Недотрога

Последние весенние дни в Гуанчжоу оборачиваются адовым пеклом. Даже птицы на деревьях затыкаются, решив не расходовать энергию понапрасну. Жаль, что Цзянь — не птица. Цзянь энергию не бережет: треплется безостановочно и отключиться от своего бодрого голоса не позволяет — стоит Тяню на секунду прикрыть глаза, Цзянь настойчиво тычет пальцем под ребра или пинает по ноге и уворачивается с нечеловеческой скоростью и ехидным смехом. У Цзяня так всегда было, но за последний месяц наступило резкое обострение и прибавилась новая тема для веселья: личный телохранитель, которого к нему приставили после той поездки за город. Забрал их тогда Зэн, развез по домам, с каменным лицом уставившись на дорогу и старательно игнорируя все попытки заговорить. Больше они его не видели. Чэн на следующий день скинул лаконичное «спасибо», а Цзяня в школу привез незнакомый парень с белыми волосами и ледяным взглядом. Цзянь на все вопросы только плечами пожал: ничего, мол, не знаю, мама велела его слушаться, сказала, он хороший. Тянь верит: любой, кто может вынести Цзяня ежедневно, хороший по умолчанию, главное, чтобы в процессе общения базовые настройки ненароком не сбились. Цзянь со смехом делится рассказом о том, как «эта туша» спала, а потом — после того, как Цзянь решил проверить свои у него волосы или крашеные и выщипнул несколько на пробу — резко открыл глаза и чуть не вывихнул ему руку спросонья. Цзяню весело. Чженси хмурится и задумчиво трет пальцами губы. Тяню белобрысую тушу искренне жалко — интересно, за что Чэн с ним так? — Прикинь, — Цзянь в очередной раз легонько пинает, — он сказал, что если он мне ненароком руку сломает, его премии лишат. — Я тебе сейчас ногу сломаю, и никто меня ничего не лишит, — не глядя отмахивается Тянь. После часа на баскетбольной площадке мышцы тянет приятной усталостью, влажные волосы липнут ко лбу, бубнеж Цзяня убаюкивает покруче колыбельной, и Тянь, развалившийся на газоне в тени под дубом, ловит себя на том, что улыбается. Просто смотрит на зеленые, пронизанные солнцем листья и совершенно по-дурацки улыбается. Без причины. Совсем недавно это еще немного пугало. Совсем недавно, у него еще изредка возникали мысли, что это ненормально. Теперь нет. Теперь все хорошо. Теперь — последняя стадия: упереться взглядом в сгорбленную спину с выступающими лопатками, залипнуть на рыжий затылок так, будто видит впервые, и все — все, пиздец. Мышцы на лице к вечеру будут привычно ныть. На улице ад. А у него теперь Рыжий. Такой хороший, такой ласковый и совсем ручной Рыжий. И можно потянуться, щурясь на солнце, податься всем телом вперед, чтобы дотянуться, и медленно, сверху вниз, острые позвонки пальцами пересчитать. — Грабли, бляха, убери! Замечательный Рыжий. Грабли приходится и правда убрать: совсем, походу, солнце башку напекло. Не стоило. Люди же вокруг. У Рыжего вон, аж шерсть дыбом на затылке встала. Он же теперь до конца дня шипеть будет. Потому что да, он по-прежнему шипит. Он по-прежнему смотрит так, что окружающие тоже начинают заинтересованно смотреть, и Тянь каждый раз ждет, что кто-нибудь вот-вот достанет из кармана поп-корн. Смотрит, скидывает его руку и орет на публике. Смотрит, сплетается пальцами и захлебывается дрожащим шепотом наедине. А Тянь теперь знает, каково это — месяц жить под нескончаемым контрастным душем, под которым раз за разом то ледяной водой, то крутым кипятком окатывает. Тянь от этого откровенно тащится. Тянь стоит вечером перед зеркалом, разглядывая новый наливающийся кровью синяк на плече и пытается вспомнить откуда он взялся: твердый кулак впечатался, потому что «свали, придурок, смотрят же» или горячие пальцы сжались слишком сильно, потому что «еще, сильнее, не останавливайся». Тянь закипает на протяжении очередного хуевого дня и говорит себе, что чуть позже он с этим обязательно разберется. Чуть позже он обязательно оторвется по полной. Как только дверь квартиры за спиной закроется, сумки с учебниками свалятся с грохотом на пол прямо в коридоре, а Рыжий влетит лопатками в стену, хватая ртом воздух. Тянь — планирует. Тянь вообще любит планировать. Рыжий не планирует ничего. Рыжий не пытается приложить даже минимальные усилия, чтобы в его действиях прослеживалась хоть какая-то последовательность. Он об этом вообще не задумывается. Рыжий — чертов кукловод, не замечающий пришитых к пальцам тяневских нервов, Рыжий дергает за все и сразу, выбешивая до зубового скрежета, а потом успокаивая одним точным, выверенным прикосновением, и Тянь ловит себя на том, что руки, только что до треска сжимающие ворот его футболки, вдруг начинают дрожать от жадности, и чувствует, как топит такой нездоровой ебаной нежностью, что все на что его хватает — потереться открытым ртом о его щеку или шею. Такой хороший, такой ласковый и совсем ручной Рыжий. И пусть никто не знает. Пусть никто, кроме него, не видит, каким он бывает. Каким он мог бы быть постоянно, но почему-то не хочет. Или не может. Пусть. Тянь это каждый раз про себя снова и снова повторяет, когда замечает удивленные взгляды окружающих. В которых так и читается: на кой ляд тебе это? Как тебя вообще угораздило? Ксинг и еще пара приятелей из прежней компании брезгливо поджимают губы, стоит Рыжему замаячить на горизонте, переводят насмешливый взгляд с него на Тяня, уже зная, что ровно через минуту Тяня притянет в нужную сторону как магнитом, и демонстративно поворачиваются спиной. Но больше не задают вопросов. Вообще ничего больше не говорят. Не потому, что тактичность проснулась или пониманием накрыло — нет, так ни хуя не бывает. Просто однажды, после того как Рыжий появился во дворе, а Тянь сорвался к нему навстречу, Цоу что-то спросил у стоящего рядом Ксинга и тот лениво ответил. Тянь расслышал не все — отойти успел. Тянь расслышал не все — но Тяню хватило: —…не знаю. Как по мне, этот рыжий — вообще ублюдок конченый. А через секунду Ксинг впечатался спиной в стену, даже не пытаясь перехватить прижатое к горлу предплечье и глядя на него огромными перепуганными глазами. И в голове прояснилось. И пришлось одернуть себя. Пришлось ограничиться медленным выдохом сквозь зубы: — Не надо, ладно? Вот так — о нем — больше не надо. Ксинг заторможено кивнул, потер шею, одернул рубашку. Юби растерянно выдохнула и, спохватившись, полезла в сумку за телефоном: она сделала новые фотки, она сейчас покажет. Она сейчас проявит чудеса дипломатичности, хуль, что ей стоит. А Рыжий посмотрел на все это издалека и просто свалил. И только вечером, после того, как Тянь завалился к нему домой и добрый час улыбался за ужином Джие и почесывал за ухом Страшилу, утащил в свою комнату, демонстративно громко закрыв дверь: — Тебе не нужно подходить ко мне в школе. Дальше будет только хуже. Тянь сразу же согласился: — Хорошо. Согласиться было проще простого. Согласиться, а на следующий день дождаться его у ворот и в школьный двор ввалиться, впервые крепко обхватив рукой за плечи и нарочито громко здороваться со всеми, кто на пути попадется. Потому что: да. Хорошо. Согласен. Пусть дальше будет хуже. Хуже не стало. Может быть потому, что если смотреть на что-то удивительное, не поддающееся объяснению каждый день, то удивительным оно быть перестает. Равно как и интересным. Может быть потому, что Цзянь и Чжэнси, не сговариваясь, прилипают к Рыжему на каждой перемене, утягивая за собой то на баскетбольную площадку, чтобы покидать мяч, то на зеленый газон, чтобы съесть сэндвич: мы с ним, он с нами, остальные могут идти мимо. Может быть, потому, что Юби, после того случая с Ксингом, вдруг стала с завидной регулярностью появляться рядом с Рыжим, если он вдруг оказывался один: одолжи ручку, Шань. Помоги открыть бутылку газировки. Спасибо, Шань. Ты такой милый, Шань. И все это — так громко и звонко. Шань только диву дается: — Она больная? Тянь в ответ трясет головой: — Нет, Рыж. И в один из дней долго шарится по огромному торговому центру, разглядывая витрины и думая, что бы ей такое купить. Так ничего и не выбирает, но на следующий день, стоя в курилке, слушает ее веселую трескотню о предстоящей вечеринке, приглашение прийти и захватить с собой Рыжего, и вместо ответа крепко обнимает за голову и говорит, что она — его лучший друг. Рыжий по-прежнему не понимает. Рыжий кривится в ответ на очередную дурацкую просьбу и обзаводится привычкой, увидев Юби, приветственно вскидывать руку. Он и сейчас ее вскидывает. Цедит сквозь сжатые зубы: — Вот черт, — и отворачивается демонстративно, как только понимает, что мимо она не пройдет. И Юби не проходит: налетает облаком легкого парфюма и веселого щебетания, роняет на траву мелкий рюкзак — что в нем вообще поместиться-то может? — и тут же сообщает, что ей нужна помощь. Очень-очень нужна, у нее катастрофа. Упирается легонько носком изящной туфельки в кроссовок Тяня: — Вставай и спаси меня. Мне нужен кто-нибудь высокий. У малышни сегодня выступление, нужно развесить воздушные шарики и плакаты в актовом зале. Под потолком. Мингли заболел. Ксинг прогуливает. С Чаном и Тао я поссорилась. Хи и Ченглей не дотянутся. У меня по плану — полтора часа, а потом все, армагеддон. — Не могу. У меня по плану — мистер Лян и доклад о Сатурне. Не выступлю — прощай высший балл. Извини, — Тянь, приподнимаясь на локтях, головой качает. — Очень красивый пояс, кстати. — Это юбка, — отмахивается Юби. Шумно вздыхает, вопросительно перебегает умоляющим взглядом от Цзяня к Чжэнси. — Прости, — виновато растягивает губы Цзянь, — у нас Зонг. Сама понимаешь… Юби понимает. Сникает на глазах, опуская плечи: — Черт. Я туда просто не дотянусь. А это же первоклашки, я не могу их без шариков оставить. А я даже на стремянке — не дотянусь. И я, господи, так высоты боюсь, — обреченно вздохнув, подхватывает с земли рюкзак и продолжает уже более оптимистично: — Ладно, если свалюсь и что-нибудь сломаю, приходите в гости, порисуем на гипсе. А я точно свалюсь… — Я могу помочь. — Рыжий отворачивается еще сильнее, теребит силиконовый браслет на запястье, сообщает стволу дерева. — У меня биология. Я туда все равно не собирался. Тянь добросовестно прикусывает губу. Чжэнси с Цзянем на Рыжего смотрят так, словно он только что сообщил им, что ему в общем-то совсем несложно сигануть с небоскреба. И Рыжий, скорее почувствовав, чем увидев это непонимание, тут же включает заднюю: — Я просто предложил. Нет — и ладно. Я… — Спасибо! — Юби едва на месте не подпрыгивает. — Ты даже не представляешь, как это важно. Джу предлагала обойтись без шариков, но что это тогда за праздник, правда ведь? Пойдем быстрее, там еще пара плакатов, их тоже нужно повесить, и еще там гирлянда — тебе девчонки покажут. Рыжий поднимается на ноги, отряхивает джинсы от прилипших травинок и, закинув на плечо рюкзак, хмурится на уставившуюся на него Юби. Разводит руками: что? Та только голову с улыбкой запрокидывает: — Идеально. Точно дотянешься. Пойдем? И уносится вперед, обгоняя Рыжего на несколько метров, скорее всего, спешит увести подальше, пока не передумал, рассказывает что-то весело и, обернувшись, коротко взмахивает рукой на прощание. Цзянь с Чженси на этот жест никак не реагируют, только смотрят в спину, слегка прищурившись: Тяню иногда кажется, что проводя вместе все свободное время, они так круто научились сливаться воедино, что даже мимика стала почти одинаковой. — Я за газировкой, — задумчиво тянет Цзянь, и, повернувшись к Тяню, тычет пальцем в ту сторону, куда ушли Юби с Рыжим, — это ты на него так положительно влияешь? — Нет, — отвечает Тянь и покрепче сжимает губы. Телефон жужжит мелкой вибрацией, на экране высвечивается имя брата, и Тянь, раздраженно заблокировав вызов, снова поворачивается к Чженси. Раздумывает пару секунд, не решаясь, но потом все же лезет в рюкзак, зажимает в ладонях яркую пластиковую карту: — Слушай, Чжань, есть предложение, — и, дождавшись, когда тот отлипнет от экрана телефона и поднимет на него глаза, продолжает, — можешь заболеть перед олимпиадой по алгебре? — Что? — Заболеть. Сделать вид, что заболел. Не прийти. Чженси фыркает, снова залипая в мобильный: — Перегрелся? Зачем мне… — долго разглядывает собственные кеды и, наконец, качает головой. — Не прокатит. Даже не думай. — Прокатит, — улыбается Тянь, тянется рукой, цепляя Чженси за ухо и тут же демонстрируя кислотно-оранжевую подарочную карту из крупнейшего магазина электроники и бытовой техники. — Видишь? Ловкость рук и никакого мошенничества. Это тебе. В качестве компенсации за мамино разочарование. Чженси, забрав карту, в руках ее вертит, вскидывает удивленно брови, глядя на вписанный крупными цифрами номинал: это ни фига не геймпад. Это новая крутейшая приставка и десяток лицензионных дисков. И еще останется. — Это тупо, Тянь. Не поеду я — поедет кто-то другой. Но не… — Я договорюсь с Зонг. — Каким образом ты с ней договоришься? — Она от меня тащится. — Ага, конечно, — закатывает глаза Чженси. — Ей за шестьдесят, Тянь. Вернись на землю, мачо ушибленный. — Я, правда, договорюсь. Не думай об этом, мне просто нужно, чтобы ты согласился. — Даже если я соглашусь, и даже если Зонг согласится, и даже если она его заставит, это все равно не проканает. Мало его туда отправить. Нужно, чтобы он там что-то делал. С ним ты как договоришься? — Как-нибудь. — И зачем? Тебе оно зачем? В идеальном плане — проеб. Тянь на этом простом вопросе валится. Пару раз приоткрывает рот, пытаясь подобрать слова и объяснить, но потом только крепко сжимает зубы и смотрит на Чженси долгим прямым взглядом. Тот задумчиво пропускает карту между пальцами, сверлит в ответ и сдается первым, досадливо языком цокнув: — Ладно. Хер с тобой, раз уж так приспичило. Попробуй. Он реально крут и… ладно, я пойду: от меня, в отличие от некоторых, Зонг не тащится и с опозданием не пустит. Чженси, закинув на плечи рюкзак, лениво подбирает с земли обертку от шоколадного батончика, оставленную Цзянем, сует в карман, говорит уверенно: — Из этого ни хера не получится, — и протягивает подарочную карту назад, — забери. Я и без нее заболею. И, знаешь, может, Цзянь прав: последнее время он, вроде, становится лучше… в смысле, с тобой. — Тебе кажется, — кивает Тянь и улыбается так, что становится почти больно. — Спасибо. Чженси и правда только кажется. И Цзяню — тоже. Так не бывает. Не существует людей, которые могут сделать тебя лучше. Но есть те, которые могут сделать тебя самим собой.