Недотрога

В зале кондиционер включен на полную, но мощности не хватает, и он явно не справляется с разбесившимся, уже совсем по-летнему припекающим солнцем. Жарко. И отвернуться от навязчивых лучей, которые сквозь оконное стекло прямо в лицо бьют, никак не выходит, как ни вертись. Да и не повертишься особо на стремянке стоя. Да и не хочется ему вертеться, лучше уж вот так, на ощупь, забрать у Юби очередной шар, мимолетно соприкоснувшись кончиками пальцев, и снова отвернуться. Смотреть на нее сверху вниз, каждый раз на улыбку напарываясь, как-то неловко. И еще более неловко — на четверых девчонок, которые при его появлении сначала притихли, потом переглянулись настороженно между собой, а теперь разглядывают его, даже не пытаясь это скрыть. Зачем? Юби же так и сказала, едва успев распахнуть перед ним дверь и громко потом за спиной ее захлопнув: — Смотрите, кого я привела! Это Шань. Он нам поможет. И они, блин, смотрят. Отвлекаются периодически от важных дел вроде коллективного распутывания гирлянды и смотрят. А Шань помогает, пытаясь понять, какой черт его дернул сюда прийти, и подавляя желание плечами передернуть или рукой по затылку провести, стряхивая любопытные взгляды. Только Юби ведет себя так, словно он тут каждый день этой херней с развешиванием шариков занимается: — Сейчас закончим здесь, и нужно будет вон там, в углу, еще немного розовых добавить. Как-то не очень получилось, да? — Как хочешь. — Тогда добавить. — Она его недоброжелательный тон или не замечает, или делает вид, что не замечает. Она, ей-богу, немного чокнутая. Поди разбери, чему опять радуется. Она, по ходу, перманентно в состоянии радости и праздника. Пока сюда шли, радовалась. Заметив кого-то из одноклассников и помахав рукой — тоже. И, даже споткнувшись, рассмеялась весело, сказала, что день сегодня не задался. Рыжему представить страшно, что бывает в те дни, которые у нее задаются, и еще Рыжий тоже начинает потихоньку радоваться: Юби выдает такое количество слов в минуту, что ему говорить вообще не приходится, разве что кивать изредка, соглашаясь с тем, что воздушные шары — важный атрибут любого праздника, и с тем, что за оставшееся время они точно успеют все подготовить. И это — большой такой, огромный, жирный плюс: вряд ли бы он с ней нашел тему для разговоров. Что у них общего-то? Он — головная боль учителей, задира-отшельник в футболке с растянутым воротом, она — школьная звезда, девочка-мечта в брендовых шмотках. Которая раньше его в упор не замечала, а теперь пытается подружиться так активно, что Рыжий иногда спросить хочет: чего ты ко мне прицепилась? Хочет, но не спрашивает. Как-то язык не поворачивается, учитывая, что она единственная из друзей Тяня, кто не морщит нос, когда видит их вместе. Не то чтобы это важно, но… —…как думаешь? Из своих мыслей приходится вынырнуть и, опустив глаза вниз, на светлую макушку, переспросить: — А? — Плакат. С цветами или с кошкой? — Не знаю. — С цветами, наверное. Может быть. А может быть и нет. — Юби старательно связывает вместе несколько шаров, протягивает ему. — Может, лучше все-таки с кошкой. А ты же любишь кошек, да? — Чего? — Кошек. — Нет. Рыжий пожимает плечами, стараясь не обращать внимания, как девчонка, стоящая к ним ближе всех, отвлекается от сборки бумажного фонарика и с любопытством смотрит сначала на Юби, потом на него. — А Тянь сказал, что ты забрал кота, который за школой жил, и теперь он живет у тебя. — М-м. Тяню нужно вломить. Чтобы меньше открывал рот там, где не просят. Чтобы не возникало таких вот ситуаций, когда на него четыре пары глаз с неподдельным интересом пялятся. — Тянь говорит, что он стал в три раза больше, и все три — в ширину. Правда? — Юби никак не уймется, только голос звонче становится. — Покажешь фотки? — У меня их нет. — А как ты его назвал? Рыжий, прицепив последний шар, со ступенек спускается, топая демонстративно громко. С двух последних и вовсе спрыгивает так, будто пол проломить хочет, и оказавшись лицом к лицу, припечатывает выразительным взглядом: — Страшила. — Мило. Девочки, помните того кота? Девочки определенно помнят. Девочки уже даже не пытаются создать видимость хоть какой-то деятельности. Стоят, слушая с любопытством. А потом Тами — Рыжий не уверен, но, кажется, это Тами — недоверчиво хмурится, вертит в руках бумажный фонарик и подходит ближе: — Это тот, у которого одно ухо? — Вообще-то, уха у него полтора. — А говорили, ты его убил… Спокойно говорит, безэмоционально, так просто — констатация факта. И Рыжий реагирует так же: равнодушно плечом пожимает и отходит в сторону, к коробке, где лежат крепления для плаката. Замечает, как Юби на Тами глаза округляет, состроив совершенно зверскую гримасу. Кто бы подумать мог, что она так умеет. Зря старается, конечно. Он отлично знает, что говорили. Псих. Живодер. И еще: вы знаете, многие маньяки начинали именно с животных. Он две недели забавлялся, пока до него эти домыслы и перешептывания долетали. Его как-то не трогало. А вот Юби, похоже, сейчас расстроилась. Смотрит вон виновато и нервно убирает прядку волос за ухо. Подходит нерешительно, так же, как Рыжий, садится на корточки рядом с коробкой. И поди разбери, от чего ей больше неловко: от слов Тами или от того, что сидя вот так, приходится пальцами намертво в край юбки-пояса вцепится, чтобы окончательно вверх не уползла: — Извини, я не думала, что она такое скажет. — Да пофиг. Рыжий говорит правду. Рыжему на самом деле пофиг, кто там что думал и кто что сказал. Рыжий точно знает, что забудет про это в ближайшие пару минут. А потом понимает: не-е-ет, ему про это забыть не дадут. Тами подходит совершенно бесшумно, переминается с ноги на ногу до тех пор, пока это пританцовывание раздражать не начинает, и с интересом наблюдает за Рыжим, который вертит в руках крепление, пытаясь понять, как это должно работать. Рыжий не выдерживает первым: — Чего тебе? — Ничего. — Но с места не двигается. А потом неожиданно протягивает ему шоколадный батончик. — Хочешь? — Нет. — Возьми. У меня еще есть. — Да отцепись ты со своими конфетами. Не хочу я. И, покосившись на Юби, понимает, почему она так сосредоточенно рассматривает брошюру со схемой крепления. Понимает, что значило ее «я тебя с девочками познакомлю» и ее многообещающее «не волнуйся, ты им понравишься». Рыжий тогда и не волновался, а вот сейчас начинает. Потому что Юби за листовкой прячет улыбку. Потому что, если она еще пару раз откроет рот, очень велика вероятность, что он им и правда понравится. И когда Тами отходит в сторону, Рыжий на Юби смотрит исподлобья. Максимально исподлобья и максимально зло. — И зачем ты? — Что? Про кота? Я не знала, что это тайна. Извини. — Зачем ты меня сюда притащила? Юби от изучения схемы наконец-то отвлекается. Вскидывает голову, смотрит на него этими своими зеленющими глазами: — Шань, ты же сам предложил помочь. И ответить оказывается нечего. Потому что: а ведь и правда, сам. Сам же? — Я за плакатом схожу, — поднимается на ноги Рыжий, — ключ от подсобки где? …Лучше бы он этот ключ по дороге проебал. Сколько же тут, господи, хлама. Сколько же тут старья ненужного, о котором наверняка и не вспомнит никто, а если и вспомнит, вряд ли найдет на пыльных, ломящихся от тяжести полках. Как в этом бардаке вообще можно что-то найти? Он вот уже минут десять не может. А ищет-то не мелочь. Ищет здоровую коробку, на которую для верности еще и стикер налеплен с указанием, что именно за барахло в ней хранится. От духоты затылок уже противно ломит и пыли здесь столько, что Рыжий в очередной раз трет нос тыльной стороной ладони, сдерживаясь, чтобы не чихнуть. Попробуй тут чихни — и уже не остановишься. И попробуй тут — найди нужное, не стянув себе на голову что-нибудь с верхней полки и… — А чтоб тебя! Пластиковая банка, которую Рыжий случайно локтем задевает, на пол валится с громким треском и, разумеется, оказывается не полностью закрытой. Шурупы и гайки по всему помещению разлетаются, и Рыжий, чертыхаясь, бегло оглядываясь в поиске щетки и в поиске стеллажа, под которым относительно пусто и под который можно это все быстро смести. Не собирать же. И чертыхается еще раз, пытаясь понять, как он до этого докатился. До всего вот, блядь, этого. Мало того, что за последний месяц ни одной драки — разве что с Тянем, но это не в счет, — мало того, что он теперь на переменах постоянно ошивается с ним и этими двумя блондинистыми недоразумениями, а не сидит в одиночестве на заднем дворе, так теперь еще и роль доброго самаритянина на себя примерить решил, устраивая праздник для малышни. Пиздец. Пойди вон, почешись хребтом о косяк, убедись, что зуд между лопатками — это от жары и пыли, а не потому что, того и гляди, крылья прорежутся. Осталось только на вечеринку отправиться, про которую Юби уже неделю трещит как только рядом оказывается. Рядом с ним. Или рядом с Тянем. Что почти всегда одновременно бывает. Потому что — что? Потому что вместе. Целый месяц уже — вместе. Хоть и верится в это по-прежнему с трудом. Особенно, когда на протяжении дня приходится на расстоянии держаться, уворачиваясь от его рук, и делать вид, что ничего между ними не изменилось. Последнюю гайку Рыжий даже не трудится под стеллаж загнать, просто тянет подошвой потасканной кеды поближе к плинтусу и чувствует, как настроение укатывается туда же. У него так каждый раз бывает, стоит только подумать о том, о чем думать не стоит. Не стоит, потому что это все неважно и ни хрена оно не значит. Вместе же. Так и что с того, что об этом никто не знает? Что с того, что приходится стискивать зубы и отворачиваться, когда девчонка с параллели подходит и показывает Тяню два билета в кино, кокетливо улыбаясь и уточняя, не хочет ли он составить ей компанию? Что с того, что сидя в классе на перемене, приходится бороться с настойчивым желанием ладонями уши прикрыть или просто встать и выйти вон, когда одноклассницы вполголоса обсуждают, как мило Тянь вчера разговаривал с какой-нибудь Ниу? Что с того, что Ксинг вчера, показывая какой-то видос в телефоне, прилип к Тяню так, что между ними и лист бумаги впихнуть бы не получилось? Плечом к плечу и кожа к коже. Важно? Неважно. Никакого значения не имеет. Дурь это все бессмысленная. Дурь, как и день ото дня нарастающее желание Рыжего, сидя однажды на газоне, когда вокруг народу побольше будет, взять и засосать его при всех. Рыжий, вздохнув, на корточки опускается, рассматривает очередную подходящую по описанию коробку. Никогда он такого не сделает. У него на такое смелости не хватит. И вовсе не потому, что к привешенным на него ярлыкам еще и не очень лояльное определение сексуальной ориентации добавится. Нет. Он бы на это болт забил. Он бы забил, а вот Тянь… А что Тянь? Тянь бы, наверное, тоже забил. Уж кто-кто, а Тянь, застрявший в своих предпочтениях аккурат на середине шкалы Кинси, свои двусторонние наклонности никогда не скрывал. И никакие ярлыки к нему не липнут, куда там. Наш золотой мальчик из тех, кто при желании любое отклонение превратит в пикантную особенность. Наш золотой мальчик из тех, кто может завтра заявиться на занятия, натянув трусы на голову, и на следующий день все будут недоумевать, почему им еще вчера казалось, что трусы на голове — это странно. Наш золотой мальчик из тех, кто, встречаясь не с девчонкой, а с парнем, ни за что не стал бы это скрывать. С каким-нибудь другим парнем… не с Рыжим. Не с Рыжим, который первую неделю после той поездки за город каждый день, заходя на школьную территорию, ждал. Когда все узнают. Когда Тянь откроет рот — и все узнают. Неделя закончилась. Месяц на исходе. И хер его знает, что там Рыжий себе нафантазировал, с чего эта дурь у него в башке вообще взялась и почему от этого так… обидно, да. Хоть и никакого повода для обиды у него нет. Они же с самого начала, вроде как, договорились. Там еще, на горячих источниках, по дороге от их коттеджа к коттеджу Цзяня и Чжаня, когда Рыжий, психовано ощупывая пластырь на шее, спросил: — А если они поймут? — Да выдохни ты уже. Не поймут. И прав же оказался. Они не поняли. Рыжий выдохнул. И выдохнул еще раз, уже вернувшись в город: в учебный день, когда Тянь утром подошел и закинул руку на плечо так же, как обычно. Рыжий, так же, как обычно, вывернулся и отступил на пару шагов. А к вечеру окончательно расслабился, убедившись, что Тянь вовсе не планирует превращать тайное в явное. Знать бы еще, куда эта расслабленность подевалась спустя пару недель. Знать бы еще, как научиться мерзкий внутренний голос затыкать, когда он перед сном начинает настойчиво нашептывать, что кого-нибудь более подходящего Тянь бы прятать не стал. Крышка на очередной коробке хрустит под пальцами, и Рыжий недовольно морщится. Неважно. Ну неважно же это все. Пусть никто не знает. Зато сегодня вечером Тянь снова к нему домой завалится. Утянет на баскетбольную площадку, а потом, за ужином, будет чесать Страшилу за ухом и улыбаться Джии. А потом, когда Джия в клинику унесется и они вдвоем останутся… — Наконец-то, — закатывает глаза Рыжий, убедившись, что в коробке именно то, что нужно. Надо же, все-таки нашел. Теперь главное, чтобы хлипкое дно по дороге не отвалилось и не пришлось по коридору на карачках ползать, все эти богатства собирая. И еще было бы неплохо, если бы школьная королевна и ее фрейлины к его приходу успели вдоволь наговориться, перемывая ему кости, и больше к нему не лезли. В коридоре тихо и душно. По виску капля пота стекает, щекочет, раздражая, и Рыжий неловко выворачивает шею, пытаясь стереть ее о плечо. Делает еще пару шагов по инерции и замирает, напоровшись взглядом на широкую спину. Не узнать его невозможно. Если бы Рыжему нужно было охарактеризовать Чэна одним словом, он бы не задумываясь сказал: мрак. Такие вот ассоциации. Чэн — это именно оно. Вот тебе солнце лучами по полу стелется, вот тебе тишина, покой и безопасность, а посмотри в спину — и сразу почувствуешь. Во все стороны расползается, и, кажется, даже температура на пару градусов падает. Шелохнись только, привлеки внимание — и на тебя перекинется, дотянется темными щупальцами и с хрустом сломает шею. Тянь говорит: он нормальный. Тянь говорит: мы не общаемся, он мудак. Нормальный, но мудак. Если попробовать в эту формулировку вникнуть — ни хера не получится. Но Рыжий не пробует. Тянь больше ничего не рассказывает, а он не настаивает. При упоминании Чэна у Тяня в глазах тоскливый ад. Рыжий туда не суется, хотя и хочется иногда. Появляется у него это ебанутое желание — чуть глубже заглянуть. Появляется и сразу же гаснет: не лезь, куда не просят. Дно коробки ломко под руками прогибается, и Рыжий отставляет ее на ближайший подоконник. Вертит в руках мобильник, не решаясь. Не будучи уверенным: стоит ли. Но потом все же набивает короткое «Твой брат в школе» и гипнотизирует экран. Не доставлено. Рыжий даже знает почему. Видел неоднократно, как Тянь звонки Чэна скидывает, стискивает зубы, сатанея, и, не задумываясь, телефон отключает. И сегодня вот тоже видел, чуть больше часа назад. Ничего необычного. Кроме того, что на этот раз Чэн в школу явился. И явился не для того, чтобы Тяня выловить. Нет. В сторону учительской пошел. Значит, не сам пришел, а вызвали. Рыжий еще раз телефон проверяет, надеясь на заветную зеленую галку рядом с «отправлено», постукивает телефоном по стоящей перед ним коробке, перебирая в голове варианты, что случиться могло. Самое херовое: он знает, что случилось. Ничего. Ни драк, ни прогулов, ни плохих оценок, когда они у него были-то. Золотой мальчик блестит и сияет. И закидывает свои руки ему на плечи, сидя рядом. В горле становится сухо, ноги уже сами по коридору несут, и думать получается только о том, чтобы ступать потише. Чтобы к приоткрытой — спасибо, господи — двери носом прижаться. Прилипнуть поплотнее к узкой, хорошо продуваемой сквозняком щели, и замереть, разглядывая строгую госпожу Линг, сидящую за столом, и Чэна — напротив. Спиной к Рыжему сидит, облокотившись о спинку так, что видны только затылок, плечи и кисть руки, расслабленно лежащей на подлокотнике. Чэн с его габаритами в этом сухоньком кресле на тонких ножках должен комично выглядеть. Но почему-то не выглядит. Это, наверное, талант от бога: в любой обстановке и при любых обстоятельствах, на любую поверхность садиться так, что она, сука, в трон превращается. Госпожа Линг монотонно толкает краткую речь, хорошо поставленным голосом выражая благодарность за то, что Чэн сюда по первому зову явился. Рыжему, кроме нее и Чэна, ничего толком не видно, но ему и не надо. Интерьер учительской он до мельчайшей детали знает: бывал здесь не единожды. Ему и не надо: нечего отвлекаться, а то пропустит еще шаги в коридоре и вовремя смыться не успеет, если появится кто-то из преподавательского состава. — Тянь один из лучших учеников, и я как преподаватель понимаю, какие усилия приходится прикладывать вашей семье для достижения такого результата. Дети требуют огромных вложений: сил, времени и терпения. Госпожа Линг выдерживает паузу, очевидно, ожидая, когда Чэн согласится или расплывется в улыбке от такой высокой оценки его педагогических способностей. Но тот только отзывается сухо: — Благодарю. Сил и терпения много, а вот со временем дела обстоят не очень хорошо. Я буду вам крайне признателен, если мы перейдем непосредственно к делу. Он что-то натворил? — Нет. У меня нет никаких претензий к его поведению и успеваемости. Но последнее время кое-что происходит, и я считаю, что вы должны быть в курсе. Уверяю вас, мне крайне неприятно сообщать вам о подобных вещах, но мой долг — поставить вас в известность, и я верю, что при должном влиянии семьи и, разумеется, школы, сложившаяся ситуация разрешится без негативных последствий. Чэн молча кивает, и госпожа Линг продолжает еще более воодушевленно: — Мы не вмешиваемся в частную жизнь учеников, но всегда тщательно следим и прикладываем максимум усилий, чтобы благополучные дети не попадали под влияние… менее благополучных сверстников. К сожалению, вынуждена признать: мы не всегда успеваем заметить и отреагировать вовремя, и иногда ситуация выходит из-под контроля раньше, чем мы о ней узнаем. И, боюсь, это — именно наш случай. — Наш? — Чэн выдерживает долгую паузу. — Мне крайне приятна такая степень участия. Сразу чувствуется, что вы подходите к делу со всей ответственностью. Госпожа Линг в улыбке расплывается, а Рыжий прикрывает глаза, вслушиваясь в интонацию. Что-то не так. Слова правильные, но вот голос… Черт его знает, как объяснить. Смешинка, блин. Смешинка, которая случайно влетела в этот сурово сжатый рот да так и прилипла к кончику языка. Рыжий это уже слышал: в тот день, когда не разобравшись на Чэна налетел, от Тяня отдирая. Чэну тогда было весело. Ему какого-то хера и сейчас весело. А вот Рыжему — нет. Рыжему — стремно. После этого продуманного вступления, он ни разу не сомневается, о чем речь пойдет. О ком пойдет. Рыжий осторожно шаг в сторону делает, вжимается спиной в стену рядом с дверью, прикрывает глаза. Он бы сейчас об эту стену со всего маху затылком приложился, вот только шуметь нельзя. И подслушивать тоже нельзя, но… Линг продолжает все так же серьезно: — Вы знакомы с друзьями вашего брата? Пауза в диалоге. Проеб в сердечном ритме. Уклончивое: — С некоторыми. Я не пытаюсь контролировать эту часть его жизни, полагая, что Тянь достаточно взрослый и рассудительный, чтобы самостоятельно выбирать круг общения. — Разумеется. И могу вас заверить, что до недавнего времени было именно так. Но в данный момент все складывается не лучшим образом. Вы что-нибудь слышали о его новом друге? И сердце теперь отбивает ломаную чечетку, от удара к удару ошибаясь все чаще. Ебучий боже. Я буду хорошим. Я буду очень хорошим, только пусть она сейчас расскажет Чэну про какого-нибудь другого друга, окей? — Мо Гуань Шань. Рыжий сам не знает почему, но вздрагивает. Вздрагивает так, будто и вправду ждал, что она назовет другое имя. Глупо. Чудеса не случаются там, где их не ждут. Чэн молчит долго, очевидно, припоминая. И на душе становится еще паршивее. Вспомнит, конечно. Как тут не вспомнить взъерошенного придурка, который на тебя всем телом швырнулся, не посчитав нужным предварительно выяснить, что происходит. Чэн на самом деле вспоминает. После недолгой паузы, ровно отзывается: — Мы однажды виделись. Почему вы считаете… Дальше слушать смысла нет. Дальше слушать — себе же хуже. Да и что он там нового услышит? Рыжий знает, что она скажет. Рыжий все про себя знает. И Чэн сейчас тоже узнает. Драки, прогулы, неуспеваемость. Агрессия, отчужденность, кабинет школьного психолога. Чэн сейчас все узнает. Ему сейчас объяснят: у вашего младшего брата проблемы. У вашего младшего брата на расстоянии вытянутой руки — Мо Гуань Шань. Примите, на хуй, меры. Шаги по коридору громким эхом разносятся. Шаги того и гляди ускорятся, на бег сорвутся. А в голове почему-то очень тихо. Шаги неправильные, ноги ватные. Левая и вовсе цокает. К левой, к мягкой подошве кеды, гайка прилипла. Одна из тех, что хотелось побыстрее под стеллаж замести: это не я тут намусорил, пусть кто-нибудь другой уберет, я просто за плакатом зашел. Рыжий, на одной ноге посреди коридора стоя, отскребает ее, поддевая ногтем, убирает в карман. Достает мобильный. Не доставлено. Да и ладно. Пусть уж спокойно дочитывает свой доклад о Сатурне, отбивая высший балл, Чэн его потом сам выловит и все объяснит. А Рыжему лучше за коробкой вернуться, потом вернуться в зал и повесить плакат с косоглазой кошкой туда, куда скажут. Других вариантов все равно нет. …Говорят, у девчонок хорошо развита интуиция. Рыжий верит. Как тут не верить, когда Юби еще в дверях его взглядом окинула, отошла в сторонку и больше не лезет. Сама не лезет и другим не дает. Только когда он уже последнее крепление цепляет, поближе подходит и, запрокинув голову, говорит «спасибо». Говорит, что хорошо получилось. Нерешительно напоминает, что если он все-таки надумает, она будет рада его видеть. — Серьезно, Шань, приходи. Будет весело. У тебя адрес мой сохранился? — Я работаю. Вообще-то, Рыжий врет. Никакой работы у него сегодня вечером нет. Лэй теперь со своими сменами сам разгребается и на каждую просьбу подменить в ночную, слышит в ответ, что Рыжий не может. Занят. Планы. И вообще, не его проблема. Особенно если учесть, что в фотостудии, куда его однажды притащил Тянь, авралы бывают еженедельно, а оплата за один полный день, посвященный перетаскиванию коробок или сборке мебели, почти в два раза превышает то, что он зарабатывает в забегаловке за неделю. Да и те ночи, которые выдаются раз в трое суток и в которые Джии дома нет, тратить на мытье посуды и уборку помещения не хочется совершенно. Какой там. У него теперь эти ночи куда более интересно проходят. Сегодня вот тоже планировалось, по крайней мере до того, как Чэн на горизонте замаячил. — Правда не могу, — трясет головой Рыжий, смотрит бегло на экран, проверяя включил ли Тянь телефон. — Может, в другой раз. Если мы всё — я пошел. В коридоре смех, визги и броуновский ад: он едва выйти успевает, как в него в разбегу какой-то пацан врезается, отскакивает в сторону, вскидывает голову, потом втягивает ее в плечи и спешно отходит. Рыжий в другой раз рыкнул бы непременно, а то и дополнительное ускорение придал бы, за шкирку дернув, а сейчас даже внимание не обращает, высматривая Тяня. Продирается сквозь движущуюся толпу к кабинету, в котором у того последний урок был, и замирает, неожиданно столкнувшись взглядами. Стоит, оперевшись задницей о подоконник и скрестив руки на груди. Стоит, демонстративно отворачиваясь от Чэна, который говорит ему что-то. Неприятное, скорее всего: Тянь раздраженно кривится. Чэн, судя по мимике, рассобачивается все больше, тычет пальцем на уровне лица, а потом, заметив, что Тянь вообще на него не смотрит, отслеживает взгляд и поворачивает голову в сторону Рыжего. И ни шагу вперед сделать не получается, будто подошва кед расплавилась и намертво к полу прилипла. Да и сам Рыжий от того, чтобы расплавиться, тоже уже недалек. Не отворачивается и глаза не отводит на чистом упрямстве, хотя внутри все съеживается от этого тяжелого взгляда. Тяжелого и в то же время равнодушного. Как на пустое место. Как на что-то незначительно-мелкое: неподходящая гайка к кеде пристала? Отскреби да выбрось. Или в карман спрячь. Чэн снова говорит. Тянь снова кривится, отвечает коротко, слезает с подлокотника, явно намереваясь свалить, и едва успевает рюкзак подхватить с пола. Одна секунда и Чэн, намертво вцепившись в его плечо, за собой тянет. Рыжему кажется, что народ на уровне рефлексов расступается, даже те, кто спиной стоит, затылком опасность чувствуют — в сторону отходят. Рыжий бы тоже отошел, вот только понимает, что Чэн Тяня к нему тащит. Чэн пиздец как зол. Рыжий скорее сдохнет, чем отвернется. Рыжий скорее сдохнет, чем Тяня одного со всем этим дерьмом бросит. Только вот Тянь почему-то ни испуганным, ни встревоженным не выглядит, и когда Чэн его внезапно вбок дергает, в сторону коридора, ведущего на улицу, покорно следом идет. И это так неожиданно, что только и остается удивленно рот приоткрыть, когда Тянь, обернувшись, громко орет: — Шань, подожди меня, хорошо? — и удивиться еще больше. — В библиотеке! Ладно уж «подожди»: может, и правда живым вернется. Но, блядь… серьезно? В библиотеке?!

***

Пятнадцать минут прошло, а кажется — вечная вечность. Пятнадцать минут прошло, и последние пять из них Рыжий неотрывно выпиливает взглядом двери, поминая Тяня по матери за то, что подождать попросил именно здесь, а не во дворе: отвлечься совершенно не на что. Да и вряд ли получилось бы: нервозностью с каждой минутой кроет так, что затылок мурашками стягивает. Девчонки за соседним столом хихикают, но стоит Рыжему косо на них глянуть, спешно утыкаются в книгу. Он тоже утыкается. Не то чтобы он читал. Не то чтобы он вообще знал, что это за учебник: так просто, схватил первый попавшийся с ближайшего стеллажа. А что это, кстати, за учебник? «Взаимодействие — это воздействие тел или частиц друг на друга, приводящее к изменению их движения». Фи-изика. Ага, как познавательно. Главное: в тему же, прям про него. Рыжий определенно двигается. Под воздействием одного не в меру для своих лет вымахавшего в высоту тела. Из пункта А в пункт Б. От «не подходи — убьет» к «вообще-то, я иногда и поздороваться могу». Рыжий двигается. Сегодня вот шарики развешивал. Вчера домашку делал. И, блядь, домашка не самое странное, что он вчера делал. Кровь приливает к щекам, и Рыжий склоняет голову пониже, упирается лбом в ладонь. Рыжий точно знает, у него сейчас на этом лбу огненными письменами вычерчено: я сегодня ночью трахался. Грязно, долго и с удовольствием. В до сих пор немного смущающей коленно-локтевой, стискивая в кулаках простыню до онемевших пальцев и закусывая то наволочку на чужой подушке, то собственную ладонь, со стонов в крик срываясь, с крика — в тихое бессмысленное бормотание. Хороший плохой мальчик. Рыжий, еще ниже склонившись, на автомате углы страниц перебирает, отгоняя непрошеные мысли. Неважно, невелика потеря: в случае чего — к образу психа-одиночки он всегда успеет вернуться, так ведь? Страницы приятно шелестят под пальцами, и Рыжий, прикрыв глаза, книгу наугад открывает и тычет в нее пальцем. Способ, конечно, так себе… «Необратимый процесс невозможен к проведению в противоположном направлении посредством всех тех же промежуточных состояний». Да ну на хуй. Ты еще, блядь, печеньку с предсказаниями купи. Учебник на другой край стола отлетает, а Рыжий, поймав взгляд библиотекаря — строгий, поверх очков, — примирительно выставляет ладони вперед: извините, нервы шалят. Сложный параграф. Да и денек так себе… Часы на телефоне издевательски подтверждают: тебе кажется. Кажется, что долго. На самом деле всего еще одна минута прошла. Это снова игры времени, которое только вдвоем с Тянем пролетает с немыслимой скоростью, и каждый раз оказывается — мало. Мало, даже если все время после занятий вместе провели, и мать непонимающе косится, без особого давления уточняя, где его теперь постоянно носит. Мало, даже если всю ночь вместе были, и от первых лучей разбудившего солнца до мерзкого звонка будильника лежал, завороженно разглядывая скулы и линию губ. Его всегда мало. Он всегда нужен. Так по-дурацки, так глупо и правильно нужен. А сейчас особенно. Когда придет-то уже? Когда придет и скажет, что все хорошо. А скажет он именно это — Рыжий не сомневается. Не хочет Рыжий в нем сомневаться. И когда двери наконец-то открываются и Тянь появляется на пороге, Рыжий просто не может сдержать шумный, облегченный выдох и рывком поднимается на ноги. Только вот от облегчения и следа не остается, когда Тянь сдержанно кивает библиотекарю, окидывает Рыжего взглядом с головы до ног, идет к нему и, поравнявшись, даже не притормаживает. Проходит дальше, бросив на ходу: — Пойдем со мной. Сосредоточенный. Явно на взводе, даже в линии плеч напряжение чувствуется. И Рыжий все пялится, пялится на эти плечи, обтянутые темно-синей футболкой, и зачем-то думает о том, какие они теплые и твердые. Как приятно их трогать. Как сейчас хочется. И чтобы он обернулся и сказал уже что-нибудь — тоже хочется. Что угодно… Но Тянь не говорит. Проходит вдоль длиннющего стеллажа, поворачивает влево, проходит до конца следующего. Уводит за собой по книжному лабиринту все дальше и дальше, вглубь, туда, где никого нет. Где никто услышать не сможет то, что сказать собирается. Еще раз свернув, останавливается наконец-то, оглядывается через плечо, убеждаясь, что Рыжий следом идет, и, раздраженно вздохнув, садится на корточки. Изучает корешки книг, стоящих на нижней полке. А Рыжий изучает его. — Тянь? В ответ только губы поджатые. И противный холодок, поселившийся в желудке, усиливается в разы. Рыжий осторожно пристраивает рюкзак на пол. Нарочито медленно, чтобы бесшумно получилось. Любой звук сейчас по нервной системе полоснет так, что ноги подкосятся и он просто рухнет на пол рядом с ним. Опускается рядом, и Тянь, почувствовав его взгляд, поворачивается лицом, смотрит, оценивая. Самого Рыжего или его способность эмоции контролировать. — Я тебе сейчас кое-что скажу. Ты только не ори, ладно? — Вертит головой по сторонам, убеждаясь, что одни. Рыжий машинально зеркалит этот жест, двигается ближе, опираясь на колено, и чувствует как плавно окатывает мерзким предчувствием. Смотрит в глаза. Смотрит просто потому, что оторваться не может. Смотрит потому, что уверен, что вот так, глаза в глаза, будет легче. — Ладно. Тянь почему-то не спешит. Скользит взглядом по лицу, залипает на губах, которые тут же гореть начинают, по шее и, снова к глазам вернувшись, выдыхает медленно. Выдыхает так, словно с силами собирается или ищет в голове какие-то другие возможные варианты того, что озвучить собирается. Видимо, не находит: ерошит волосы, лицо ладонью трет и устало головой качает: — Я… черт, я знаю, что это очень неправильно, серьезно. Я понимаю, но… блядь, я так всегда хотел это в библиотеке сделать. — Что? Рыжий понять не успевает. Черт знает, куда подевались реакции, в уличных драках наработанные. Но в следующую секунду Тянь резко, одним рывком вперед подается и обхватывает ладонями лицо. А Рыжий падает на задницу и давится вдохом. И еле-еле успевает руки выставить и опереться о пол за спиной, чтобы равновесие удержать и полностью под тяжестью чужого веса не свалиться. По позвоночнику и затылку сразу же дает таким жаром, что мозги на секунду-другую полностью отключаются, и все, что получается, — жадно рот приоткрыть. У мира пауза. У мира перезагрузка. У Рыжего — чужой вес на бедрах и горячие ладони на затылке. А у Тяня стоит. Рыжий точно знает: чувствует, когда он, окончательно обнаглев, полностью перебирается на руки, усаживаясь сверху, и плавными тягучими движениями о низ живота трется. По краю сознания бродит мысль, что нужно его оттолкнуть, вот только руки, которые сейчас удерживают и свой и чужой вес, не слушаются совершенно. Не желают они его отталкивать. Только пальцы, которые вмиг горячими стали, царапают вышарканное ковровое покрытие за спиной и не понять уже что это: попытка на пол окончательно не завалиться или просто судорогой от удовольствия прошибает. Тянь отстраняется первым. Лижет напоследок губы, целует подбородок и, все так же нависая над Рыжим, строго предупреждает: — Здесь положено тишину соблюдать. Ты обещал. — Ты совсем дебил? Кивает радостно, строит рожу, высовывая язык, и тянется снова. Рыжий едва успевает предплечьем в грудь упереться, оттолкнуть так, что Тянь тоже на заднице сидящим оказывается. Ржет тихо и ноги вытягивает, удобнее устраивая на бедрах Рыжего. Откидывается назад, опираясь на руки: — Чего ты? Здесь нет никого. — Поэтому ты меня тут и лижешь, да? — Да, — кивает и снова улыбается. А Рыжему вдруг хочется… да хер его знает, чего хочется. Футболку на груди в кулак сгрести и тряхнуть хорошенько или лбом в переносицу боднуть. Потому что: да. Здесь и правда никого нет. Именно поэтому они сюда и притащились. Рыжий отворачивается, старательно не замечая, как Тянь ногой дрыгает, привлекая внимание: — Эй. Да чего ты? — Что тебе Чэн сказал? Молчит. Молчит, и Рыжий, не выдержав, лицом поворачивается. Скулы начинает припекать. — А что он должен был сказать? У классного руководителя были какие-то вопросы. Вроде, решили. Не знаю, я не вникал. — Не заливай. Я знаю, о чем они говорили. — Откуда? — Подслушивал. — Пф, ни хуя не благородно. Рыжий в ответ только зубы сжимает. И Тянь сдается первым. Отодвигается от него, складывает ноги по-турецки, трет ладонью лицо: — Так, ладно. Ну и что ты там такого услышал? На Рыжего смотрит раздраженно и немного устало. Подбородок вскидывает, подгоняя: давай уже, вываливай, что там в твоей башке творится. А у Рыжего в башке что? А у Рыжего в башке — торнадо. Носится, сука, по черепушке, о стенки долбится и ни во что внятное не складывается. Рыжий молча пальцем в грудь тычет, потом так же молча тычет им в сторону Тяня. Кривится, передразнивая госпожу Линг: — Мы следим, чтобы благополучные дети не попадали под дурное влияние сверстников, — и, переходя на нормальный тон, добавляет: — Благополучный — это ты. Тянь заметно расслабляется: — Как-то не очень у них получается, да? — Чего ты веселишься? Она же права. — В чем? — Ты. Я. Только не говори, что не видишь, как все смотрят. Как все смотрят и что они все думают. Рыжий замолкает на полуслове, понимая, что вряд ли объяснить сможет. Замолкает, надеясь, что Тянь сам поймет. Влезет ему в башку и как-нибудь поймет. Но Тянь, кажется, наоборот с каждым словом понимает все меньше. Хмурится задумчиво, заправляет выбившийся шнурок за язычок белоснежной, наверняка вчера еще на витрине стоявшей кеды. Кензо, блядь. Бесит, блядь. И жесты его спокойные, и кеды эти пиздатые. Вот все сейчас бесит. И время будто остановилось, секунды бесконечно тянутся. А он все молчит и все возится с этим блядским шнурком. Задумывается так, будто Рыжий ему вопрос на миллион задал, а не простой факт констатировал, и наконец пожимает плечами: — Это тебя теперь общественное мнение волнует? — А тебя? — с ходу огрызается Рыжий, и получается неожиданно зло. Получается едва ли не с вызовом. На который Тянь почему-то не ведется. Только смотрит теперь серьезно и внимательно. Рыжий отворачивается первым. Кто тебя за язык-то тянул? Что ты от него услышать хочешь, сидя на полу между книжными полками, когда занятия идут и вокруг ни души? Тянь зовет тихо. Совсем тихо, едва ли не шепотом. Не по имени, как обычно в присутствии людей обращается. Этим своим дурманящим сознание: — Рыж… Двигается ближе и, обхватив за шею, на бедра усаживается, между делом подавив сопротивление, которое даже самому Рыжему хилым кажется и на которое ни сил, ни желания не остается. Ни на что уже не остается, потому что Тянь ерзает, удобнее устраиваясь, по затылку гладит и прижимается губами к губам. Не нападает в привычной манере, не кусается, требуя открыть рот, не проталкивает язык внутрь. Целует медленно, поочередно прихватывая его губы своими, осторожно и не больно совсем прикусывает нижнюю, зализывает тут же, не настойчиво просясь внутрь. И какое уж тут сопротивление. Какое уж тут недовольство, когда так жарко и ласково. Тут уже только желейной лужицей растекаться, послушно открывая рот и выжидая момент, когда наиграется и позволит в ответ языком толкнуться. Глаза плотно закрыты, и в ушах шуметь начинает. И как-то разом неважно становится, кто там что говорит и думает. По хрену. Совершенно. Главное, вот же он: тяжелый и теплый. Жмется всем телом, целует, снова перехватывая инициативу, дышать начинает поверхностно, часто и, тоже обо всем на свете забыв, притирается еще ближе. Скользит губами по челюсти, прихватывает мочку уха, вверх подается, привставая на колени, и вжимается твердым и даже сквозь слои одежды горячим членом к животу. Едва успевает срывающийся стон губами поймать, бодается лбом в лоб. — Рыж? Ты чувствуешь, м? Знаешь, что это? — Теперь уже ниже спускается, вжимается в пах, растягивает губы в улыбке, чувствуя такую же твердость, проезжается по члену Рыжего снизу вверх и к самому уху склоняется. — Это — идеальное место для общественного мнения. К губам тянется, а Рыжего не к месту замыкает. Рыжего отпускает разом, и пальцы, гладящие Тяня по затылку, сами собой в кулак сжимаются, дергая за волосы, оттаскивая от себя и заставляя в глаза смотреть. И не заставить себя уже остановиться. И не заткнуться никак, хоть и стоило бы: — Да? Ну, может, если ты такой смелый и на хую все вертел, возьмешь и расскажешь своим друзьям, с кем трахаешься? Замирает. С приоткрытым ртом замирает, смотрит растерянно и даже не пытается пошевелиться. Отодвинуться или волосы из хватки Рыжего высвободить. Будто и не чувствует эту хватку вовсе. Моргает пару раз сонно, а в следующую секунду вздрагивает всем телом и, резко перехватив руку Рыжего, подается назад. Мгновение всего — и он уже сидит на корточках, перебирая пальцами корешки книг. Рыжий тоже теперь слышит. Шаги. Тихие, легкие. Рядом совсем. И звонкий веселый голос: — Так вот вы где. Рыжий подбирается быстро: подтягивает колени к животу, обхватывает руками, всем богам молясь, чтобы Юби не заметила его полыхающие огнем щеки. Или, ладно уж, господи, член бы стоящий не заметила — и на том спасибо. — Куда ты делся? — Юби не замечает. Вперед проходит, останавливается у Тяня за спиной, продолжает, не дожидаясь ответа. — Что делаете? — Читаем. — Серьезно? — Юби многозначительно тычет пальцем вверх, на указатель. Тянь смотрит. И Рыжий смотрит. И… литература для младших классов. Сказки, блядь. Рожа огнем горит. Пламенем полыхает, когда Юби быстро перебегает взглядом от него к Тяню и обратно, закатывает глаза: — Ладно. Не буду мешать. Читайте на здоровье, лишь бы не вслух. Я только напомнить хотела, что сегодня все у меня собираются. Начало в девять. Тянь, я тебя жду? Не похоже, что Тянь слышит. Тянь где-то не здесь: на лбу хмурая морщинка проступает, у него так во сне бывает, когда плохие сны снятся — Рыжий теперь знает — или когда думает о чем-то серьезном. Отзывается тихо: — Не получится, извини, — косится на Рыжего. И Рыжий чувствует. Херня близко. Херня уже вспыхнула у Тяня в мозгу, она уже у Тяня на языке вертится, того и гляди сорвется. Рыжий чувствует, но все равно к продолжению оказывается не готов. — У нас с Шанем планы на вечер: мы вдвоем планировали побыть. Мы с ним встреча… Рыжий черт знает как успевает рот ему захлопнуть. И черт знает как вообще по этому рту попадает, а не в глаз или по носу. Потому что рука дернулась раньше, чем подумать успел. Потому что: ебучий боже, что ты творишь-то, придурок? Придурок не сдается. Выворачивается со смехом, умудрившись лизнуть ямку ладони, перехватывает за запястье: — Мы с ним всре… мгх… — Встретимся! — на всю библиотеку орет Рыжий. — Мы с ним вечером встретимся и придем. Обязательно!