Недотрога

Порез на шее после горячего душа неприятно пощипывает. А кофе без сахара, без сливок, той же марки, что и на протяжении последнего года, кажется неожиданно вкусным. Открывается на языке сладкими нотами, как только взгляд падает на браслет, который так и остался висеть на крючке для чашек. Браслет, который Рыжий снял, как всегда, когда начинает готовить. Снял и забыл после того, как они едва не трахнулись на этой кухне. Глоток. Еще глоток. С прикрытыми глазами. С улыбкой, которая сама по себе на лице появляется. Странные реакции. С Рыжим вообще все странно. Неожиданно хорошо. Так, как никогда и ни с кем не было, так, как не думал, что вообще бывает. Силиконовая полоска приятно кончики пальцев холодит, и Тянь вертит ее в пальцах, рассматривая, растягивая и, сам не зная зачем, натягивает на запястье. На руке Рыжего — слегка свободно, на его — вплотную. Обхватывает слишком туго. Слишком непривычно ощущается. Слишком сильно. Рыжий вообще весь — слишком. Рыжий — это долбаная неизвестная науке наркота с неконтролируемым эффектом привыкания. Вот у тебя что-то похожее на никотиновый приступ, а вот тебя уже ебашит сотней иголок под кожу, дерет ядом по мышцам и овердозом по венам. И выдыхать уже поздно. Выдыхать и не хочется, хочется травиться дальше, увеличивая дозу. Потому что удивительный. Отзывчивый. Жадный. Каждое прикосновение ловит так, что кажется — еще секунда и либо растает, либо взорвется прямо в руках. На него смотреть, не отрываясь, хочется. Трогать. Чувствовать, как выгибается, подставляясь. От собственного имени на выдохе с ума сходить. С ним утром в одной постели проснуться хочется. Чашку с кофе Тянь на стол ставит слишком резко: выплескивается, обжигает пальцы и ладонь пачкает. Стягивает браслет с запястья, сжимает в руке, кривится недовольно: куда его деть-то, блядь? Вернуть? Или сам заберет, когда в следующий раз придет? Оставить? Положить в коробку? Ту самую, где подобное хранится. Передергивает. Резко и сильно. Потому что не было ничего подобного. Потому что не накрывало никогда такой эйфорией даже после крутого секса, не то, что от поцелуя. Потому что все, что было «до» ощущалось как чужое, а это ощущается как «мое». Кажется, он вчера сказал это вслух. И ему понравилось. Им обоим понравилось. Тянь задумчиво цепляет браслет на прежнее место — на тот же крючок, где висел. Почему-то очень правильным кажется: его кухня и браслет Рыжего. Еще некоторое время просто стоит, допивая кофе и неспешно затягиваясь сигаретой. Звонок мобильного неприятно включает реальность, и Тянь быстро в боковом кармане школьной сумки на ощупь шарит, раздумывая, кто это может быть в такую рань. Звонка от Рыжего он, разумеется, не ждет: Рыжий никогда, ни разу не звонил сам. Но внутри все равно вспыхивает что-то сладкое: а вдруг? Вспыхивает и сразу же не просто гаснет, коркой льда покрывается, как только экран перед глазами оказывается. Чэн. Стоило ожидать: давно не звонил. Последний раз с месяц назад. Раз десять подряд. Потом прислал короткое сообщение: «Напиши, что ты там жив, и я отъебусь». Тянь написал. Чэн слово сдержал — отъебался. До следующего месяца и контрольного звонка. Вот и все их общение. Снова короткое «жив». Отправить и выключить звук. Вот и вся братская любовь. Когда-то, сотню тысяч лет назад, было по-другому. Когда-то Чэн устало прикрывал лицо предплечьем, просил закрыть глаза и спать, спать уже наконец-то, потому что завтра будет новый день, а потом еще и еще один, и они обязательно успеют наговориться обо всем на свете. А Тяню всегда было мало, сколько он себя помнил. Тогда казалось, что Чэн — это целая вселенная. Чэн — сплошной восторг. Чэн учит его кататься на велосипеде. Никогда не плакать. Запускать воздушного змея. Драться. Чэн глумливо улыбается, сидя рядом с побледневшим Тянем, пока тот понуро вытягивает восьмую сигарету из пачки, которую вовремя не успел спрятать. После девятой Тяня все же стошнило, но свою следующую сигарету он выкурил только спустя шесть лет. Чэн рассказывает про «мокрые» сны, весело стебется, когда Тянь спрашивает, куда лучше пригласить девчонку, которая ему нравится и, наблюдая как он собирается на первое «настоящее» свидание, небрежно бросает на стол упаковку презервативов. К шестнадцати годам Тяня Чэн становится не просто старшим братом. Чэн становится богом. Чэн становится целым миром. А потом мир рушится. Однажды Тянь просыпается посреди ночи и спешит в коридор на звук знакомых шагов. И сжимает зубы покрепче, чтобы не заорать. Несется навстречу, спотыкаясь о ковровое покрытие и чувствует, как от вида крови начинает мутить. Чэн только на секунду глаза прикрывает. Такой простой жест. Иногда он выражает усталость. Иногда он выражает сожаление. Иногда — обреченное понимание, что в твоей жизни только что случилось самое паршивое из возможного. — Иди к себе. — И, когда Тянь помотал головой и сказал что-то про скорую, добавил: — Все хорошо. Она не моя. Все хорошо: она — не его. Она — это красное, алое, страшное на руках и футболке. То, что стечет бледно-розовым цветом в слив под струями воды в душе. То, что никогда не отмоется. Все хорошо: просто мир рушится до основания, а у личного бога на одежде — чужая кровь. Спустя пару недель Чэн ушел из дома. Примерно в то же время на левой лопатке Чэна появилась мастерски выполненная татуировка в виде дракона, а у Тяня — потребность найти и прочитать всю доступную информацию о триадах. Уже потом постепенно пришло осознание, что все, что случилось, — закономерно, по-другому и быть не могло. Чэн всю свою сознательную жизнь живет под лозунгом «мам, пап, смотрите!» Смотрите: от меня пахнет марихуаной после вечеринки. Смотрите: у меня двойной перелом после падения с байка и лишение прав за превышение. Смотрите: я украл в магазине дешевую шмотку, которую никогда не надену. Смотрите: я в полицейском участке за драку. Смотрите, смотрите, смотрите. Да смотрите же, блядь, на меня! Кажется, Чэна так и не услышали. Мать с отцом и друг друга-то слышали не очень хорошо в те редкие дни, когда разговаривали. Хотя разговаривали они, как правило, громко. Очень. Сейчас Тянь уже вообще плохо понимает, в каком угаре должны были пребывать эти двое, когда решили пожениться. Еще меньше понимает, как у них получилось зачать двоих детей. Чэн говорил, что когда-то было по-другому. Тянь эти счастливые времена не помнит. Зато отлично помнит, что в раннем детстве верил, что подарки под елкой на Новый год оставляет Санта. Потом Тянь верил, что их оставляют родители. А однажды, распаковывая очередную коробку с пышным бантом, задумался и спросил, почему родители оставляют подарки только для него, и никогда — для Чэна. Тот только улыбнулся, широко и искренне — тогда он еще так умел — потрепал его по волосам и ответил, что он уже слишком большой. Чэну тогда было пятнадцать, а Тяню семь. Еще через год Тянь спросил, где он брал на все это деньги. Чэн только окинул тоскливым взглядом и тихо ответил, что единственное, чего в этом доме всегда хватало, так это денег. Сейчас, в его восемнадцать, Тяню кажется, что кроме денег ничего общего у их семьи вообще не было. Его тоже не заметили. Вот только у него был Чэн, и режим «смотрите» хоть и включился на полную, но в обратную сторону. Смотрите: я лучше всех. После того, как родители развелись, Тянь оказался один в чужой огромной квартире, обида улеглась, а привычка осталась. Быть лучшим. Быть нужным. На тебя должны смотреть и восхищаться. Пусть своей семье ты не нужен, зато все остальные у твоих ног. И это — идеально. Насколько идеально, можно понять только когда появляется тот, кто все это ломает. Браслет Рыжего снова в руках оказывается, холодит пальцы синтетическим материалом и внутренним пониманием жжется: пиздец, все хуже, чем казалось. Потому что целого мира вдруг не жалко ради чужого ломаного выдоха и пальцев, оставляющих синяки на плечах. ...Дорога от дома до школы кажется слишком долгой. А желание увидеть, просто увидеть — вообще за гранью нормального. Тянь, только ворота пройдя, за пару секунд по всему двору глазами проходится, выискивая. Не находит: Рыжий последнее время ведет себя предсказуемо. Наверняка включил режим невидимки. Ладно. Пусть. Никто и не ждал, что он с утра пораньше на входе объятиями встретит. Все равно третий урок на одном этаже — не разминутся. Тянь, дойдя до курилки, задумчиво вертит сигарету в пальцах, пытается вспомнить, когда успел его расписание выучить. Затягивается пару раз с наслаждением, добавляя громкость в наушниках и расслабленно приваливаясь спиной к стене. Отличное утро, хоть уединение и не светит: Юби в его сторону несется на максимальной скорости, которую можно развить на каблуках и при этом выглядеть как леди, а не как энцефалитный кузнечик. — Привет. — Подставляет щеку, окутывая облаком нежного парфюма, перехватывает за запястье, забирая сигарету. — Дай. Тянь отдает, смотрит, улыбаясь, и вопросительно приподнимает брови. Последний раз он видел, как Юби курит, с полгода назад перед конкурсом бальных танцев. Который она, кстати, выиграла. Морщится, пачкая фильтр светлой помадой и закатывает глаза, поймав его вопросительный взгляд. — Ксинг собирается меня на свидание пригласить. — Он с первого класса собирается. — Нет, теперь по-настоящему. Мия рассказала. Помнишь ее? — А должен? Юби смотрит насмешливо-укоризненно: — Вы с ней как-то в кино вместе были. — А, — Тянь демонстративно смешок сдерживает, — ну да. Как я мог забыть такое событие. Ладно. Он собирается, и?.. — Что "и"? Ты же не думаешь, что я с ним куда-то пойду? — Не ходи. А проблема-то в чем? — В чем проблема? В чем проблема?! Тянь, физика, химия, алгебра: у кого я списывать буду? Экзамены на носу, а я даже не знаю, какого цвета учебники. Ты, — Юби возмущенно по руке шлепает, — не смешно! Тянь согласно кивает, обнимает за плечи: — Юби, это твое бескорыстие… я тебя все-таки люблю, знаешь? — Да толку-то? Ты сидишь через два ряда... — С каждым твоим словом все больше. — Ладно. — Юби, недовольно поморщившись, протягивает недокуренную сигарету и, когда Тянь отрицательно головой качает, отшвыривает в урну. — Теперь о приятном. У Юби загораются глаза и ямочки на щеках появляются, а значит, ничего хорошего можно не ждать. — Родители уехали. Вечеринка. В среду. У меня. — В среду игра. — Точно. Вот и отметим. — А если мы проиграем? Тонким плечиком изящно дергает: — Тогда утешимся, — и недобро прищуривается, когда Тянь молчит: — Даже не думай. Я уже обещала, что ты будешь. — Кому обещала? — Всем. Будет весело. — Юби в лицо не смотрит, оглядывает территорию двора, тем самым ставя финальную точку в обсуждении. — А где твой Рыжий? Твой Рыжий. Твой. Видимо, эта мысль через мимику из головы в реальность просачивается, отражается на лице, потому что Юби смотрит с таким неподдельным интересом, что становится неловко. Тянь только плечами пожимает: спорить с утверждением Юби не хочется. И она это замечает, закатывает глаза: — Что ты вообще в нем нашел? Нет, правда, без шуток? То есть, он, конечно, красивый, но все остальное. Шмотки потасканные, вечно избитый, психованный, и… — А он красивый? — Это все, что ты услышал? — Почему он тебе так не нравится? Юби смотрит внимательно и уже ни разу не весело. Трет лоб, волосы за уши убирает, быстро проходясь по ним тонкими пальчиками с ярким маникюром. Снова и снова. Отворачивается. — Потому что он странный. Не знаю… не от мира сего, как моя мама говорит. — Юби лениво плечами жмет, глазами по школьной территории ведет, раздумывая. — И еще, наверное, он немного пугает. Эта история с котом… — Кот у него дома. Вполне себе живой. Замолкает, хмурится едва заметно. Тонкие брови изламывает, заглядывая в глаза с искренним любопытством, прикидывает что-то в своей белокурой головушке. — Когда ты успел у него дома побывать? Когда... когда внутри навернулись какие-то настройки, и оказалось, что два дня без Рыжего — слишком долго. Только и остается, что неопределенно головой покачать: неважно, мол, знаю и все. И понадеяться на то, что Юби на этом отстанет. Удача сегодня точно на его стороне, потому что Юби прищуривается внимательно в сторону школьных ворот, дерганым жестом удобнее рюкзак перехватывает и, смазанно целуя в щеку, быстро шипит: — Черт, там Ксинг. Ты меня не видел. Тянь, глядя ей вслед, едва смех сдерживает: как будто на школьной территории можно надолго спрятаться. К середине дня становится понятно, что да, оказывается, можно. Потому что Рыжий на глаза так и не попадается. На большой перемене Цзянь с Чженси на газоне сидят вдвоем, приветственно руки вскидывают, приглашая присоединиться. Цзянь по привычке на Чжэнси виснет, с энтузиазмом рассказывает про открытие нового парка аттракционов, с удовольствием вгрызается в сэндвич. На Тяня щурится с любопытством: — Привет! Ты че такой довольный? — Нормальный я. Рыжего не видели? — Его же не будет, — Чженси успевает заметить что-то в лице, продолжает без паузы, — он звонил. Цзянь подтверждает с набитым ртом: — Угу. И сообщение скинул. Кивнуть. Осмыслить. Охуеть. Улыбнуться. — И где он? Чженси плечами пожимает: — Да я-то откуда знаю. Он не то чтобы горел желанием планами поделиться, сказал, что его не будет несколько дней и все. Вот оно как. Рыжий теперь проявляет чудеса воспитания. Они же теперь друзьяшки. С Чженси у них страсти по алгебре — Чженси он позвонил. С Цзянем у них взаимные подъебы — Цзяню он написал. А Тянь… А что Тянь? Подумаешь, что такого-то, с кем ни бывает — можно и болт положить. Вот так оно, значит. Сломай хребет самолюбию — засоси Рыжего. Результат гарантирован, только реакции отличаются. Попытка номер один: Рыжий плачет. Попытка номер два: Рыжий отзывается так, что в глазах темнеет, а потом уебывает в неизвестном направлении. Цзянь с интересом самолюбие доламывает: — Случилось что-то у вас? — Нет. Ничего не случилось. А то, что случилось, видимо, ни хрена не значит. Да оно точно ни хрена не значит. Оно с самого начала несерьезным было. Вот пусть таким и остается. Но отчего-то это все выбешивает неожиданно сильно, особенно когда Тянь ловит себя на том, что в очередной раз непроизвольно ищет его глазами в школьном дворе и коридоре. Он ищет, а Рыжий так и не появляется. Весь день не появляется. И следующий день тоже. Раздражение внутри — растет. А к среде уже откровенно кроет.

***

Стадион, расположенный сразу за городской набережной, наверняка, битком набит: веселый гомон еще на подходе слышится. Посмотреть на игру собрались средние и старшие классы двух школ. И команды уже там. И ему тоже давно пора быть там. Но вместо этого: сигарета. По дороге от остановки к воротам. Еще одна — уже на входе. Морем пахнет. Солнце светит. Над головой чайка орет дурниной. Бесит. Сегодня даже чайка бесит. Потому что не хуй вот так орать. И так внутри все орет. Опять весь день — мерзость полная. Утро опять началось с обхода школьной территории. Неторопливо, на ходу улыбаясь девчонкам и здороваясь с парнями. Контролируя мимику и скорость шага и напрочь игнорируя желание бегом припустить, навернуть круг по всей территории и наконец-то найти. И вероятность того, что так оно и будет, была велика. Пока Цзянь, на школьных ступеньках стоящий, не помахал приветливо рукой, а потом пожал плечами и головой покачал: мол, нет его опять. Дожили. До утешительного сочувствия. От Цзяня. Что, на самом деле так видно? На самом деле так важно? Даже сейчас вот: ловить себя на том, что сознательно время тянешь, словно, если постоять здесь подольше, он появится. Ага, блядь. На банане Рыжий вертел этот стадион и Тяня вместе с ним. У Рыжего — своя жизнь, где-то там, подальше. — Тянь? — Ксинг спортивную сумку на плече нервно дергает. — Юби не видел? И совсем фигово становится. Потому что: он что, вот так же выглядит? Он теперь, как Ксинг, у которого дебильная улыбка на лице расцветает, стоит только Юби в пределах видимости появиться? Который готов за ней по пятам таскаться и ждать. С младшей школы таскается, кстати. — Нет. Может, уже внутри. Ксинг расплывается в довольной улыбке, на полном ходу к воротам ломится. Всю дорогу что-то трещит: про игру, вечеринку сегодняшнюю и Юби, Юби, Юби… А Тянь понимает: не все так плохо. У него, в отличие от Ксинга — версия «лайт»... ...или не «лайт»? Чженси только брови вскидывает, смотрит на Тяня выразительно, когда он, едва на порог раздевалки ступив, спрашивает: — Рыжий пришел? — И тебе привет. — Виделись. — Тянь к шкафчику отворачивается, порывисто футболку за ворот стягивает, упихивает небрежным комком внутрь. Уже за пряжку ремня берется, когда понимает, что Чжэнси так и стоит, неотрывно на него глядя и по-прежнему хмурится. — Что? Ты на мой пресс запал? Чжэнси, видимо, шутку не оценил: смотрит все так же серьезно. Раздумывает о чем-то: еще немного и брови на переносице сойдутся. — Тянь, что у вас с ним? Дверца шкафчика слишком громко при закрытии хлопает, едва в обратку не прилетает, рикошетом. Что б ответить-то такого? А, ну да. Правду. — Ничего у нас с ним. Чжэнси молчит, и взгляд у него — сложный. — Слушай, это, конечно, не мое дело… — Точно. — …но я все равно скажу. Он хороший парень, — замолкает, на недоверчивый взгляд натыкаясь, — да, я помню, что он мне чуть голову не проломил. Но он, правда, хороший парень. Не знаю, что тебе от него нужно и что там у вас происходит, просто хотел сказать: я очень надеюсь, что ты не исполнишь какую-нибудь херню. От такого и зависнуть можно. Речь в несколько десятков — десятков! — слов за один раз от Чженси — это что-то новое. А потом становится, сука, обидно. Потому что как мудак ведет себя Рыжий, а херню ждут в исполнении Тяня. Но жизнь, как известно, вообще несправедлива. Поэтому только и получается, что выдавить из себя одну из хорошо поставленных улыбок: доброжелательную и спокойную. Похлопать Чженси по плечу. — Мило. Вот правда: мило. А теперь отъебись от меня, ладно? Чжэнси смотрит все так же: холодно и настороженно. Долго. Потом плечами пожимает, вроде как: ладно, закончили. — Идешь? — Да, две минуты. Идти никуда не хочется, и две минуты незаметно перетекают в три, пять, десять, и Тянь упускает момент, когда в раздевалке становится пусто. Железная дверца шкафчика приятно лоб холодит. Приятно настолько, что хочется не то прижаться сильнее, не то с размаху головой приложиться. Чтобы поймать нужный настрой. Потому что там, вообще-то, ждут. Люди. Игра. Вечеринка. Похрен, что не хочется. Захочется в процессе. И, надо же, стоит выйти на поле, правда, начинает хотеться. Носиться как угорелому, выплескивая накопившуюся злость в движении. Сублимировать, выкладываясь на полную, и при этом выглядеть нормально. Выглядеть как обычно. Так, чтобы никому и в голову не пришло, что внутри уже не просто недовольством тянет. Там уже гребаный Везувий клокочет. Того и гляди рванет. Чжэнси только в перерыве между первой и второй четвертью смотрит как-то уж слишком внимательно. Между второй и третьей, проходя мимо, бросает, глядя в сторону: — Поле с рингом не попутал? Дебил, блин. И возразить нечего. Потому что на самом деле, едва не сорвался, когда при перехвате мяча, центровой команды противника прицельно впечатал острый локоть в солнышко. Специально: случайно так не получится. И вся злость, за три дня накопившаяся, резко ударила в голову и затопила красным. И желание догнать и приложить сначала кулаком в висок, а потом коленом в живот, запульсировало в каждой клетке. Чженси, неизвестно как рядом оказавшийся, успел на полном ходу в плечо врезаться, меняя траекторию движения, и злобно на ухо прошипеть: — Кудабля? Сейчас вон волком смотрит, потягивая минералку. А Везувий все клокочет. Клокочет, сука, никак не уймется. Притихает на пару минут, после того, как они все-таки разносят соперника со счетом 53:40, гаснет под довольные вопли с трибуны, а потом вскипает по новой. Потому что: где ты, блядь? Рядом стоящий с ним Ксинг на полуслове замолкает, замирает с бутылкой минералки у губ и слегка запрокинутой головой, и на вопросительный взгляд и даже тычок под ребра не реагирует. Тянь морщится, направление взгляда прослеживая: что ты там увидел-то? И через секунду лицо ладонями прикрывает, смеется тихо, но искренне, от души. Ну хоть что-то хорошее за день: чего у Юби не отнять, так это умение держать данное слово. После этой мысли в голове настойчиво вертится другая, которую Тянь и озвучивает, как только Юби по ступенькам спускается, едва не падая из-за высоченных каблуков и цепляясь за предложенную руку: — Ты сексшоп ограбила? Юби, сжимая пальцы, под рукой прокручивается, пританцовывая. Улыбается невинно: — Ты же понимаешь, что я отыграюсь, да? Нет ничего страшнее женской мести, — вопросительно руки разводит. — Да-а-авай. Скажи уже что-нибудь. На Юби что-то немыслимое. Тянь понятия не имеет, как это правильно называется. Что-то среднее между комбинезоном и второй кожей. Черное. Гладкое. Охуенное. А еще: — Уши шикарные. Насчет остального не уверен. — Тянь осторожно указательным пальцем по остроконечному плюшевому уху в волосах проходится, на ощупь пробуя. — Но уши офигеть. Юби кивает. Улыбаясь, не обижаясь. Только тонкая бровь выразительно изгибается. И Тянь, соглашаясь, закатывает глаза: — Ладно, ладно. Угадай, на кого сегодня будут дрочить все парни обеих школ? Та в ответ cмехом фыркает: — Ну один-то точно на тебя. — И, когда Тянь непонимающе хмурится, улыбается ехидно, большим пальцем неопределенно себе за спину тычет. – Это я про твоего Рыжего. Проконтролировать себя не получается: Тянь голову вскидывает слишком резко, и глазами по трибунам за спиной Юби шарит слишком лихорадочно. Мечется взглядом, выискивая, и когда находит, отвернуться уже не может. Здесь. На трибуне рядом с Цзянем. Отворачивается, как только глазами встречаются, отворачивается, потому что так привык. Но сразу же, словно одумавшись и решившись, снова в глаза смотрит. Одними губами говорит «привет». И получается слишком интимно, получается — только для них двоих. И этим вдруг прошибает так, что сердце в груди останавливается, а потом прыгает в горло. А Рыжий — улыбается. Ему улыбается. Несмело, краешком губ. — Я его, кстати, на вечеринку пригласила. — Что? — Шаня. На вечеринку. Сегодня. — И он согласился? Юби со смехом нос морщит: — А ты думаешь, у него был вариант отказаться? — И зачем? — Ну, — Юби плечами пожимает, изящным жестом по плюшевому уху пальцем проходится, — он же спасает моих собратьев. К тому же, что-то мне подсказывает, что это — единственный способ затащить туда тебя. Ну и еще... ты на него так смотришь... — Как? — Не знаю. Как будто ничего лучше в жизни не видел. — Бред. — Постоянно. Так, словно вообще оторваться не можешь. — Нет. — Да, — хмурится едва заметно, сопоставляет что-то в голове, — и ты постоянно крутишься. — Что я делаю? — Крутишься. Стоит ему появиться в поле зрения, и ты крутишься. Так, чтобы его видеть. А то и вообще с места срываешься, даже не попрощавшись. — Не было такого, — Тянь только головой качает и ловит себя на том, что за последнюю минуту успел раз десять проверить на месте ли Рыжий. Ловит себя на том, что Юби, блядь, права: искать Рыжего глазами вошло в привычку. — На прошлой неделе, — кривится та, — в столовой. Он вышел, а ты ломанулся следом так, что едва ближайший стол не снес. И бесишься ты последние три дня. И его не было три дня. И ты постоянно за ним таскаешься. И... Юби морщит лоб, раздумывает о чем-то, качая головой, и смотрит на него уже по-другому. Смотрит, приоткрыв рот и с подозрительным восторгом на лице: — Ого... Ого! Звучит как-то уж слишком радостно. Даже для Юби. Звучит, блядь, как приговор. Тянь едва сдерживается, чтобы не податься вперед и не зажать ей рот ладонью. Успеть до того, как Юби скажет... — Ты влюбился. Тянь только фыркает со смехом. А потом становится не смешно, потому что в голове что-то перемыкает. И слова Юби отдаются настойчивым звонким эхом. Ксинг, рядом появившийся, радостно что-то говорит. Фоном. Мимо. Тянь в услышанное даже вникнуть не пытается. И без того в голове бардак. И без того в голове уебищный пазл складывается. Деталь за деталью. И как ты их ни тасуй, ни крути, пытаясь по-другому выложить, ни хрена не получается. Слишком простая картинка. — Ну, так что? — спрашивает Ксинг. …вот как оно, оказывается, бывает. Ты просто стоишь однажды, травишься сигаретным дымом, смотришь на это вот — рыжее, хмурое, озлобленное, прислушиваешься к себе и обреченно думаешь: «пиздец». Кажется, думаешь вслух, потому что Ксинг вопросительно в лицо смотрит: — Не понял? — Пиздец, — уверенно повторяет Тянь, — и ничего непонятного. В горле почему-то становится сухо, а в голове — пусто. Ксинг хмурится, наблюдает внимательно, когда Тянь молча забирает у него из рук бутылку воды и едва не в два глотка половину выпивает. Цзянь с разбегу по плечу хлопает и тут же на Чжэнси переключается. Виснет у него на шее, пытается на руки забраться. Тянь это отмечает, уже отходя, из-под чьей-то руки выворачиваясь. Проносится мимо подошедших одноклассников, неловко отодвигает здоровающуюся с ним девчонку с параллели. Он ее знает: она дружит с Юби, кажется, ее зовут Мия, и она с завидной регулярностью строит ему глазки при каждой встрече. Сейчас — неинтересно. Вообще. Потому что там, чуть дальше, Рыжий уверенно пробирается вдоль трибуны к выходу… — Шань! …и даже не оборачивается. Хотя, наверняка, услышал: плечи едва заметно напряглись. Говорит что-то сидящему парню, который мешает пройти. Похоже, что-то грубое, потому что тот вскидывает на него глаза, собираясь ответить, но потом только ноги поджимает, пропуская. По ступенькам вниз спускается быстро, огибает ограждение, не сбавляя шага. — Рыжий! И вот совершенно по-дебильному себя чувствуешь, когда на твой звонкий окрик сразу столько голов поворачивается. Все понимают, кого ты зовешь, потому что больше здесь рыжих нет. Только один. И именно он продолжает идти, будто ему уши заложило. — Эй! — Тянь за плечо хватает, сжимает крепко, чтобы дернуть и развернуть к себе. Не успевает. Рыжий поворачивается сам. Поворачивается с нечеловеческой скоростью, кажется, воздух вокруг от движения должен свистом наполниться. И в следующую секунду Тяня на полметра отшвыривает. Толкает раскрытыми ладонями в грудь. Скалится так, что еще секунда – в глотку вцепится. — Съебал отсюда. Воздух из легких вырывается со странным шипением. От удивления, от того, с какой силой его руки в грудь прилетели. От того, что на трибуне рядом с ними разом стало тише. И это уже, блядь, ни разу не баскетбол, это гребаный театр двух актеров, в котором зрители замерли в немом восторге от неожиданного сюжетного поворота. Потому что нечасто такое увидишь. Потому что такого еще вообще никто не видел. И заговорить очень сложно: зубы сжимаются так, что челюстные суставы болью тянет. — Что, прости? — Зато голос звучит спокойно. Спокойно. Ровно. Только взгляд у Тяня при этом такой, что пространство на сотню метров вокруг должно ледяной коркой покрыться. Вот только не покрывается. Плавится в чужом огне, когда Рыжий шаг вперед делает, шлепает по плечу тыльной стороной ладони. Хлесткий такой жест, выразительный. Унизительный, блядь. — Я сказал: отъебись от меня, придурок. У Рыжего в глазах искренность. Рыжий — зол. И Рыжий здесь — случайно. Скорее всего, Цзянь на буксире притащил, уговорив полюбоваться на Чжэнси. Рыжему сказать больше нечего. У Рыжего тоже ничего непонятного: как было похуй, так и осталось. Этой мыслью вдруг кроет так, что весь мир до размера булавочной головки сжимается. Тянь шаг назад делает, выдыхает тихо: — Да пошел ты. И Рыжий идет. Народ в ближнем ряду как под гипнозом: головы поворачиваются, словно он их на невидимых нитках за собой тянет. Юби подходит, останавливается рядом, только стоит на пару ступенек выше, почти одного роста с Тянем получается. Локоть на плечо укладывает, словно к полу прибивает, смотрит Рыжему вслед. Воркует ласково, растягивая гласные и почти прижимаясь губами к уху: — Шикоз. Какой шикоз. Я жалею, что мы с тобой не забились, когда ты предлагал. Тянь, тебя только что уделали. При всех. Мне кажется, я тоже в него влюбилась. Едва не падает, теряя равновесие, когда Тянь из-под руки выворачивается, и прикусывает губу, стараясь сдержать улыбку. Уже вслед со смехом напоминает, что ждет его в десять. Вечеринка, да. Разумеется. Есть, что отметить.

***

Черт ее знает, как она это делает, но получается идеально. Всегда. У Юби вообще все идеально: дом, семья, манеры. У Юби внешность диснеевской принцессы и вера в то, что жизнь — вечный праздник. Когда-нибудь Юби станет спокойнее, перестанет устраивать вечеринки и начнет устраивать светские ужины, встречая гостей под руку с прекрасным принцем. И надето на ней будет что-нибудь очень дорогое и изысканное, а не как вот сейчас… — Детка, у тебя к заднице облако прилипло? — Где ты видел облака такого цвета, — Юби с улыбкой от уха до уха, дергает края нежно-зеленой юбки в стороны, — это называется «туту». Нравится? — Уши были круче. Улыбается, подхватывая под руку, тянет вглубь дома. Тянь был здесь неоднократно, но эту гостиную сейчас узнаёт с трудом: из мебели остались только диваны, сдвинутые к стенам, и барная стойка, зато появилось несколько приземистых круглых столов с огромными прозрачными чашами чего-то слабоалкогольного и аккуратными пирамидами разноцветных картонных стаканов. На месте, где стоял белоснежный рояль ее матери, расположился мобильный микшерный стол, за которым диджей в розовой шляпе-цилиндре дергается так, словно стоит босиком на раскаленной сковороде. Основное освещение выключено, центр комнаты с беснующейся толпой в полумраке тонет. Вдоль стен в хаотичном порядке раскиданы разноцветные кресла-груши и напольные лампы в виде джедайских мечей. Такие же освещают сад и площадку с бассейном, которые видно сквозь панорамное окно, выходящее во внутренний двор. Там тоже люди, там тоже — весело. — Рада, что ты пришел. — Юби улыбается, все так же цепко держит под руку, кивает в сторону бара, откуда радостно машет рукой Цзянь. — Твои вон там. И еще кое-кто очень хочет тебя видеть. И блядь… Это совсем какой-то пиздец, потому от простых слов горло дергает, а тело вообще начинает жить своей жизнью, без привязки к мозговой деятельности. Тянь головой из стороны в сторону вертит, замечает знакомые лица. Но ищет только одно. Где ты, где ты, где ты? — Она мне все уши прожужжала, — продолжает Юби и недовольно языком цокает, глядя на него. — Я про Мию, Тянь. — Мию? — Мию. И хватит так оглядываться. Ты на сторожевого пса похож. Хорошо хоть на людей пока не бросаешься, — щурится хитро, дергая за руку. — Ждешь кого-то? — Нет. — Держи. — Юби из ближайшей чаши аккуратно наливает в стакан что-то красно-розовое, протягивает ему, вопросительно приподнимая подборок. — Он, кстати, не придет. Ну, тот, кого ты не ждешь. Смеется коротко и тихо, когда Тянь, шарящий глазами по толпе танцующих, резко голову поворачивает. — Вот это да-а-а. А ты все-таки запал. Пойло в стакане оказывается чем-то сладко-кислым и слабоалкогольным. Не то, что ему нравится, но так, для разгона — сойдет. — Это смешно. Юби согласно кивает, с излишним усердием: — И не говори. Даже не думала, что когда-нибудь такое увижу. Что, все настолько плохо? — Все хорошо. Юби только плечами пожимает, наливает себе того же и задумчиво трогает языком кромку стакана. Милый такой жест, от которого у Ксинга вполне могла бы случиться остановка сердца. На который у него самого бы встал полгода назад, до того, как оказалось, что дружить с ней все-таки приятнее, чем трахаться. Юби взгляд замечает, улыбается: — Ладно. Это, наверно, не мое дело. — Точно. — А вот если бы было мое, я бы тебе рассказала, что он звонил, предупредил, что не придет. Мы с ним даже поговорили. Представляешь? Он, оказывается, разговаривает. — И о чем вы говорили? — Да неважно. Тебе же все равно неинтересно, — Юби невинно ресницами хлопает, — или интересно? Как тебе вечеринка, кстати? Взгляд у Тяня тяжелый. Тяжелый, выразительный. От такого взгляда обычно на шаг назад отступают. Ну, по крайней мере, парни. Юби же только в ответ смотрит, слегка склоняя голову. У Юби в глазах веселье плещется, и крылья носа слегка напряжены. Улыбается Юби ехидно и сладко. Улыбается Юби так, как может позволить себе улыбаться девчонка, которая с детства растет в мире, где по канону женщин обижать нельзя. И смотрит, смотрит при этом так, словно он, Тянь — это что-то до крайности забавное, намного более интересное, чем вечеринка эта, гости и диджей в розовой шляпе. Бесит. Но Юби всегда слегка бесит. — Шикарно. — Вот, я ему тоже говорила, что будет шикарно, — Юби назидательно поднимает палец, — жалко, что у него работа. Подменяет кого-то там. До двух ночи. Ты, кстати, знаешь, где он работает? — Нет. — А я теперь знаю. — Юби, — Тянь разворачивается, так, чтобы в глаза смотреть прямо, — мне, правда, неинтересно. — А я бы и не сказала. По крайней мере просто так. А вот если бы ты согласился в конце месяца устроить тусовку в твоем лофте, я бы подумала. Ладно, развлекайся. А мне нужно встретить остальных и… о господи! О, черт, черт, я же сказала: никакой пены в бассейне. Я же просила… Тонкие пальцы на предплечье разжимаются, и Юби ввинчивается в толпу танцующих, уклоняясь от столкновений, спешит к выходу, хотя спешить уже некуда — поздно. Черт его знает, кто и что туда плеснул, но выглядит невероятно. Цзянь улыбается полупьяно, от барной стойки приглашающе рукой машет, второй крепко обвивая Чжэнси за шею. Рыжего нет. И не будет. И не надо. — Ну, начало впечатляющее, — говорит Чжэнси, наблюдая, как Тянь молча усасывает первую стопку и, поморщившись, кивает бармену, вытягивая два пальца. Цзянь смотрит молча, мелкими глотками прихлебывая что-то белое из высокого стакана. Молоко у него там, что ли? И только когда Тянь уже спиной поворачивается, за плечо хватает, не давая отойти. Улыбается от уха до уха, но смотрит при этом серьезно, смотрит в глаза, спрашивает: — Че? — Где? — в тон ему отвечает Тянь. — Ну, вообще… Вообще, его вроде как уделал пацан, который не умеет целоваться. Не напрягаясь, не прилагая усилий. Вряд ли даже намеренно. Намеренно он его только хуями обкладывает с первого дня знакомства. — Отлично все. И с каждой минутой все лучше становится. Алкоголь приятно греет сначала грудь, потом голову, постепенно поднимает температуру тела. Вместе с настроением. И уже совсем несложно лишнее из головы выбросить: врезаться плечом в шумную толпу, чувствуя, как подхватывает волной общего веселья, как басы начинают в груди отдаваться, а чьи-то ладони мажут по голым плечам и шее. И очень легко подстроиться под этот темп, прикрыть глаза и понять, что все — как обычно. Все хорошо. Все очень просто. Мия каким-то образом рядом оказывается. Совсем рядом. Двигается под музыку, поднимает тонкие руки, вытворяя ими в воздухе что-то невообразимо красивое и плавное и опуская ему на плечи. У Мии короткая юбка и длинные ноги. Темные волосы и глаза цвета переспевшей смородины. Тонкая талия и тонкая блузка, сквозь которую тепло тела чувствуется, если обхватить руками. С Мией — весело. Именно это слово усердно орет в голове внутренний голос спустя пару часов: весело. Весело, блядь. А если не весело, пойди еще текилы ебни — повеселеет. И старается этот голос так усердно, что Тянь слышит только его. И это, наверное, не очень хорошо, потому что Мия смотрит на него в ожидании ответа, а он понятия не имеет, что она там спрашивала. Только и остается тонко улыбнуться, скользнуть взглядом от восторженно распахнутых глаз к губам и постараться, чтобы голос — настоящий, а не вопящий в голове — прозвучал правильно: — Ты такая красивая. И… бинго, блядь! Можно еще пять минут не слушать, что она там несет. Шикарный диалог. И вообще вечеринка шикарная. И если сосредоточиться, то, скорее всего, он уйдет отсюда не один. Если сосредоточиться… Мия снова смотрит вопросительно. — Прости. Ты о чем-то спросила? — Угу, — в голосе отчетливо слышится раздражение и примесь обиды, — трижды. Очаровательная собеседница слегка подвисает, пытаясь понять хотел ли он ее обидеть намеренно или просто идиот. Эмоции так явно на хорошеньком лице отпечатываются, что на душе становится еще паршивее. — Извини, — выдает Тянь с беззаботной улыбкой, — здесь просто слишком шумно. И жарко. Я хочу выйти на улицу и покурить. Пойдешь со мной? Пойдет. Мия с улыбкой указывает тонким пальчиком в сторону кухни: — Давай через тот вход. Около бассейна шумно. Они вдвоем аккуратно пробираются к выходу, огибая импровизированный танцпол и народ, толпящийся у барной стойки. Тянь боковым зрением замечает знакомых: большая часть приглашенных из их школы. Усмехается, когда натыкается взглядом на хохочущего Цзяня и старательно отпихивающего его Чжэнси. Все течет, все меняется, и только отношения этих двоих вечны: застыли в своей недодружбе. Когда-то Тяню казалось, что однажды между ними заискрит, полыхнет синим пламенем и на двоих девственников в этом мире станет меньше. А вот нет: оказывается, не все в этой жизни сбывается. От этой мысли почему-то становится зло и грустно. На улице засвежело, и ночной воздух слишком резко обнимает прохладными щупальцами, выстуживает тонкий хлопок футболки, приятно остужает легкие и разгоряченное лицо. Небо совершенно черное, звезд нет и утром наверняка хлынет дождь. Тянь не любит дождь: пейзаж за окном в квартире становится слишком унылым. Он и сейчас унылый, несмотря на расстилающийся перед глазами потрясающий вид: особняк семьи Юби стоит на пригорке и весь город отсюда — как на ладони, переливается во тьме рыжими огнями. Рыжими, блядь. — Красиво, да? — тихо спрашивает Мия, но смотрит при этом не на город, а на него, в очередной раз кокетливо поправляя волосы. — Очень, — отзывается Тянь, выуживая из кармана сигареты и зажигалку. Прикуривает, закрывая ладонью пламя. Рыжее, блядь. — Угостишь? В тонком девичьем голосе появляются решительные нотки, и Тянь медленно поворачивается к ней, протягивая пачку. Смотрит она тоже решительно. Уверенно. Так же уверенно игнорирует протянутую пачку и тянется к его сигарете. Аккуратно забирает прямо из губ, не отводя взгляда, и, поднося к своим, легко, коротко затягивается. Тянь наблюдает за этим, улыбаясь уголком рта. Старательно. Той самой улыбкой, от которой у девчонок крышу сносит. Думает, что она, Мия, красиво курит. Она вообще красивая. Думает, что сегодня точно уйдет не один. Сколько он уже не трахался в погоне за Рыжим? Полтора месяца? Два? Сколько прошло с тех пор, как мир к херам схлопнулся и зафиксировался на нем? И как оно вообще так получилось? И, главное, что в итоге? Почти два ночи. Вечеринка. Слегка пьяная и очень красивая девушка. Которая за вечер успела потереться о него всеми частями тела. И это пиздец. Потому что очень хочется. На протяжении всего вечера сильно, до дрожи хочется... к нему. Потому что ты правда влюбился. По-настоящему. И это, наверно, закон этого гребаного мира, закон Вселенной: все в этой жизни прилетает в обратку. Вот оно и прилетело. Огненными волосами, дерьмовым характером, выебонами и равнодушием. — Тянь? Пока ты строил планы, тебя уделали, ничего не планируя. Неиспорченностью, сумасшедшей искренностью и тем хорошим, что от других спрятано, а тебе зачем-то показали. Наверное, чтобы еще глубже, больнее и сильнее. Так, чтобы намертво под кожу въелось. — Тянь? И ну его такое на хуй. От такого избавляться нужно. — Вообще-то, — Тянь на сигарету, в тонких пальцах зажатую, кивает, — это непрямой поцелуй. С улыбкой смотрит как Мия плавно склоняется к урне, гасит окурок о край. — Я знаю. Я не против. От Мии пахнет ванилью. У Мии мягкие волосы. У нее на запястье браслет из каких-то камешков, и он неприятно холодит кожу, когда она обнимает за шею, притягивая ближе. У нее и ладони холодные, а во рту — вкус клубничной маргариты. И очень горячо. Сладко. Тянь целует долго, неторопливо, прислушиваясь к ощущениям. Правильным ощущениям — своим и ее. Отстраняется тоже медленно, напоследок коротко прижавшись губами еще раз. — Поехали ко мне? И когда Мия согласно кивает, целует еще раз: быстро и жадно. Потому что на самом деле — сладко. Потому что это — идеальное противоядие.