того, что сердце выпрыгивает — привычно, но каждый раз не менее страшно. Рука против воли к груди тянется, прикрывает ладонью уязвимое место. Главное — дышать поглубже, сосредоточиться на чем-нибудь реальном: лампе, которая всегда остается включенной на ночь, сияющем городе за окном, гладком потолке с хитро встроенными крошечными лампочками. Что ему снится, Тянь запомнить давно не пытается: еще ни разу не удавалось. Бесследно из головы уплывает, стоит только глаза открыть. Только обрывки какие-то остаются: что-то темное, гулкое, способное накрыть с головой и никогда больше не отпускать. Почти светать начинает, темень за окном рассеивается постепенно. А сердце все так же колотится, заставляя задыхаться и чувствовать, как губы судорогой кривит. Паника с какой-то странной, почти звериной тоской смешивается, топит так основательно, что заскулить хочется, прикрывая лицо ладонями. Всегда одинаково ощущается: мира вокруг больше нет, только огромное, бесконечное ничто, обступающее со всех сторон. Без красок, без запахов, без звуков. Свет от лампы глянцево переливается на корпусе телефона, и гудки в трубке долгие, тягучие, зато, вслушиваясь в них, уже не страшно снова глаза закрыть. Закрыть и зажмуриться еще крепче, губу закусывая, когда по ту сторону хриплым, но при этом непривычно мягким голосом, выдыхают незамысловатое ругательство. И кошмар отступает, повизгивает недовольно, убирая липкие лапы с горла. Швыряется остатками ужаса, но дышать, дышать уже не мешает. — Разбудил? Извини. Просто вспомнил, что забыл спокойной ночи пожелать. — Ты совсем долбоеб? Начало четвертого, блядь. Ты… Рыжий замолкает резко, на полуслове, и Тянь неловко выворачивает руку, отодвигает телефон так, чтобы микрофон подальше от губ был. Чтобы его сбивчивое, заполошное дыхание слышно не было. — Тянь? — кроме голоса какой-то тихий шелест слышится. Словно Рыжий садится или одеяло откидывает. Хочется ответить что-нибудь несерьезное и выебистое, вот только горло сдавливает снова, и Тянь понимает, что если попробует сейчас сказать хоть что-то — накроет совсем основательно. Нужно просто положить трубку, прийти в себя и скинуть вслед сообщение с пожеланием сладких снов. Нужно… — Ты поэтому мало спишь, да? — Что? Рыжий молчит, только дыхание, почти сопение слышится. Ровное, спокойное и глубокое. И если прикрыть глаза и представить, что оно рядом — получается дышать вместе с ним. Рыжий вздыхает глубоко и медленно: — Что тебе снится? — Не знаю. Разное… наверное. Я не помню никогда. — Страшно? Тянь усмехается. Думает, что страшно — это не то. Страшно — это на американских горках кататься. Или когда самолет, на котором летишь, вдруг резко в воздушную яму ухает. А это… это он променял бы на тысячу обычных «страшно». Жалко, что функция обмена в этот лютый пиздец не включена. — Нет. Тянь ждет, что Рыжий сейчас огрызнется или опять выдаст порцию мата, но пофиг на самом деле. Ему просто нужно еще немного. Этого голоса, мерного дыхания, ощущения, что в этом мире есть кто-то еще. Но Рыжий молчит. Совсем тихо становится. Настолько, что хочется на экран посмотреть, убедиться, что связь не прервалась. — Расскажи что-нибудь? — Ну… из меня, вообще-то, рассказчик не очень. А потом эту трубку хочется сильнее, до боли к уху прижать, потому что Рыжий, кажется, улыбается. — Ты, кажется, Страшиле понравился. — Да? Рыжий хмыкает тихо: — Ну да. В кеды не нассал, значит, понравился. — Давно он у тебя? — С полгода, наверно. Не знаю, мы не празднуем. — Расскажи. — Про кота рассказать? Шерсть, лапы, хвост. Ты же видел, — задумывается на пару секунд, — выебистый, дрянной характер. Тянь хочет сказать, что он ему кого-то напоминает, но вместо этого только усмехается, трет рукой шею, снова прикрывая глаза. — Расскажи. Ну не знаю… может… как вы познакомились? — Угу, — Рыжий фыркает тихо, и глаза открытыми держать совсем не получается. Этим звуком на фоне тишины квартиры и вида ночного города глушит почище удара по затылку. — Ну, ты серьезно? Молчание снова повисает. Спокойное, не вызывающее лихорадочных мыслей, что нужно что-то сказать, заполнить паузу. — Ладно… помнишь стол за школой? С торца здания. Мы там ели, когда… ну… — Да. Тянь помнит. Сэндвич с ветчиной, из которого Рыжий выбросил сыр. Странно блестящие золотые глаза и подрагивающие крылья носа. То, как Рыжий вылетел из школьной столовой, столкнувшись взглядами и то, что он не собирался идти за ним. Потому что это все взбесило неожиданно сильно. И хотелось посмотреть, понаблюдать подольше, как Рыжий шатается по школе с потерянным видом. Хотелось, чтобы прочувствовал, что нельзя вот так просто взять и послать на хуй. И нужно было растянуть это на пару дней, если по-хорошему. И оно так и планировалось. Пока Рыжий не выбежал пулей из столовой, будто реветь собрался. И… бля-я-ядь. Это все-таки ненормально. — Да, я помню. — Он там жил. Я там ел. И отдавал ему сыр из сэндвичей. Потом он обнаглел и стал выпрашивать ветчину. Когда дело дошло до хлеба, я понял, что проще притащить его домой. Тянь молчит, хотя понимает, что это, вероятно, все, и рассказчик из Рыжего, правда, не очень. Прижимает трубку к уху, когда тот продолжает, уже совсем тихо. — Бля… ладно… Его отпиздил кто-то в тот день. Нормально так, по-взрослому. Он до сих пор лапу приволакивает, видел? Там перелом был. Я даже не понял сначала, думал, он просто лежит. Он, ну, съебывал всегда, если погладить попробовать. Он и сейчас себя гладить не дает. Обычно. Ты, кстати, сегодня… — голос у Рыжего странно срывается. Тянь садится резко, свешивая ноги и упираясь ступнями в гладкий, всегда теплый пол. Сердце в груди отчего-то снова несется вскачь. В голове гулко, раскатисто колотится: блядь. Блядь. — Шань? — Ну, в общем, странно. Наверно, ты ему все-таки нравишься. Город за окном огнями переливается, взгляд цепляется за эти огни, за собственное отражение в огромном стекле, перескакивает с одного на другое, мешая сосредоточиться. — Да? Вообще-то он на меня зашипел. — Он всегда шипит, когда боится. Только и остается глаза покрепче зажмурить, вслушиваясь в тихий растерянный голос, чувствуя, как каждое слово внутри отпечатывается. До онемевших пальцев стиснуть край простыни. — Чего боится, Шань? — Не знаю. Наверно, боится, что привыкнет. Ну, к тому, что гладят. К этому, кажется, быстро привыкаешь. Ну а потом… всякое бывает. Сегодня тебя гладят, завтра вышвыривают на помойку за ненадобностью. Такие, как Страшила, никому не нужны. Их прикольно кормить иногда, за ухом чесать, если настроение хорошее. Но чтобы постоянно, насовсем — это вряд ли. Ну, знаешь, никто не любит шипящих, не дающихся в руки уродцев. Так ведь? Где-то очень-очень близко, совсем рядом, бродят очень правильные, нужные слова. Которые могут разрушить твой мир, но зато собрать по кусочкам чей-то чужой. Вот только свое — всегда дороже. Рыжий, кажется, понимает это, молчит, словно давая возможность обдумать. И отвечает сам, совсем тихо: — Так. — Шань, я… — Да и вообще, ну хуй его знает, о чем коты думают. Может, они вообще не думают, — смеется все так же тихо и совершенно не искренне. – Спи, Хэ. И хватит уже звонить по ночам. Трубку кладет даже не прощаясь, и Тянь долго пялится в погасший экран. Глаза прикрывает устало, да и чувствует себя так же. Чувствует себя так, словно перед ним только что вывернули душу наизнанку, а он вместо того, чтобы сказать «спасибо» с размаху пнул в самое больное место. Это нужно заканчивать. Правильно заканчивать, блядь. Это — не очередное «на спор» с Юби, про которое забудешь через пару недель максимум. Нужно всего ничего: наступить на горло собственному самолюбию, забыть, с чего все началось, и оставить его в покое. Просто одним погожим утром пройти мимо. Отъебаться от него, словно они вообще знакомы не были. Потому что оно того не стоит. Потому что так бывает: некоторые бродячие коты, привыкая к ласке, могут не выжить, когда их вышвырнут за ненадобностью.