***
День к вечеру клонится, бесконечный такой, длиннющий день. Ему всегда кажется, что в этой забегаловке время течет иначе, тянется ленивыми минутами, но сегодня как-то совсем долго получается. Рыжий устроился на эту работу чуть меньше года назад. Просто шел однажды и заметил на входной двери объявление, что в заведение требуются работники кухни. Не то чтобы им с матерью остро не хватало денег, но ему как раз исполнилось семнадцать, и идея устроиться на работу показалась правильной донельзя. Самостоятельность и все такое. Ну и еще да, Джия последнее время начала улавливать связь между свежими синяками и появлением свободных денег. С тем, что для него хорошая драка — это возможность выпустить пар и почти удовольствие, мать смирилась давно. А вот с тем, что в драках можно участвовать за деньги, не смирилась бы никогда. Потому что ничем хорошим такое не заканчивается. И забегаловка эта подвернулась очень кстати. Должность работника кухни на деле оказалась чем-то между помощником повара и уборщиком. Очень удобно: чистишь, режешь, крошишь, загружаешь посудомойку, выносишь мусор, звонишь Шэ Ли, развлекаешься, вечером улыбаешься маме, говоришь, что на работе выдали премию. Джия верит, ну или почти верит, а Рыжий ни во что серьезное никогда не лезет. У Шэ Ли серьезного-то и не бывает: так, разборки местной шпаны. Ну и редкие случаи, когда Змей ищет козла отпущения, если нужно отмазать кого-то из своих. Как тот случай с нападением на девушку, когда Рыжий согласился, сам не зная на что. Тот случай, после которого у Тяня остался шрам на ладони. А Рыжий впервые оказался в его квартире. — Ты спешишь куда-то? — спрашивает Лей, когда он в очередной раз на часы косится. — Иди, если надо, я прикрою. Ну надо же. День чудес, блядь. Лей готов его прикрыть. А Тянь не звонит. — Нет, — сухо отвечает Рыжий. — Набери меня. — Чего? — Позвони, мне кажется, телефон глючит. Лей только плечами пожимает, с интересом на Рыжего смотрит, держа в вытянутой руке трубку на громкой связи. Гудки из динамика и звонок на телефоне Рыжего проходят с разницей в секунду. Не глючит, значит. До конца смены пятнадцать минут остается, и Рыжий чувствует, как погано становится внутри. Говорит себе, что это все кофе. Последняя чашка была лишней. Говорит себе, что ему похуй. И, уходя, выносит на улицу мешок с мусором, хлопая жестяной крышкой бака так, что по переулку эхо разносится. Рыжий не знает, не может определить, на что злится. Просто так бывает: пошел выбросить мусор и понял, что конкретно сейчас у тебя в жизни происходит какая-то херня. Внутри гложет, тянет неясным беспокойством, и Рыжий на пару минут приваливается спиной к стене и бездумно пялится в небо. Вяло думает, что мамины гортензии можно было не поливать: грязно-серые облака опускаются все ниже, вот-вот разревутся над городом. Телефон в кармане звенит входящим, и Рыжий выхватывает его слишком спешно, хмурится, на экран глядя. Цыкает досадливо, но вызов все-таки принимает. — Какого хера тебе нужно? — О. Как невежливо. Разве так со старыми друзьями здороваются? Рыжий молчит, только кривится, когда по ту сторону после паузы тихий смех раздается. Ядовитым плющом из динамика стелется. — Быстрее, Змей. — Ладно. Ла-а-адно, горячий парень, — намеренно слова тянет, говорит тихо и холодно, — дело есть. На нашем месте через двадцать минут. Скидывает раньше, чем Рыжий ответить успевает. Раньше, чем успевает даже подумать, что вообще на это ответить. И после того, как экран гаснет, Рыжий еще какое-то время вертит телефон в пальцах. Странное чувство. Звонки Змея — дело привычное, были времена, когда без его звонков недели не проходило. Совсем недавно были. А кажется вечность назад. В какой-то другой жизни, где не было квартиры с окнами во всю стену, посиделок вчетвером на газоне перед школой, других звонков — среди ночи, с тихим голосом и хриплым смехом. Где не было Тяня, сидящего на его кухне. Тяня, рассказывающего его матери о том, как они проводят время. Тяня, с улыбкой гладящего Страшилу по голове. Где его просто не было. И это прошлое — без чужих заебов, без ухмылки выбешивающей, вдруг кажется странно пустым. Пустым и пугающим, потому что возвращаться туда не хочется. А сегодняшний день — это конкретный такой флешбек, потому что Тяня вдруг нет. На протяжении всего дня нет. Рыжий на ходу телефон проверяет. Ни пропущенных, ни сообщений. Пытается вспомнить, когда такое было с тех пор, как у Тяня появился его номер. Хотя что там вспоминать: никогда. Никогда, блядь. Ни разу, если телефон был включен. А если он был выключен, потом оповещения градом сыпались. На секунду в голове мелькает мысль, что можно позвонить самому. Или вообще без звонка сесть в автобус, который довезет до нужной улицы. Дойти до нужного дома, кивнуть девушке на ресепшен и подняться на лифте на нужный этаж. Дойти до нужной двери, нужной квартиры. До такого вдруг нужного Тяня. Рыжий останавливается прямо посреди улицы, как раз напротив поворота к переулку, где ждет Шэ Ли. Дергает, поправляя лямку рюкзака на плече. Впереди, метрах в ста, автобусная остановка. Пятнадцать минут — и он на месте. Если его там, конечно, ждут. Телефон по-прежнему молчит. Проходящая мимо девчонка, мелкая, с двумя пушистыми хвостами на голове, задевает плечом его руку. Рыжий делает шаг в сторону, чтобы не стоять посреди дороги. А потом еще и еще. К переулку. К Шэ Ли. Проходит вглубь, сворачивает несколько раз. Шум с основной дороги становится тише, глуше. И с каждым шагом внутри отчетливо растет ощущение, что он возвращается назад. В прошлую, привычную жизнь. В грязный переулок между домами с обшарпанной штукатуркой и трещинами на стенах. Здесь даже влажность другая: очень сыро и на пару градусов прохладнее из-за вечной тени. Едкий запах грязи и чего-то прокисшего бьет в нос, какой-то дрянной, беспросветной безнадегой укутывает. Если случайный прохожий свернет сюда с основной улицы — метров через тридцать развернется и пойдет назад, даже если планировал срезать. Случайным прохожим здесь не место. Им может стать не по себе при виде валяющегося грязного шприца или черно-бордовой подсохшей лужицы на асфальте. Случайных прохожих может напугать вот этот придурковатый гогот вперемешку с матом, который доносится из-за угла. Рыжий кривится, прислушиваясь, и осторожно сжимает телефон в кармане ветровки. Думает, не переложить ли в рюкзак. На всякий случай. Телефон все-таки вещь хрупкая. За следующим углом — небольшая площадка, окруженная глухими стенами без окон. Раньше здесь был выход к следующему переулку, но потом между домами откуда-то появилась плотно натянутая стальная рабица. И выхода не стало. Змей, конечно же, не один явился: за спиной трое парней. Судя по всему, новая охрана: замолкают, как только Рыжий в поле зрения появляется. Замолкают и внимательно глазами по телу сверху вниз шарят. Рыжий знает этот взгляд — так смотрят, когда прикидывают, что у тебя в карманах и насколько оно может быть опасно. — Шань пришел. Умница. Змей на фоне своих прихвостней выделяется: смотрит слишком спокойно, двигается слишком плавно. Змей вообще похож на персонажа мистического триллера: светлые пережженные волосы, почти полностью скрывающие глаза, растянутые шмотки, которые стоят недешево, а выглядят так, будто его собаки в подворотне драли, и какая-то ненормальная, нечеловеческая пластика. Он и сейчас двигается: обхватив ладонью фонарный столб, медленно кружится, удерживая вес на вытянутой руке. Круг — и золотистые глаза липко скользят по Рыжему с ног до головы. Круг — и Шэ Ли зависает на секунду, склоняя голову. — А ты, я смотрю, совсем послушным становишься. Это на тебя Хэ Тянь так влияет? Змей делает еще пару кругов, останавливается в ожидании ответа. Сверлит глазами лицо, скользит взглядом ниже, когда Рыжий мягко стаскивает с плеча рюкзак и отпускает лямку, позволяя упасть к ногам, чтобы освободить руки. От позвоночника к затылку знакомое тепло просится. То, которое потом в раскаленную лаву превратится, позволяя не чувствовать боль. — А ты, я смотрю, ночную программу отрабатываешь, — Рыжий с усмешкой на столб кивает, — и зрители первые уже подтянулись. Да, девочки? Одного из парней дергает — Рыжий замечает. Так дергает собак бойцовых пород, которые смотрят на хозяина в надежде на «фас», но пасть открывать не решаются. Змей делает еще круг, прогибаясь всем телом, смеется вкрадчиво, отпуская столб, и делает пару шагов в его сторону. — Вот за что я тебя люблю, так это за твою отбитость, — улыбается широко и фальшиво, раскидывая руки в стороны, — обнимемся, как старые друзья? — Что-то я не помню, когда мы с тобой подружиться успели. — Ну мог бы и притвориться. Хотя… у тебя же теперь новые друзья, да, Шань? Рыжий только спокойно в глаза смотрит: — Я тебя слушаю. — Тц. Ну что за манеры. Ладно. — Пару шагов вперед делает, так, чтобы не более метра разделяло, почти ласковым взглядом окидывая. — Ладно, ладно. Дело есть. Как раз для тебя. Звучит странно. Пахнет здесь странно. Вообще все странно: десять минут пешком, несколько поворотов не туда, и вместо выхода — стальная рабица. А он от всего этого слишком быстро отвыкнуть успел. И переулок этот, грязь, ухмылка Шэ Ли вдруг кажутся чем-то очень далеким. Лишним. Из другой жизни. В которую возвращаться не хочется. Эта мысль по сознанию лупит так, что Рыжий зависает на секунду, долго в полупрозрачные глаза Шэ Ли всматривается. Боковым зрением цепляет троих парней у дальней стены. Ближе подойти не пытаются, но наблюдают внимательно. Оживляются слегка, когда Рыжий качает головой: — Не интересно. — Я же еще ничего не рассказал. — И не расскажешь. Ну, не мне, точно. Прошлого раза хватило. Я в твои игры больше не играю. Рыжий наклоняется, цепляя с земли рюкзак. Кривится, когда Шэ Ли смеется тихо, кончиком языка по верхней губе проходится, быстро и нервно. Рыжий иногда думает, что за эту змеиную привычку он и получил свое прозвище. — У тебя теперь новые игры, да, Шань? С новыми… друзьями, — почти шипением получается, неприятным, едким. — Он, кстати, так тогда и сказал. — Чего? — морщится Рыжий. — Кто сказал? Ли в очередной улыбке расплывается. — Хэ Тянь. Подожди, подожди, как же там было? — задумчиво пальцем по губам постукивает, закатывая глаза. — Точно. Вспомнил: не трогай мои игрушки. Змей наклоняется все ближе, раскачиваясь на носках, осторожно тычет пальцем в грудь, доверительным шепотом сообщает: — Это он про тебя. Видит, находит, наверное, что-то в лице: отступает, досадливо цыкнув: — Неприятно, да, Шань? Нет, — думает Рыжий. Нет. Неприятно — это когда хорошо поставленным кроссом по ебалу прилетает. А это… это немного другое. Самоконтроль у Рыжего сильной стороной никогда не был. Самоконтроль у Рыжего обычно отключается быстро. Но сейчас почему-то ледяным спокойствием окатывает с ног до головы. Только воздух вокруг становится тяжелым, заряженным. — До или после? — М-м? — вопросительно приподнимает брови Шэ Ли. — Сказал до или после того, как рожу тебе раскроил? Шэ Ли смеется. Тихо и вкрадчиво, задумчиво глазами с ног до головы осматривает. — В процессе, Шань. А это важно? — Да нет. Зажило, главное, хорошо. Быстро. Могу обновить. — И, когда Ли головой ведет, поворачиваясь к своим парням, Рыжий добавляет совсем тихо: — Далековато стоят, Змей. Я успею, ты же знаешь. Змею на раздумья хватает пары секунд. Губы в улыбке растягивает и поднимает ладони вверх. Но смотрит при этом уже серьезно. Змею что-то нужно, на самом деле нужно. — Что-то мы с тобой не с того начали. Давай я тебе все-таки расскажу… Телефон в кармане куртки взрывается незамысловатым рингтоном, и Змей недовольно цыкнув, отступает на пару шагов назад. — Ответишь? Или подождут? И когда Рыжий лезет в карман, улыбается, глядя в глаза. И Рыжий смотрит в ответ. Не отрываясь. На ощупь мажет пальцем по экрану. — Да? — Привет. — И ненормальностью происходящего от макушки до пяток окатывает. Потому что его голос, просто голос в трубке, не вяжется с этим переулком. С ухмылкой Шэ Ли. С запахом грязи. С ним самим не вяжется. — Я занят. Давай быстрее. — Рыжему просто не хочется называть его по имени, но получается неожиданно грубо. И в трубке молчание. Вообще никаких звуков. Да и откуда бы им взяться: он дома, в квартире с окнами с идеальной шумоизоляцией. Змей с интересом смотрит, прислушивается. Рыжий — тоже. Слышит, как хмыкает тихо, кажется, ставит что-то на стол: чашку или пепельницу. — Ясно, — получается как-то натянуто и — для Тяня — слишком спокойно, равнодушно. — Я быстро. Просто хотел сказать кое-что. Под ключицами резко становится холодно. А переулок уже не кажется таким чужим. Рыжий чуть плотнее прижимает трубку к уху. — Ну давай. Я слушаю. Змей глазами сверлит, внимательно наблюдает, снова кончиком языка верхнюю губу трогая. Выглядит довольным. Наверное, от того, что видит. Наверное, от того, что Рыжий, все-таки, меняется в лице. — Знаешь, я тут подумал. В общем, нам с тобой не нужно больше… — затыкается Тянь резко. Затыкается, когда один из парней окликает Змея по имени. Совсем тихо становится, тишина в трубке повисает мертвая, а потом она вдруг взрывается так, что Рыжий руку инстинктивно от уха отдергивает. — Там что, Змей?! — Да. Случайно встретились… — Где ты? — странно звучит, неразборчиво, словно он наклонился резко, шелестит чем-то. — Неважно. Что ты там хотел ска… — Где ты, блядь??? И это уже не голос. Это рык, от которого мурашки по позвоночнику проносятся. А потом Рыжий слышит, как хлопает дверь и тихий мелодичный звук: так пищит лифт в распиздатой высотке Тяня, когда по вызову прибывает. И если бы не Шэ Ли, он бы сейчас обязательно прикрыл глаза. Потому что пониманием, — чистым, ярким — под дых бьет так, что становится больно дышать. Потому что это за пределами веры. За гранью лучшего, что может случиться в твоей жизни: в огромном мире есть человек, который может за двадцать секунд обуться и вылететь из квартиры, еще даже не зная, куда именно нужно бежать. Рыжий облизывает губы, пряча за этим жестом улыбку: — Недалеко. — Поднимает глаза на Змея. — Я уже ухожу. Через двадцать минут буду. — Сбрасывает, вопросительно смотрит на Шэ Ли, потом на его свиту за спиной: — Я пошел. Глаза у Змея стеклянные, а зрачок размером с булавочную головку. В какой-то момент Рыжему кажется, что никуда он не пойдет. Потому что те трое смотрят слишком внимательно, а за спиной тихий шорох шагов слышится. В голове мелькает расплывчатая мысль, что нужно было хоть сейчас, все-таки, убрать телефон в рюкзак. Змей молчит раздумывая. Вздыхает тяжело, с сожалением головой качает. А потом чмокает в воздухе губами, изображая поцелуй. — Удачи, Шань. Увидимся. — И добавляет совсем тихо, вкрадчиво: — Тяню привет.***
Дверь Тянь открывает резко. Открывает так, что Рыжий едва отшатнуться успевает, чтобы в лицо не прилетела. В глазах у Тяня что-то темное, злое, и он почему-то в уличной обуви. Окидывает взглядом с головы до ног, рассматривает лицо и выдыхает, старательно чеканя каждую букву: — Что с телефоном? И очень хочется назад податься, подальше отойти, потому что Рыжему под этим взглядом реально кажется, что его сейчас схватят за подбородок, подставляя лицо свету. — Зарядка села. — А с Шэ Ли что? — Да ничего. Сказал же, встретились случайно. — Он что-нибудь сделал? Рыжий только хмурится непонимающе: — В смысле «сделал»? Тянь присматривается еще раз, цепким взглядом по всему телу шарит. Выжигает глазами замысловатые узоры, отступает на пару шагов назад, говорит уже тише и спокойнее: — Раздевайся. Рыжий на секунду давится воздухом. — Чего? — Раздевайся. — Тянь приглашающе разводит руки в стороны. — Проходи. — А Цзянь с Чженси где? — Я их не звал. И Рыжий давится воздухом еще раз, зачем-то думает о том, что входная дверь все еще открыта нараспашку. — То есть «не звал»? Ты сказал «мы тебя ждем». — Я и моя кухня. — Тянь, не глядя на Рыжего, лениво сбивает с ног кеды и отходит вглубь квартиры. — Ты обещал научить меня готовить. Первое, о чем думает Рыжий, — вообще-то не обещал. Второе — на нем что-то из домашних вещей: ворот светлой футболки растянут, а ткань явно тонкая и мягкая, такую если дернуть — разлезется под пальцами. Третье — входная дверь все еще открыта. И сейчас лучше всего закрыть ее. С внешней стороны. — Ты так и будешь там стоять? — Нет, — говорит Рыжий и тянет дверь на себя. Потому что развернуться и сбежать — это как-то совсем тупо. Потому что помнит, как хлопнула эта дверь в динамике телефона, когда Тянь вылетел из этой квартиры полчаса назад. И просто потому, что хочет остаться. …Он совсем ничего не умеет. Рыжий даже не понимает, как можно не уметь настолько элементарных вещей. Что он жрет-то вообще? Хотя, тут, конечно, вопросов нет: холодильник облеплен магнитами службы доставки. Тянь ловит его взгляд, кивает понимающе: — Безнадежно, да? — Ну… походу, да. Может лучше просто подождешь? Там, — Рыжий кивает в сторону комнаты. Рыжий очень надеется, что он согласится. Потому что за полчаса на этой кухне он пиздец как устал. Потому что основной свет слегка приглушен. Потому что Тянь стоит слишком близко, треплется беспечно, рассказывая про школьную баскетбольную команду, а Рыжий плохо понимает — что. Потому что Рыжего слегка ведет с той самой минуты, как входная дверь за спиной закрылась. — Ну это будет странно: оставить тебя на кухне и свалить. — Тянь разворачивается, опираясь на разделочный стол, скрещивая руки на груди. Случайно задевает Рыжего плечом. — Нормально это будет. Вот, правда, нормально. Точно лучше, чем сейчас. — Я тебе совсем не нравлюсь? Нож срывается, криво отхватывает слишком большой кусок баклажана и едва не отхватывает палец. Тянь так и стоит, опираясь поясницей на столешницу, расслабленный донельзя, только голову слегка склоняет и в лицо в ожидании ответа заглядывает. И Рыжий осторожно возвращается к готовке, стараясь держать лезвие подальше от пальцев. Стараясь держать себя в руках. — Я не гей. — А, понятно, — и в голосе при этом столько сдерживаемого смеха, что уши начинают мгновенно огнем гореть. — Я, кстати, тоже. Рыжий не успевает себя проконтролировать: поворачивается любопытно и натыкается на искрящиеся весельем глаза. — Я би. Это когда… — Я знаю, что это. Заткнись, пожалуйста, — Рыжий язык себе готов откусить за то, как голос срывается, но он, правда, не может. Не может стоять вот здесь и говорить о таких вещах. Он, блядь, и дышать-то уже нормально не может. — И отойди хоть куда-нибудь, ты мне мешаешь. Посиди молча, ладно? — Ладно. Тянь кивает с готовностью, но при этом слишком плотно губы сжимает. Ему реально смешно. Бесит-то как, господи. Но от Рыжего все-таки отходит: перемещается за спину, кажется, усаживается на обеденный стол. И становится хуже. Ничего, вроде бы, не происходит. Даже дистанция на уровне. Но Рыжий все равно чувствует, насколько оно все ненормальностью отдает. Особенно сейчас, когда дверь в квартиру закрыта на два оборота, а свет приглушен. Этой кухне нужен экзорцист. Здесь творится странная, тягучая магия. Повисает в воздухе, обволакивает чертовщиной так, что короткие волоски на затылке дыбом встают. И он в самом центре магического круга. Кажется, еще немного — и можно вообще испариться из этого мира, провалиться в параллельную реальность, из которой не факт, что выберешься. Тихо совсем, только нож мерно отстукивает по доске. Звук этот тоже напрягает. Несильно. Не так, как молчание за спиной. Не так, как взгляд, который Рыжий спиной чувствует: затылок и шею начинает знакомо тянуть. И Рыжий останавливается, разглядывает стену перед собой. — Ты во мне дыру просверлить пытаешься? — Нет. Ты просил отойти и молчать. Я отошел и молчу. Но если хочешь, можем, все-таки, поговорить. Я вот давно кое-что спросить хочу. И слегка отпускает: на что-то обыденное становится похоже. — Спрашивай. Тянь не торопится, раздумывает над чем-то, судя по звуку, пальцами по столу барабанит. Почти дублем с пульсом Рыжего получается — под сотку в минуту. — Когда я… — замолкает, хмыкает тихо, и Рыжий с удивлением думает, что это похоже на растерянность. — Когда я тебя целовал, на самом деле было противно? Рыжий даже думает, что ему послышалось. Рыжий хочет в это верить. Потому что это слишком. Потому что еще немного и никакой экзорцист здесь не поможет. Еще немного и мелкие лампочки, утопленные в дне подвесного шкафа, непременно начнут взрываться. — Отъебись, Хэ. — Это значит «нет»? — Это значит «отъебись». — Почему? — звучит так искренне, словно он на самом деле не понимает. — Вроде, ничего такого не обсуждаем. Всего-то поцелуй. Хотя нет, подожди. Не всего-то. У тебя же это было впервые, да? — Нет. Тянь за спиной затихает, даже пальцами по столу постукивать перестает. А потом эта тишина как-то слишком долго тянется. Рыжий оборачивается. Не хочет, но оборачивается. Натыкается на долгий внимательный взгляд и окончательно теряется, когда Тянь говорит: — Это неправда, — и плавно соскальзывает со стола, делая шаг к нему. Останавливается, когда Рыжий отшатывается, упираясь поясницей в столешницу. Останавливается, намертво залипая на то, как Рыжий облизывает губы. И это точно какая-то чертовщина. Какая-то блядская, только Тяню подвластная магия, потому что Рыжий случайно цепляется взглядом за его шею — просто, чтобы в глаза не смотреть — и оторваться уже не может. Растянутый ворот футболки. Ключица. Остро проступающие сквозь тонкую ткань соски. Темные и твердые — Рыжий помнит. И Рыжий краснеет. Отворачивается быстро, пряча лицо, чувствуя, как сбивается дыхание и сжимается горло. Берет в руку нож, потому что он лежит близко, но совершенно не понимает, что этим ножом обычно делают. Нож, баклажан. Баклажан, нож. Никакой, бляха, взаимосвязи. — Почему ты не можешь быть нормальным чуть больше, чем десять минут, а? — Нормальным — это как? — Как все. Без… без вот этого всего. Просто общаться. Как Чженси с Цзянем. Как обычно друзья общаются, не знаешь, нет? — Друзья? То есть, мы с тобой теперь друзья? И Рыжему очень хочется в ответ заорать: «мы с тобой — хер знает что, какой-то основательный пиздец, только давай тему не развивать». — Не знаю. — Я знаю. У нас вряд ли получится. У него что-то не то с голосом. Будто какой-то внутренний переключатель сработал. Хер его знает какой, но он точно встроен куда-то в трахею Тяня. Включается по желанию владельца, когда нужно парой фраз ввести в гипнотический транс. Безотказно работает. — Ну, то есть, знаешь, друзья обычно не пиздятся едва ли не ежедневно. Хорошо, что это пройденный этап, да? Хотя, если захочешь, можем как-нибудь повторить. Тебе же нравилось? — Нет, конечно, — фыркает Рыжий. — А мне вот — да. Я даже понять сначала не мог, что мне так нравится. Еще тише говорит и подходит ближе. Ближе настолько, что тепло чужого тела спиной чувствуется. И Рыжий замирает, до боли сжимая пальцы на рукоятке. — Ну и как? Понял? — Да, Шань. Мне просто хотелось тебя трогать. Как угодно. Это уже почти шепот: бархатный, с хрипотцой. Совсем тихий. Такой, чтобы наверняка услышал. Такой, чтобы в голове шуметь начало: — Мне и сейчас хочется. Очень. Нужно вдохнуть. Втянуть в себя ядовитый воздух, который пахнет Тянем — только им, без примеси туалетной воды. И ответить что-нибудь нужно. Что-нибудь кроме жгущегося на языке «мне тоже, мне тоже, господи, блядь, мне тоже». Тянь молчит. Ждет. И, поняв, что ничего не дождется, легонько дует на шею. На уязвимое, не прикрытое тканью место от седьмого позвонка к линии роста волос и обратно. Смеется тихо и хрипло, когда Рыжий вздрагивает. — А у тебя мурашки на шее. Нравится? — Нет, — говорит Рыжий. Закрывает глаза, когда Тянь дует еще раз. Не специально, просто так получается. Так иногда бывает. — Повернись ко мне. — И это точно не просьба. — Шань. Повернись ко мне. И от этого голоса, этой интонации мышцы на спине непроизвольно сокращаются и в висках начинает стучать. Глухо и сильно. Рыжего почти электрическим разрядом бьет, когда Тянь легко касается кромки футболки на шее. Пальцы медленно, почти невесомо скользят по позвоночнику вниз до самой поясницы. И все чего хочется Рыжему — зажмуриться крепче и заскулить. А потом попросить сделать так еще раз. — Почему ты так боишься? Отрезвляет. Отрезвляет так, что звоном в ушах отдается. Рыжий поворачивается резко, всем корпусом. Дергается, когда Тянь, нахмурившись, перехватывает за руку. И до Рыжего доходит — нож. У него в руке все еще зажат нож. — Отпусти, — шипит Рыжий, пытаясь вывернуться, — да отпусти ты, блядь, не собираюсь я… Тянь только кисть удобнее перехватывает, сжимая пальцы поверх его. Крепко. Почти больно. Осторожно руку с ножом к себе тянет. — Какого хера ты делаешь? — голос предательски срывается, когда лезвие прижимается к горлу Тяня, ровно в том месте, где под тонкой кожей, бешено прокачивая кровь, быстро и сильно бьется вена. А Тянь улыбается. Так, как умеет только он. Удивительно довольным выглядит, учитывая, что лезвие почти впивается в кожу. — Не знаю пока. Просто подумал: вдвоем бояться веселей. Тебе страшно, мне страшно. Видишь, все по-честному. Не отпуская руку, делает шаг вперед, и Рыжий очень старается не дышать. Замереть. Не двигаться. В голове проносится мысль, что если бы этот нож сейчас был у его горла, он бы уже остался без башки. Вот только горло не его. Рыжий сглатывает сухо и больно, словно изнутри наждачной бумагой продирают. — Совсем ебанулся, да? Тянь только глаза на секунду прикрывает. Соглашаясь. Тянется медленно, склоняя голову, скользит глазами по лицу от глаз к губам и обратно. Почти на грани слышимости просит: — Ты только не дергайся, ладно? Поранишь. И Рыжий делает единственное, что кажется верным: закрывает глаза, сжимает зубы и перестает дышать. Рыжий помнит, как он целует. Рыжий ждет нападения. И выдыхает растерянно и шумно, когда вместо этого Тянь едва ощутимо прикасается губами к скуле. К уголку губ. Кончиком носа по щеке ведет, свободной рукой на ощупь находит его ладонь на столешнице. Мажет теплыми сухими губами по лицу, выцеловывая линию челюсти и подбородок, заставляя приподнять голову. Еще и еще раз. И губы Рыжего своими накрывает мягко. Едва касаясь, бережно, ласково. Так, что на загривке мурашки собираются и несутся россыпью по всему телу, стоит лишь чужому языку коснуться губ. Почти по-звериному лижет, сначала осторожно, словно на пробу, второй раз — смелее. И это — идеальное опровержение всех доводов. Это тысяча причин для сомнений и следствие невпопад: ты только не останавливайся. Но Тянь, кажется, и не собирается. Отстраняется на секунду, принимая более удобное положение. Так, чтобы всем телом соприкасаться. Чтобы еще ближе, еще теплее, еще приятнее. Отпускает запястье, замирает и когда понимает, что Рыжий не двигается, обхватывает ладонью за затылок. Теплые губы, еще одно теплое влажное касание. Немая просьба: пожалуйста, позволь мне. Совсем немного — по кромке зубов, немного — толкаясь внутрь и тут же отступая. Так тебе нравится? Так приятно? Чуть глубже, задыхаясь от собственной сдержанности и вздрагивая от ответной реакции. Потому что не ответить у Рыжего не получается. Потому что башку срывает напрочь. И где-то за пределами магического круга слышится грохот, когда отброшенный нож летит на пол. А Рыжий впивается пальцами в твердые плечи, дергает, обхватывая за шею, тянет к себе, на себя: сделай так еще раз. И так, как до этого. А можно мне так же? И так же зубами, когда ты… ох, господи… Рыжего трясет как в лихорадке, Рыжий дышит как астматик со стажем, задыхается в чужой рот, позволяя целовать, вылизывать глубоко и жадно. Позволяя трогать, гладить по всему телу и вжиматься бедрами. Он твердый и горячий там, внизу. Двигается, прижимается плотнее, дышит сорвано, и Рыжий упускает момент, когда начинает двигаться вместе с ним, подаваясь навстречу. У Рыжего стоит так, что становится больно. Рыжий шипит сквозь стиснутые зубы и беспорядочно цепляется, гладит ладонями плечи и шею. И уже, в общем-то, неважно, чем это все закончится. Ему просто очень хочется еще. Не сопротивляется, когда Тянь мягко дергает за волосы, заставляя наклонить голову, не сопротивляется, когда впивается губами — зубами — в основание шеи. Только дергается всем телом, когда слышит у самого уха горячечный, захлебывающийся шепот: — Мой. Ты же мой, слышишь? Только мой. И это уже точно другая реальность. В ней хорошо и невыносимо жарко. Так, что хочется содрать с себя то ли одежду, то ли кожу. Хочется вцепиться покрепче в волосы, притягивая к себе, запрокинуть голову и выдохнуть чужое имя рушащим мир заклинанием. Получается странно. Получается — стоном, долгим и дрожащим. Это слегка приводит в себя. Связывает с реальностью. А потом с размаху бьет по затылку, когда Тянь отстраняется на секунду, прихватывая заведенными за голову руками ворот футболки. Этой секунды хватает, чтобы очнуться. Рыжий отшатывается, прикладывается поясницей о столешницу, отталкивая. Все еще в каком-то полубредовом состоянии хрипит: — Нет. Блядь, нет. И Тянь замирает. Только дышит тяжело и часто. Его трясет слегка. А Рыжий замечает порез на шее: тонкий и очень яркий, с мелкими бисеринками выступающей крови. Замечает зрачки во всю радужку — так обычно бывает у объебанных в ноль. Словно он только что накидался какой-то забористой дрянью, от которой вставляет быстро, а отпускает медленно. Если вообще отпускает. Руками в столешницу по обе стороны от Рыжего вцепляется так, что пальцы белеют. Сглатывает тяжело, смаргивает несколько раз, кивает. Наклоняется, прижимаясь лбом к ключице. — Хорошо. Я… хорошо. — Отпусти меня. И пальцы на столешнице сжимаются сильнее. А реальностью кроет окончательно. Потому что, господи, что это сейчас было? — Отпусти меня, блядь, — шипит Рыжий, упираясь ладонью в плечо. Чужое дыхание горячее почти ожогом на кожу ложится. А Тянь наконец-то отстраняется. Отступает на пару шагов, позволяя пройти. Пролететь за десять секунд через всю квартиру. Рыжий непослушными пальцами кеды натягивает, вбивает шнурки внутрь, не завязывая. Уже за дверную ручку берется, когда Тянь появляется в комнате. И Рыжий притормаживает, пытается найти правильные слова. Или действия. Вообще что-то правильное. В голове пусто. Совсем. Зато правильные слова находятся у Тяня. Окликает по имени и, когда Рыжий уже распахивает дверь, тихо спрашивает: — Куда ты планируешь убежать? Рыжий не отвечает. Потому что ответа у Рыжего нет. Зато дверью напоследок хлопает так, что должна была штукатурка посыпаться.