Недотрога

Все хорошо. Хорошо, нормально. Рыжий себе это раз за разом, как чудодейственную мантру, повторяет. Не работает. На часах — начало третьего, внутри — тотальный пиздец. Тоской и апатией кроет так основательно, что он периодически ловит себя на том, что снова завис, уставившись в одну точку. До полуночи еще неплохо было: внутри злость отплясывала, за руки с ревностью и обидой взявшись. Ебаный ритуальный хоровод, призывающий великую истерию. Явилась, притаилась под ребрами, выжидая удобного момента, чтобы с цепи сорваться. Момент так и не наступил: Лей свалил, сбивчиво благодарность пробормотав, табличка на двери кафе сменилась с гостеприимного «добро пожаловать» на лаконичное «закрыто». И Рыжий со своей истерией в огромном помещении остался один на один. Обычно он старается закончить, как можно быстрее: носится почти бегом между разделочными столами и варочными плитами, едва не врезаясь в мебель, переодевается еще до того, как пискнет последняя посудомойка, и стоит возле нее, выжидающе глядя на индикатор. Сегодня — намерено тянет время, изо всех сил откладывая момент, когда придется накинуть на плечи ветровку, закрыть за собой дверь и отправиться домой. Старательно расставляет по местам чистую посуду, в десятый раз проходится по идеально чистой столешнице влажной тряпкой и чувствует, чувствует, как зудит в груди, плавно сдвигаясь в глотку и мягко изнутри придушивая. Все хорошо. Он просто устал. Ему нужно закончить здесь и отправиться домой. Принять теплый душ, забраться в кровать, закрыть глаза и спать. Без сновидений, не просыпаясь всю ночь до самого утра. Уткнуться мордой в подушку, натянуть одеяло до самых ушей и не думать. Не думать, про то, как Тянь на белобрысого смотрел. Как перехватил пальцами бутылку, прижался губами к горлышку, туда, где секунду назад чужие губы были. Как на Рыжего посмотрел пустым, потерянным взглядом. Не вспоминать, как в голове полыхнуло дурное, обиженное «ты же, сука, обещал». И про вечеринку эту ебаную тоже не думать. Вечеринку… У Юби… Одну из тех, которую вся старшая школа неделю вспоминать будет, начиная со слов «а помнишь, как…». Одну из тех, на которых Рыжему не место, не тянуло его никогда на такие мероприятия, да и не звали его туда. Разве что сегодня, когда Юби на стадионе подлетела. Чокнутая девка. И очень быстрая: сотня слов в минуту, и Рыжий даже понять не успел, что происходит. Он вообще сначала не понял, что ее звонкое «привет» ему адресовано, только шаг в сторону сделал, пропуская и искоса разглядывая ее кошачий костюм. Юби его шаг отзеркалила, не давая пройти, и повторила настойчивее, с расстановкой: — Привет, Шань. Тебя же Шань зовут? — Ну и?.. И оказалось, что глаза у Юби светло-зеленые, а сама она — очень мелкая: когда рядом стоит, едва до плеча достает. И странная: на его хмурую рожу никак не отреагировала, улыбнулась еще шире и затараторила на одном дыхании: — А я Юби. Подруга Тяня. Я подумала, что нам с тобой, наверное, тоже надо подружиться, раз вы с ним теперь вместе… по школе… ходите… — Все так же улыбаясь, достала мобильный. Недовольно скривилась, очевидно, вспомнив, что перчатки у нее не сенсорные. Зубами прихватила тонкий материал на кончике пальца, стягивая с руки. Глядя на экран, впечатала эту перчатку Рыжему в грудь, прижимая теплой ладошкой. — Так, подержи, пожалуйста. И тонкие пальчики быстро заскользили по экрану. А Рыжий почувствовал себя идиотом. Потому что перчатку эту едва успел перехватить, прижимая к себе и дернувшись при этом смешно и неловко, как бухой жонглер в цирке. Потому что он вообще не привык, что его трогают. Особенно девчонки с изумрудными глазами, на которых парни пялятся. Как сейчас, когда Юби стоит рядом с ним, задирой и первым кандидатом на отчисление, и при этом улыбается, воркует так, что народ, стоящий поблизости, притихает, прислушивается с любопытством. — Сегодня все у меня собираются. Будут танцы, коктейли, спасение упавших в бассейн и, возможно, драка. Ты что предпочитаешь? Еще будут Цзянь, Чженси, вот этот, — Юби рукой в сторону Тяня пренебрежительно махнула, — ну, и еще полстаршей школы будет. Номер продиктуй, я тебе адрес скину. Рыжий подвис. В глаза всмотрелся внимательнее: зрачки нормальные, вроде, не обдолбанная. — Чей номер? — Твой. — Слушай, я не… — Шань, — голос у Юби стал совсем мягким, мяукающим, идеально к костюму подходящим, — на нас сейчас вся школа смотрит. Только попробуй меня отшить. И улыбнулась, прищуриваясь и голову на бок склоняя. Рыжий подумал, что когда на него в переулке парни Змея щурились, было как-то спокойнее. И номер свой продиктовал. Ну его, с сумасшедшими девками в черной коже связываться. — Та-а-ак. — Юби выжидающе замерла и, как только мобильный в кармане Рыжего запиликал, кивнула удовлетворенно. — Сохрани. Мы тебя к десяти ждем. Я буду очень-очень рада тебя видеть. Голос Юби прозвучал громко и звонко. Так, чтобы все, кто прислушивается, точно услышали. Эдакое показательное выступление. — И зачем? — Рыжий спрашивать не планировал, само вырвалось. Ну правда же, интересно: на кой оно ей. Юби только улыбнулась лучезарно: — Потому что. Протянула руку и, поймав непонимающий взгляд, потянулась, мягко перчатку из пальцев выхватывая. Уже отходя и натягивая на руку, еще раз напомнила: — До вечера. Цзянь, рядом стоящий и с приоткрытым ртом за этим наблюдающий, хмыкнул тихо, неверяще: — Пойдешь? И Рыжий уже собрался сказать что-то вроде «на хуй надо», но тут команда на поле вышла. Довольные. Уже переодевшиеся, но еще не остывшие после игры. И Рыжий еле заставил себя взгляд отвести. Отвернуться. Перестать на него пялиться. Перестать чувствовать, как внутри теплым цунами затапливает. Тянь спиной стоял. И можно было разглядывать. Врезаться взглядом в линию шеи и разворот плеч и окончательно потеряться, глядя, как рукой волосы назад заводит, залипнуть бесповоротно на этом жесте. Вспомнить, как сжимал эти волосы в кулаке, пока языком его рот изучал. Как Тянь замер, открываясь навстречу. Позволяя. Предлагая. От воспоминания жаром затопило, и вместо «на хуй не надо», получилось короткое «да». Потому что — надо. Трех дней хватило, чтобы понять. Удачно все сложилось: в воскресенье, пока Рыжий до автобусной остановки несся, все еще вкус Тяня на губах чувствуя, позвонил Лей. Заблеял в трубку нежной козой, умоляя на три дня его подменить. Кажется, на положительный исход даже не надеялся: знает, что у Рыжего учеба. Наверное, поэтому притих так растерянно, когда Рыжий, даже договорить не дал: согласился. Лишь бы спрятаться и Тяня не видеть. В себя прийти. Оказалось, затея — дрянь. Поздно. Уже просочилось в кровь и в сознание вплавилось. И на третий день внутри улеглось. Улеглось, утихло. А потом полыхнуло заново: жаждой прикосновений, потребностью в голосе, запахе, тоской по теплым рукам и чужому вкусу на языке. И думать Рыжий перестал. И на игру хоть с опозданием, но явился. Как оказалось — зря. Рыжий неторопливо последнюю партию посуды в мойку загружает — не думать, — намеренно тянет время и старается фильтровать мысли, на ходу придушивая ненужные. У него сегодня такое странное соревнование: кто кого придушит первый, он — мысли или мысли — его. Пока Рыжий проигрывает. А когда окажется дома, наверное, совсем накроет. Вечеринка. У Юби. Там, где танцы до упаду, коктейли странного цвета и крутые диджеи, способные завести стадион, не то что толпу подростков. Вечеринка, на которой Тянь. Рыжий почти видит его, стоящего спиной к барной стойке, опирающегося локтями и улыбающегося. Кому-нибудь. Так, как он умеет. Тому, кто тоже умеет улыбаться в ответ. Кому-нибудь, похожему на Цзяня, с тонкими чертами лица и мягкими волосами. Кому-нибудь, кто улыбнется в ответ вместо того, чтобы выставить перед собой средний палец. Кому-нибудь вроде Ксинга. Имя, в голове вспыхнувшее, больно по сознанию лупит, а фантазия все разгоняется, набирая обороты и подкидывая подробности. Рыжий понятия не имеет, как люди уходят с таких вечеринок вместе и что при этом говорят, но в голове все равно складывается незамысловатый диалог, как в хреновом фильме. Наверняка, что-нибудь простое, посылами на хуй не усложненное. Кто-то скажет: весело, но шумно. Кто-то ответит: мне тоже надоело. И они уйдут оттуда. Вместе. Вместе-вместе-вместе. В квартиру с окнами от пола до потолка и там… там… Рыжий губу закусывает: сдерживает истеричный смешок. Го-о-осподи, о какой херне он думает. Это же почти эротическая фантазия с Тянем в главной роли. Совсем пиздец. Осталось еще в подробностях представить. Подробности себя ждать не заставляют: как по заказу в голове вспыхивают. Огромная кровать с серебристо-серым покрывалом, два обнаженных, разгоряченных тела, темные волосы, падающие на чужое лицо, скрывающие его от Рыжего, чужие пальцы, сплетающиеся с пальцами Тяня и путающиеся в волосах. А завтра он явится в школу с каким-нибудь стремным веселеньким пластырем на шее и, вероятнее всего, просто пройдет мимо. Потому что — что? Потому что — все. Разобрались, блядь. Аж выть хочется. И еще хочется руками столешницу сжать до ломоты в пальцах, уцепиться за нее так, словно она — спасательный круг и каким-то образом может удержать на поверхности, не дать погрузиться в эти дерьмовые мысли окончательно. Потому что если его воображение подкинет еще одну такую вот картинку, пиздец его зарплате за неделю: сначала он ебанет вон ту гору свежевымытых тарелок, а потом свернет одну из кофемашин и будет пинать, пока пальцы на ногах не онемеют. Рыжий воду в стакан наливает неторопливо, так же неторопливо пьет, уставившись в стену. Говорит себе, что все правильно, все ровно так, как должно быть, и то, чем для Тяня эта вечеринка закончится — тоже правильно. Что он ему сказал напоследок? Съеби? Ну вот, собственно, съебал. Стакан на столешницу приземляется с грохотом, Рыжий удивленно смотрит на него, не понимая, почему он вообще не раскололся. — Пиздец, — говорит себе Рыжий и прикрывает рот ладонью. Зажимает нос. Так, чтобы не дышать. Чтобы голова закружилась и организм вдруг понял: Хьюстон, у нас проблемы, какой-то сбой, давай подумаем об этом, давай переключимся и не будем представлять, как Тянь трахает кого-то на своей невъебенной кровати и чье-то имя выстанывает. Не думать… — Да ну его все на хуй, — шепчет Рыжий и выуживает из кармана штанов мобильный. Тыкает в последний входящий от Тяня и тут же сбрасывает, не дожидаясь, пока пройдет вызов. Открывает чат, переходит в диалоговое окно. «я…» — и это собственно все. Рыжий натурально зависает, глядя на экран, скользит пальцем, не позволяя погаснуть и со злостью нажимает кнопку блокировки на корпусе, когда понимает, что сказать нечего. Что — я? Не хочу, чтобы ты с кем-то трахался? Уржаться можно. Подумать страшно, что может на такое в ответ прилететь. Под веками противно жжет, и Рыжий трет лицо ладонями, ерошит волосы, еще и еще раз. Говорит себе: хватит. Все, блядь, достаточно. А воображение подкидывает очередную картинку: Тянь в мягких домашних штанах, с обнаженным торсом, на кухне, с чашкой кофе в руке, подходит к нему — покладистому и, вероятнее всего, тоже полуобнаженному, уставшему — и говорит что-нибудь колкое и приятное. Что-нибудь такое, от чего покраснеть можно. От чего Рыжий бы точно покраснел. Или наоборот: нейтральное. Вроде предложения сходить куда-нибудь вместе. Сегодня. И завтра. А потом еще и еще раз. Потому что Тяня, наверное, это все слегка подзаебало. Даже не потому, что он привык получать желаемое. А потому что на самом деле ничего плохого не сделал и иногда бутылка с водой — это просто бутылка с водой. А Рыжий — дебил. Которому страшно. Видеть хорошее. Доверять. Подпускать ближе. Но страшнее всего вот такие картинки в голове. Потому что: ты же мой, слышишь? Только мой. На этот раз телефон оказывается прижатым к уху раньше, чем Рыжий успевает подумать, что он скажет. Гудок. И Рыжий прикрывает глаза. Еще один — и ловит себя на том, что сжимает корпус с такой силой, что еще немного — и захрустит. В голове бешено колотится «только не скидывай». А потом гудков больше нет, тишина повисает. Глухая и темная. Рыжий на экран смотрит. Соединение установлено. Счетчик ровно отмеряет секунды молчания по ту сторону и тихой истерии — по эту. Три… четыре… пять. — Тянь? — Рыжий сам не понимает, как может сорваться голос на одном единственном слове, но срывается. — Шань? — а вот у Тяня голос звучит очень ровно. Ровно, блядь. Бесцветно. Так, чтобы тот, кто сейчас с ним в этой тишине, не решил, что звонит кто-то важный. Так, чтобы вечер — ночь! — себе не испортить. — Ты где? Тянь хмыкает тихо, на выдохе. Молчит. Рыжий никогда не думал, что можно молчать вот так: чтобы в ушах звенеть начало. Чтобы в голове заполошно завертелись мысли, того и гляди с языка сорвутся, понесутся, хлынут потоком и вообще не заткнуться будет: я, кажется, сотворил какую-то невероятную херню, мне тут плохо — очень, — и, знаешь, может, давай как бы отыграем назад. Я не предложу тебе съебать, а ты не согласишься. Но Рыжий молчит. Душит в себе это ненормальное желание и просто ждет. — Шань, ты что-то хотел? И уже просто заорать хочется: да, блядь! Я до хуя чего хотел. Я и сейчас хочу. Но не могу, не умею. Не получится у меня словами, потому что страшно, обидно и голос срывается. — Нет. Уверенно пальцем на красную и так же уверенно — наотмашь по стакану. Отлетает удачно: в раковину. Распадается с тихим «крак»: толстое дно с острыми краями и пара крупных осколков. Рыжий смотрит на них, с трудом подавляя желание кулаком стеклянное крошево в нержавейку впечатать. Так, чтобы боль огненным языком костяшки и пальцы лизнула, чтобы кровь и свезенная кожа, а внутри — долгожданное затишье. Но Рыжий просто стоит, по обе стороны от раковины руками упираясь, дышит ртом и прикрывает глаза. А потом достает из нужного ящика тряпку, собирает осколки плавным круговым движением и все вместе выкидывает в урну. Спать. Начало третьего. Ему нужно домой и спать. Но Рыжий знает: ни хуя-то у него не получится. Всегда завидовал тем, кто под стрессом может просто лечь и отрубиться. У него так не бывает, и спать ему сегодня не светит: организм окончательно взбесился. Прилив бодрости и сил такой, что можно добежать до монгольской границы и обратно. Сейчас бы сигарету… …наполовину скуренную. Одну на двоих. Дверь Рыжий не открывает: распахивает, врезаясь всем телом, с удовольствием отголоски боли в плече ловит. Приятно: на несколько секунд все остальное затихает. В переулке, на который выходит служебный вход, как всегда темно: фонарей нет, только вечно тусклая лампа над входом желтоватым светом выхватывает круг асфальта под ногами, стену дома напротив, огромный мусорный бак, морду чьей-то криво припаркованной машины и расплывчатый силуэт, который Рыжий узнает из тысячи. Потому что вот так, подпирая стену макушкой, курит только он. Потому что до того, как от зрительных нервов сигнал распознавания поступает в мозг, в груди уже ебашит кардиошоком. — Привет? — говорит Тянь, глядя куда-то мимо и выпуская струйку сизого дыма. — Ты что здесь делаешь? Смеется тихо, и Рыжему этот смех не нравится. Маньячно звучит. — Хороший вопрос. Рыжий всматривается, сканирует внимательно, как Тянь в очередной раз сигарету к губам подносит. — Ты бухой? — Нет. К сожалению, — качает головой Тянь и медленно окурок о стену за спиной тушит. И что-то не так — Рыжий чувствует. Оно в воздухе повисает. Ненормальное, злое, плотное. Что-то такое, что наверняка чувствуешь, стоя рядом с бомбой с запущенным часовым механизмом: ничего не происходит, но тиканье уже слышно. Рыжий отворачивается, закрывает на двери замок, дергает вниз металлические жалюзи, скрежет которых обычно почти не слышен, сегодня — сейчас — до мороза по позвонкам пробирает. Ждет, что Тянь заговорит, но за спиной тихо. С диалогами у Рыжего плохо. Но молчать вот так — хуже. А еще внутри закипает потихоньку, топит облегчением. Таким, сука, ярким, что от самого себя противно становится. — Че, вечеринка не задалась? — Нормальная вечеринка. Спасибо, что спросил. И в голосе столько злости и холода, что Рыжий едва сдерживается, чтобы не повернуться и не спросить напрямую: хуль ты бесишься? Нет, вот ты-то хуль бесишься? Повернуться все-таки приходится. И в глаза посмотреть тоже. А в глазах у Тяня — кромешный ад, отшатнуться хочется. Рыжий такие глаза у него видел один раз: после драки с Шэ Ли. И ему не понравилось. Только тогда вот это все — темное, аффективное, убийственное — улеглось, когда Рыжий за запястье схватил, прижимая свою рубашку к порезу на ладони. Сейчас Рыжий его не то что схватить, пальцем бы ткнуть не решился. У Тяня тикает внутри, одно неловкое движение, слово, жест — рванет. Рванет и точно зацепит. И лучше заткнуться и молчать. — На хуй ты сюда явился? Рыжему кажется, он вообще не ответит: лицо отворачивает, вглядывается в темноту переулка. Усмехается. И усмешка эта тоже недобрая. Так усмехаются, когда у тебя в жизни только что случился тотальный пиздец, а кто-то, ласково похлопывая по плечу, говорит, что все будет хорошо. От стены с кошачьей грацией отлепляется, подходит ближе, засовывая руки в карманы, вглядывается в лицо, перекатываясь с пятки на носок. И это бесит. И то, что голову приходится запрокидывать, чтобы в глаза смотреть — тоже бесит. — Хотел к тебе. Как проклятие звучит. Рыжий непроизвольно шаг назад делает. Не отшатывается — отступает, чтобы голову задирать не приходилось. Чтобы облако парфюма и сигаретного дыма рассеялось, отпустило и не сбивало с толку. У Тяня в глазах — бешенство. А на шее — тонкий порез. Горло, сука, предательски сжимается. — Че, ничего лучше не нашлось? И это полная жесть. Потому что Тяню смешно. Кивает, опуская голову, разглядывает асфальт под ногами. Тихо выдыхает, непонятно к кому обращаясь: — Пиздец. Реально пиздец. — Поднимает глаза, и Рыжий абсолютно спокойно думает, что сейчас он получит по роже. Хрен его знает за что, просто выражение лица у Тяня именно такое, когда сказать хочется много, а слова не подбираются и проще вложить все невысказанное в один хороший точный удар и всем все станет понятно. Рыжий не против: пусть. Пусть ударит. Пусть кровь из носа или гематома под ребрами. Зато отличная возможность приложить коленом в ответ. Так, чтобы, сука, пополам сложился и потерял способность дышать. Чтобы на минуту почувствовал то, что Рыжего весь вечер изнутри жрет. Рыжий в глаза смотрит с вызовом, руки неосознанно в стороны разводит: ну, давай. Но Тянь только головой качает, пренебрежительно оглядывает с головы до ног. — Не нашлось. Но, знаешь, я, наверное, пойду еще поищу. В переулке тихо. В переулке темно. Только звук удаляющихся шагов и шум крови в ушах. А потом тишина криком взрывается: Рыжий даже не сразу понимает, что орет он сам. Не просто в спину — пару шагов вслед за Тянем делает: — Правильно. Пиздуй, откуда пришел. На кой ляд ты вообще сюда притащился, уебок? Тянь, не оборачиваясь, руку с вытянутым средним пальцем поднимает. И лицевые мышцы конкретно так дергает. И голос — срывается. И все громкое, звонкое, внутри накопившееся, выплескивается в тихий, искренний выдох: — Я тебе его сломаю на хуй. И рука поднимается выше. А Рыжий проебывает момент, когда шаги в бег срываются. Футболка у Тяня тонкая: шов трещит. Кожа у Тяня горячая: сквозь ткань чувствуется. И дыхание у него сбивается, когда Рыжий в стену впечатывает, обеими руками за ворот цепляясь. Рыжий чего угодно ждет: колено под ребра, лоб в переносицу, пальцы на запястьях. Но ничего не происходит. Тянь замирает, не пытается вывернуться или оттолкнуть. Замирает, с усмешкой в лицо глядя. — И? Дальше что, Рыж? Рыжий не знает, что дальше. Не думает, впервые за долгое время вообще не думает, просто прижимает спиной к бетонной стене, наваливаясь всем весом, не сразу понимая, что Тянь не сопротивляется. От него сигаретами пахнет. Едва уловимо — бухлом. Мятной жвачкой и этой долбанной туалетной водой, от которой в мозгу каждый раз замыкает. Рыжему кажется, что его слегка трясет. Потом доходит — трясет его самого. С каждой секундой — сильнее. Глаза жжет, и Рыжий плотнее сжимает губы, чувствуя как их слабой судорогой ведет. Ищет слова для ответа и не находит. Вместо этого сильнее ворот чужой футболки пальцами сжимает. Втягивает воздух сквозь зубы и получается слишком громко. Слишком откровенно. Тянь сверху вниз смотрит: — Отпусти меня. — Медленно облизывает губы, скользит взглядом от глаз к подбородку и обратно и продолжает тихо, обманчиво ласково: — Отпусти или я тебя сейчас вырублю. Или оттрахаю прямо здесь. Пальцы на футболке разжимаются мгновенно. Тянь с интересом разглядывает растянутый ворот. Разглядывает Рыжего, которого последними словами на добрый метр отбросило. Который так и стоит, задыхаясь, сжимая кулаки так, что ногти до крови в ладони впиваются. И конкретно сейчас больше всего на свете хочет сдохнуть. Потому что ничего не взорвется. Потому что часовая бомба притихла, больше не тикает. Самоликвидировалась, расплавилась в чужом самоконтроле и равнодушии. Лицо горит как при температуре. Такой, от которой кровь сворачиваться начинает. И с освещением что-то не так: расплывается все, мутнеет, словно чужие очки с диоптриями надел. И дышать получается только ртом. А потом не получается вообще, потому что Тянь медленно протягивает руку, мажет пальцами по щеке, размазывая что-то горячее и мокрое. Усмехается опять этой своей поганой улыбкой, от которой каждый раз сердце останавливается. — Ты истеришь, как девчонка. И тело реагирует быстрее, чем мозг. Рыжий не успевает понять: только костяшки болью вспыхивают, а в ушах кровь шумит, несется бешено, и в голове жжется радостно-извращенная мысль: «девчонки так не бьют». Тянь так и застывает, слегка откинув голову. Медленно воздух в себя втягивает: крылья носа подрагивают, как у хищника, почуявшего запах крови. Аккуратно кончиком языка угол губ трогает, большим пальцем проводит, разглядывает алый отпечаток. А потом смотрит на Рыжего. Секунда — глаза в глаза, — и ознобом по позвоночнику пробирает. Тянь склоняет голову от плеча к плечу, разминая шею. Улыбается. Рыжий спокойно думает: он убьет тебя. И делает единственно верное: бьет еще раз. Резко, без замаха. В челюсть. Удар глухо, приятно в плече отдается, а потом кулак Тяня дерет кожу на скуле. И мыслей больше нет. Мира нет. Есть только темный переулок, Тянь и дикий, чистый восторг: рвануло. В ушах шумит. И адреналин в кровь хлещет так, что боль почти не ощущается. Охуенно. Вдохнуть жадно, выдохнуть — с хрипом, когда справа под ребрами огнем прожигает. Вдохнуть быстро, выдохнуть — плавно, когда колено в чужую грудь впечатывается. Охуенно, господи. Боль вспыхивает. Боль гаснет. Переменчиво. И только восторг — взаимной константой. — Блядина, — шипит Рыжий, чувствуя, как координация плыть начинает и постепенно усталость накатывает. Зрение в норму возвращается: теперь помимо движения и картинка воспринимается. У Тяня губы в крови. Неглубокая сечка на левой брови. Пятно припухшее, красное по челюсти и подбородку. Вот бы сейчас осторожно костяшками погладить. Он тоже устал, но руку перехватить успевает. Перехватить, вывернуть. И стена летит в лицо слишком быстро. Впивается в скулу, шершавой штукатуркой сдирает кожу. В глазах темнеет. В голове проносится мысль, что так они еще не дрались. А потом в голове становится пусто: Тянь, за запястье удерживая, выворачивает руку так, что кисть почти до лопаток достает, а дышать не получается. — Уебок, — шипит Рыжий. Жмурится, когда Тянь, все так же заломленную руку удерживая, за затылок хватает и еще раз лицом о стену прикладывает. — Как же ты меня достал, — хрипит сбивчиво, всем телом наваливаясь. — Откуда ты, на хуй, взялся, сука рыжая. Тело откликается мгновенно: боль затухает, а перед глазами — белая вспышка. И дикий, ни с чем не сравнимый кайф, когда удается железную хватку на секунду ослабить и впечатать локоть в твердую грудь. Тянь за спиной воздухом давится. Руку отпускает окончательно. И этого достаточно, чтобы вывернуться. Вывернуться и кулак в живот впечатать. Вторая рука после залома двигаться нормально не хочет: не удается пальцы сжать крепко, не удается локтем в седьмой позвонок приложить, когда он пополам сгибается. Зато дальше все быстро и складно. Как по нотам. Рывок, лодыжка Тяня под коленом, и равновесия больше нет. И асфальт, асфальт, сука, твердый. Воздух из груди при падении выбивает подчистую и вдохнуть заново никак не получается: шок диафрагмы, а еще позвоночник дерет такой болью, что никакой адреналин это уже не кроет. Нервные окончания в вопле заходятся, а рука Тяня конкретно так кислород перекрывает, сдавливая горло. И это ни хрена не правильно: Рыжий не понимает. Это только в кино на поверженного противника верхом усаживаются и по роже бьют. В реале упавшего ногами добивают. Это — куда эффективнее. Безопаснее, чем вот так на бедра сесть и сжимать горло ладонью, глядя в глаза. Тянь пальцы сжимает крепче, затылком о землю прикладывает. Несильно совсем, но получается аккурат темечком, и картинка снова плывет. Общей злости на сотню драк хватило бы. Чужой вес окончательно к земле прибивает. Тянь замахивается: широко локоть за спину отводит. Мозг почти в отключке, но сжать до хруста зубы Рыжий успевает. Чисто на инстинктах: так выше вероятность, что челюсть на месте останется. Удар, и мир тонет: глухая воронка без звуков. В виске звенит. В голове полыхает, а во рту — привкус крови. Ободранные лопатки и локти огнем печет. Тянь верхом на бедрах сидя, ерзает. Хватку на горле ослабляет, позволяя глотнуть воздуха, но руку не убирает. Тянь — в бешенстве. Тянь замахивается еще раз. А Рыжего не к месту ебаным дежавю кроет. Это все уже было. Ободранная спина, ладонь на горле и сбитые костяшки. Вес его тела, его запах и тепло его кожи. Жаркий шепот в ухо и стон один на двоих — не от боли. Рыжему это однажды снилось. И тело на это воспоминание реагирует непозволительно: электрическим разрядом от чужой ладони — вниз. От шеи — к паху. От злости — к дикому болезненному возбуждению. И Рыжему хочется сдохнуть. Потому что: не может он не чувствовать, вот так на бедрах сидя. Потому что он точно понимает: так и застывает с рукой в замахе. Дышит часто и тяжело. И смотрит, смотрит, смотрит. В лицо Рыжего, в глаза. На губы. Скалится, как дикий зверь, воздух сквозь стиснутые зубы втягивает. Пальцы занесенной руки сжимаются конвульсивно несколько раз и расслабляются. Рыжий отчетливо чувствует, как его дрожью прошивает. Цепная реакция. Одно на двоих безумие. Тянь, захлебнувшись вздохом, сглатывает с трудом. Кривится. Рукой, для удара занесенной, медленно тянется и сбитыми костяшками по щеке гладит. От этого прикосновения сжимается горло. И взрывается сердце. Тянь склоняется ближе: нависает сверху, упираясь ладонью в асфальт рядом с головой. — Рыж? Сил у Рыжего на это все больше нет. Рыжий покорно голову приподнимает, позволяя чужой руке под затылок скользнуть, зло впивается пальцами в плечо: сжимает так, чтобы отпечаток всей пятерни остался. Там больно — Рыжий знает: туда совсем недавно его локоть врезался. Голос не слушается, голос дрожит. И вместо того, чтобы громко и хлестко, получается тихо. Получается шепотом: — Ублюдок, ненавижу тебя. Ублюдок кивает. Слишком понимающе. Склоняется ниже, жмется лбом в лоб: — Знаю. Я знаю. Я тебя тоже. И это — тоже тихо. Тоже — шепотом. Лихорадочным. В самые губы. Рыжий проебывает момент, когда ладонью за затылок хватается и жадно приоткрывает рот. Это жарко и больно. Грязно. Сладко. И дурманяще искренне. Оно точно убьет их обоих: асфиксией или кипятком в венах. И Рыжему плевать: лишь бы не кончалось. Бедро Тяня в пах упирается, давит, поглаживает. И руки Рыжего сами собой на чужую поясницу срываются: ну же, сильнее. Тянь отзывается. Отстраняется, разрывая поцелуй и вжимается в пах, трется твердым горячим членом, проезжается раз за разом снизу вверх. И Рыжий не сдерживается: стонет, выгибаясь навстречу, и снова к губам тянется. Выдыхает растерянно, когда Тянь отодвигается порывисто и замирает, в глаза глядя: — Ты понимаешь, где мы? И… да. Рыжий вдруг понимает: в переулке, на асфальте, перепачканные кровью, пóтом и дорожной пылью. Со сбитыми руками и сбитым дыханием. Тянь снова к губам тянется: — Поехали ко мне. — Нет, — Рыжий говорит твердо, башкой трясет слишком усердно, в глаза смотрит слишком прямо, — нет, нет, до меня ближе. Я один сегодня. И Рыжий продал бы душу дьяволу, чтобы увидеть вот такой взгляд еще раз. Дорога до дома — смазанно. Не откладывается в памяти. Только то, что по переулку прошли быстро и молча. Не прикасаясь. Потому что опасно. Потому что еще немного и обоим окончательно похрен станет, где там они находятся. Огни пролетающих машин, вытянутая рука Тяня, затормозивший старенький «лифан» с пожилым, интеллигентного вида водителем, который, скорее всего, не разглядел ни кровь, ни грязь на одежде. Только в зеркало заднего вида покосился, когда Рыжий пулей влетел в салон и сдвинулся к самому краю, едва лицом к окну не прилипая. Так легче: от стекла прохладой тянет, охлаждает горящие щеки, которые еще сильнее вспыхивают, когда дверь в салон мягко хлопает и Тянь называет адрес. Его адрес. Голос звучит спокойно, ровно. От этого спокойствия мурашками прошибает круче, чем от хлесткого крика. Такси по ночному городу несется, а Рыжий так и сидит, уткнувшись в окно. До дома совсем немного остается, и Рыжий осторожно голову поворачивает, косится на Тяня. Тоже — в окно. Лица не видно, зато можно разглядывать шею, надорванный ворот футболки, ключицу. Рыжий сглатывает тяжело, когда такси у дома останавливается. В глотке совершенно сухо, а кожа горит. Кожа требует прикосновений. Дыхание так до конца и не выровнялось: отголоски адреналина в крови гуляют, а мысли, которые в голову лезут, успокоению никак не способствуют. Из такси выходят почти одновременно, каждый из своей двери. Рыжий останавливается, ждет пока Тянь машину обойдет и с ним поравняется, смотрит под ноги. До подъезда всего ничего, несколько метров. Но кажутся они нереально долгими, когда Тянь идет рядом, почти касаясь плечом. Мужик в такси, как назло, уезжать не спешит: забивает маршрут в навигатор. А Рыжего трясет. Их обоих трясет: Рыжий понимает это, когда магнитный ключ к замку прикладывает и чувствует плечо Тяня рядом со своим. Замок не срабатывает: заходится тихим писком. — Его заедает иногда, — шепотом говорит Рыжий и смотрит на ссадину на локте у Тяня. Думает, что это нужно обработать. А потом? Что дальше? Замок со второй попытки поддается, щелкает внутренним механизмом. Как дальше? В подъезд заходит первым. Успевает несколько шагов сделать до того, как дверь за спиной хлопает, а Тянь снова рядом оказывается. Горячие губы, горячие руки, стена за спиной. Все тело ноет. Член стоит так, что больно. Не будут они ничего обрабатывать, господи. Не помирал никто от ссадин и синяков, ебись оно все. По ступенькам идти неудобно. Неудобно вот так: спиной, спотыкаясь, не отрываясь от губ и ногтями чужую спину сквозь ткань царапая. Поочередно друг друга в стены впечатывая и пытаясь язык как можно глубже в рот засунуть. Ключом в замочную скважину никак не попасть. Раз за разом срывается, проскальзывает в дрожащих пальцах. Координация в ноль. Дыхалка — приступами. И трясет. Трясет, сука, так, что лучше вообще оставить попытки двигаться. Замереть, позволить вжать себя в эту гребаную дверь и прижиматься сзади. Ладони Тяня на животе, гладят подрагивающие мышцы, царапают. И губы горячие, жадные ни на секунду от шеи не отрываются. Лижет, прикусывает безостановочно, трется носом о затылок. Пряди волос зубами прихватывает. И от этого тонкими иголками простреливает: от макушки напрямую в пах. — Шань… Шань, Рыж… хороший мой. Рыжий губу закусывает, жмурится крепко, когда понимает, что вот этот скулеж, громкий, на выдохе, — его. Пальцы Тяня поверх его ложатся, помогают ключ в замок вставить. В квартиру так и вваливаются, друг от друга не отрываясь. Рыжий захлопывает дверь ногой, толкается, прижимая Тяня к стене, едва ли не с размаху чужой рот ладонью запечатывает. Запрокидывает голову, громко, вопросительно орет в потолок, убеждаясь: — Мам? …Пять секунд тишины и безумия в глазах Тяня. А потом собственная футболка расплывчатым белым пятном перед лицом мелькает. Так и повисает на предплечье, когда Рыжий обеими руками за шею обхватывает, прижимается ближе. Лихорадочные прикосновения по всему телу до костей огнем прожигающие. Хриплые выдохи, стоны изо рта в рот, и пальцы в волосах. Тянь на секунду отстраняется, серьезно в лицо заглядывая: — Боишься? — Нет. Рыжий только руками за пояс обхватывает, дергает на себя, спиной отступая в сторону спальни. Тянь целует не вовремя. Не вовремя ладони в карманы джинсов Рыжего запускает, сжимая ягодицы и притираясь членом к члену. Не вовремя: ориентация в пространстве у Рыжего сбивается. Нога случайно цепляется за полку для обуви, та валится с грохотом, заставляя обоих вздрогнуть. И обойти ее не получается. Рыжий, теряя равновесие, хватает Тяня за плечи. Падая, за собой утаскивает. Уже на полу оказавшись, понимает: не больно. Под спиной — коврик, вместе с ними по инерции уехавший, под затылком ладонь Тяня: успел, надо же. А сам Тянь — сверху, всем телом наваливается, прижимая к полу. Тяжелый. И эта чертова тяжесть очень приятная. В глаза недоверчиво смотрит, когда Рыжий край футболки цепляет, нетерпеливо вверх дергает: — Сними. Да сними ты, блядь. Снимает. Убивает прикосновением кожи к коже, возможностью трогать, гладить, каждый сантиметр губами и ладонями изучать. Тянь, поцелуй разрывая, медленно вниз по телу спускается, выцеловывает шею и грудь. Прикусывает сосок и шипит придушенно, когда Рыжий больно стискивает волосы на затылке. Не отталкивая, притягивая ближе, выгибаясь навстречу. Тянь застежку на джинсах дергает слишком нетерпеливо: пуговица отлетает, скачет по полу, укатываясь под вешалку. И это последнее, что Рыжий вообще осознает. В памяти начисто стирается, куда делась остальная одежда. Зато очень отчетливо отпечатывается взгляд Тяня, когда между его бедер усаживается и то, как под этим взглядом жаром с головы до ног затапливает, и реальность начинает жалобно по швам трещать. Не спешит, изучает глазами, рассматривает внимательно, по животу поглаживая. Тихо, со странным восторгом, почти благоговением в голосе, выдыхает: — Рыжий. И кожа на лице уже не просто горит — плавится, когда до Рыжего доходит, о чем он. Куда он смотрит. И голос предательски срывается: — А ты думал, на мне красные перья растут? — Нет. Я все именно так и представлял. Да, да, Шань, — смеется коротко, продолжает совсем тихо, глядя в глаза, — когда дрочил на тебя. И Рыжего выносит окончательно. И реальность не то что по швам трещит, на лоскуты расползается, и ничего, кроме Тяня, не остается. Его вес — снова сверху, язык, во рту Рыжего вытанцовывающий, и горячая ладонь, обхватывающая член. Плавно сверху вниз по всей длине проходится, оголяя головку, большим пальцем надавливает. Выдыхает горячо, когда чувствует, как Рыжий выгибается, подаваясь навстречу, шепчет что-то в самое ухо, прикасаясь губами, кажется, просит о чем-то. О чем — Рыжий не понимает, скорее догадывается, когда Тянь нетерпеливо бедрами ведет, пытается пахом к его телу притереться. И жизненно необходимым оказывается вот так же потянуться в ответ, скользнуть рукой, сжимая, лаская. Горячо. Твердо. Влажно. Очень влажно. Рыжий резко отдергивает руку, и Тянь замирает, застывает со стоном на губах. Медленно глаза открывает, в лицо всматривается: — Неприятно? — Что? Нет, — Рыжий мелко головой трясет, — нет, нет. Я просто… Тянь, кажется, понимает, склоняется медленно, губами уха касаясь, осторожно мочку прикусывает: — Все хорошо, Рыж. Не бойся. Так же, как себе. И ничего уже не страшно и не стыдно. И все становится просто. Ласкать друг друга вот так, губами стоны ловить и задыхаться, в глаза глядя. Кончить почти одновременно: Рыжего выкручивает так, что поясницу ломит и чужое имя против воли громким выкриком вырывается. Тянь почти сразу за ним следует: Рыжий горячие капли на ладони и животе чувствует. Все еще вздрагивая, руками обхватывает, притягивая ближе, вслушивается в сорванное дыхание и тихий сбивчивый шепот. Слов не разобрать: в ушах звенит. Но интонацию Рыжий улавливает безошибочно: точное попадание в ноты того, что у самого внутри, под ребрами творится. Рыжий мягко по волосам гладит, губами ко лбу прижимается. И прикрывает глаза, чувствуя, как затапливает темнотой и спокойным, ровным теплом. …Губа болезненно ноет, и Рыжий неосознанно по ней языком проходится. Трогает неглубокую сечку, улавливает на языке свежий медный привкус. Удовлетворенно думает, что у Тяня почти такая же. От улыбки больнее становится, и Рыжий изо всех сил старается сдержаться, растворимый кофе кипятком заливая. Застывает, широко глаза распахнув, когда слышит, как в замочной скважине ключ проворачивается. Черт. Нет, нет, нет, не может быть — слишком рано. Но в коридор все равно выходит. Снова про губу забыв, улыбается. — Привет, мам. Джия, на одной ноге стоя, разувается. Голову на голос вскидывает резко, щурится, разглядывая лицо и медленно выпрямляется. — Та-а-ак. — И туфля в ее руке начинает выглядеть опасно. — Мам… — Ты опять? Нет, ты опять? Что с лицом? И где ты шлялся три дня? Из школы звонили и… Рыжий руки примирительно вскидывает, жестом остановиться просит: — Мам, тише. Пожалуйста. Я не один. Джия еще что-то сказать хочет — по глазам видно. Но не может. Прислушивается, на дверь ванной косится, из которой шум воды доносится. Смотрит на него, приоткрыв рот, вопросительно голову склоняет и говорит уже шепотом: — То есть? И до Рыжего доходит, о чем она думает. — Э… нет, мам, нет. В смысле: это не то, что ты подумала. Краска в лицо бросается мгновенно: вообще-то, блядь, именно то. Только вот Джия ждет, что из ванной выпорхнет какое-нибудь милое создание весом в пятьдесят кило и с длинными волосами. — Там Тянь, мам. Мы с ним… Бля-я-я… — Встретились. — Рыжий сам себе кивает и, натыкаясь на недоверчивый взгляд матери, продолжает: — Случайно. Вчера. И было поздно. И я подумал, что он может… ну, остаться. Не против? — Да нет, — пожимает плечами Джия, так и стоя в одной туфле, пальцем в лицо тычет, указывая на ссадину, — с кем еще ты встретился? — Случайность, — говорит Рыжий, — упал. И улыбается довольно, потому что — правда, он ведь на самом деле упал. — Ясно. Все с тобой ясно. Что делали? В голове с десяток идей для ответа вспыхивает, а потом взгляд падает на коврик, на котором стоит Джия. И это пиздец. Рыжий спиной поворачивается резко, возвращается на кухню, так ничего и не ответив. Руки под струю холодной воды подставляет. С ужасом думает, что Тянь выйдет из душа в его футболке. И Джия, которая эти футболки гладит, непременно это заметит. Джия, которая опираясь плечом на косяк, за спиной стоит, смотрит настороженно: — Шань? И наконец-то можно ответить искренне. Черт с ним, что кровь из разбитой губы опять сочиться начнет: — Да все отлично, мам. Это, — Рыжий пальцем у лица вертит, — правда случайность. И Джия верит. Успокаивается. Просит сделать чай, вытягивая шпильки из волос и взбивая их рукой. Замирает неподвижно, когда за спиной дверь ванной хлопает: — Привет, Тянь! И, только когда он желает в ответ доброго утра, оборачивается к нему. Хмыкает тихо, и Рыжий, хоть и не видит ее лица, точно знает: разглядывает. Изучает отметины на лице Тяня. — Тоже упал, да? Тянь смеется тихо, виновато разводя руки. И этот хриплый смех теплом в груди отдается. Извиняется за вторжение, клятвенно заверяет Джию, что ничего серьезного не произошло и улыбается. Улыбается так искренне, что Рыжий видит: Джия оттаивает. Успокаивается. Спрашивает, будут ли они завтракать. Рыжий спешно в комнату ретируется, на ходу бросив, что они опаздывают уже, хотя времени — предостаточно. Для Рыжего это — слишком. Тянь в его футболке, Джия, с интересом обоих разглядывающая, и коврик, коврик этот гребаный. Скулы предательски горят. Рыжий в рюкзак учебники складывает, прислушивается к мягкому, размеренному голосу Тяня, к смеху Джии. Губу закусывает. Господи. Как он это делает? Как у него получается себя вести так, словно ничего не произошло, и он в их квартире просто потому, что домой неудобно добираться было? И никакого тебе смущения, никакого тебе румянца. В комнату бесшумно заходит, тихо прикрывает дверь. К счастью, не приближается, не пытается прикоснуться, так и стоит возле порога, спокойно наблюдая, как Рыжий собирается. А у Рыжего из рук все валится. — Шань? — Чего? — Шань. Рыжий поворачивается слишком резко, выдыхает слишком шумно. Нервно губы облизывает, старательно не глядя в глаза. — Она не поняла. — А если… — И в глаза посмотреть все-таки приходится. — Нет. Точно нет. — И сразу спокойней становится, когда Тянь улыбается ласково, качая головой, говорит еще тише. — Она меня на ужин в субботу пригласила. Можно? Тянь голову набок склоняет, все с той же улыбкой с ног до головы оглядывает, и Рыжий вдруг думает, что на него никто никогда так не смотрел. Отворачивается, бурчит под нос что-то невнятное, но определенно выражающее согласие. И когда слышит за спиной тихий смех, закусывает губы. Чтобы сдержаться. Не расплыться в улыбке от уха до уха или того хуже: не засмеяться вот так же тихо, выплескивая сладкое, теплое, в каждой клетке пульсирующее и изнутри согревающее. И Рыжий — сдерживается. Пока обуваются в коридоре, пока прощаются с Джией и спускаются по лестнице. Срывает Рыжего уже на выходе из подъезда, когда Тянь за пояс перехватывает, к себе разворачивая. Обхватывает лицо ладонями, лбом ко лбу прижимается, заглядывая в глаза. Улыбается. И Рыжий не успевает это проконтролировать: когда Тянь к губам прикасается, улыбается в поцелуй, притягивая ближе. И на улице оказывается чертовски солнечно.