Недотрога

Рыжий ждет. Все три следующих дня ждет: когда? Когда тревога окончательно перерастет в психоз. Потому что она нарастает — Рыжий чувствует. Еще и погода тоску нагоняет: немного раздразнит солнцем и снова осадит дождем. Рыжего от него в сон клонит. Особенно ночами, когда по подоконнику мерно барабанит, на часах ближе к четырем утра, а на полу в комнате разложены учебники. Новым фокусам никого не выучить — Зонг права, ему лишь бы на старых не проебаться. На третью ночь Рыжий так и отключается: уложив голову на книжную страницу и сонно моргая на значок принадлежности на противоположной. В форме этого значка и просыпается: свернувшись дугой и вытянув вперед руки. Страшила, развалившийся поперек кровати, лупает на него глазами: хозяин, ты совсем ебанулся? Из окна тянет сырым холодом, и Рыжий, потирая поясницу, раздраженно кривится: совсем, кот, совсем. Окончательно и бесповоротно. Учусь вот, видишь. И окно не закрываю на всякий случай, хотя и договорились, что больше никогда. Вчера вечером Рыжий на полном серьезе подумывал, что «никогда» величина непостоянная и готов был сам в чужое окно залезть — плевать, что тридцать шестой. Потому что Тяня вдруг будто нет, хотя Тянь есть. Улыбается утром у школьных ворот, закидывает на плечо руку, вцепляется в футболку с такой силой, что Рыжему кажется до входа в здание она не протянет, затрещит и разлезется. Нюхает. Трогает. Сваливает. Вылавливает на каждой перемене, трется ногами под столом в столовой, засасывает так, что Рыжий едва не кончает, в пустом школьном коридоре под конец дня и… опять сваливает. Чтобы не отвлекать. Охуенно придумал. Это ж всего три дня, подумаешь. Можно и подрочить. Или вот поучиться. Рыжий, пытаясь окончательно проснуться, переворачивается на спину, трет пальцами глаза. Лениво треплет Страшилу, который, спрыгнув на пол, с громким урчанием пытается мордой о морду приласкаться. — Свали, предатель. Разбудить не мог? Тот, уловив беззлобную интонацию, наглеет окончательно: всем телом по щеке проезжается, топорщит хвост и все тарахтит что-то свое, кошачье, ласковое. Важное, наверное. У Рыжего самое важное — зевая, челюсть не вывернуть. Усесться кое-как и затекшую шею размять пальцами, залипая на то, как Страшила, оттопырив лапу, вылизывает яйца. Всем телом встряхнуться: тьфу ты, блядь, нашел на что смотреть. Интереснее только узор на пододеяльнике. Все вообще становится пиздец каким интересным, если спать по два-три часа в сутки. — Я городская легенда, ты знал? — Страшила прерывается, вскинув голову, пару раз дергает здоровым ухом, и Рыжий, в очередной раз мысленно соглашаясь, что да, окончательно ебанулся, кивает: — Да, да. И у него на это встает. А тебя давно нужно кастрировать. С ухмылкой смотрит, как кот с тихим утробным «ур-рум» мягко поднимается на лапы, бесшумно трусит в сторону окна и, махнув напоследок хвостом, уползает по кусту вниз: мало ли, когда у хозяев начинаются странности, от них всякого ждать можно — может, прямо сейчас и тупой ложкой, лучше уж прогуляться. А Рыжий, встав, сгребает с пола учебник и сразу засовывает в рюкзак, чтобы не забыть. Смотрит на экран мобильного в ожидании, когда пятьдесят девять сменятся на ноль-ноль, а сам телефон громко звякнет входящим от Тяня: «Проснулся?» Рыжий набивает в ответ короткое «Нет», откладывает телефон в сторону, хмурится. Это Тянь последние дни так следит, чтобы он вовремя на занятия явился. Тяню совсем не сложно: судя по кругам под глазами, в одиночку Тяню не спится от слова совсем. Хорошо хоть недолго осталось: сегодня все это кончится, Рыжий завалится к нему вечером, они до упаду натрахаются, а потом будут спать ближайшие сутки. План настолько хорош, что даже сонливость постепенно отступает, и на занятия Рыжий приходит одним из первых и почти чувствуя себя человеком. С парковки у ворот отъезжает примелькавшаяся машина, подмигивает фарами, Рыжий даже не сразу понимает, что ему. Запоздало вскидывает руку в знак приветствия и, пройдя школьные ворота, бегло оглядывается: если Снежный человек Цзяня уже уехал, значит сам Цзянь где-то здесь. Он теперь тоже не опаздывает. Картонный стаканчик с остатками кофе улетает в урну, Рыжий с трудом удерживается, чтобы не сплюнуть: говорила же мама — возьми из дома, из дома — лучше, чем бурда, которую за углом продают. Но Рыжий спешил. Это же три минуты: можно провести их, наблюдая как кофеварка медленно-медленно, каплю за каплей сцеживает кофе, а можно перед началом занятий с Тянем в полутемной пыльной подсобке закрыться. Тянь и Цзянь обнаруживаются одновременно. Рыжий еще издалека понимает, что происходит что-то неладное. Рядом с баскетбольной площадкой стоят, Тянь, опустив голову, лениво перекатывает носком кеды мяч, Цзянь — явно на взводе. Смотрит на него горящими глазами, говорит, говорит, говорит и руками при этом размахивает. Тянь отвечает коротко. Вскидывает глаза, выдает одну-единственную фразу и Цзянь вскипает окончательно — аж кулаки сжимаются. Вряд ли ударить собирается, но не знай Рыжий их обоих, подумал бы, что дело обстоит именно так. Ускорить шаг получается само собой и прислушиваться начать — тоже. Цзянь, не замечая ничего вокруг, говорить продолжает, даже когда Рыжий совсем близко подходит: — Нет, подожди. Что значит, ты не знаешь? — Да я-то откуда? — Ты же сам сказал!.. Ты зачем тогда мне эту херню нес про «ничего не значит»? — Так херня не бревно, ее нести не тяжело. — Да ты, блядь, издеваешься? — Нет, — Тянь, отвлекаясь от мяча, поднимает голову, пересекается с Рыжим взглядами. — Привет. Цзянь на месте крутится резвым волчком и, ткнув в Тяня пальцем, бодро сообщает: — Он мудак! Рыжий, шмыгнув носом, поправляет рюкзак на плече. Скажи это кто другой, он бы пару уточняющих вопросов задал, попутно вбивая колено в чужие ребра, а тут не поймешь сразу, о чем спрашивать, и уж точно без применения физической силы обойтись придется. Оно же отважное и дурное, что с него взять. Только и остается, дождавшись, когда отойдет подальше, вопросительно приподнять брови: — Что это было? — Да так… — отмахивается Тянь. Садится на ближайшую скамью, смотрит снизу вверх. Приглашающе. Ласково. И Рыжий опускается рядом. Вытягивает ноги, лениво плывет взглядом по школьному двору: движением и голосами наполняется, до начала занятий считанные минуты остаются, учащихся становится все больше, а ладонь Тяня — все ближе и ближе. Скользит по сырому, но уже прогретому утренним солнцем дереву до тех пор, пока не соприкасается с рукой Рыжего, цепляет мизинцем мизинец. Со стороны — не разглядеть, не заметить, но оно и неважно — как оно там со стороны. Важно, что от этого простого прикосновения тепло от кончиков пальцев по всему телу растекается. — Ты рано. — Зонг. — Она тебя и с опозданием пустит. И, учитывая, что сегодня день икс, ты мог вообще не приходить. — Не. Мне туда к двенадцати только, а она биоробот, у нее алгоритм, — Рыжий, оживившись, лицом поворачивается: — Ты прикинь, ей вчера кто-то на стол букет цветов подбросил. Маленькие такие. Маргаритки или еще какая-то хуета. Это кто, интересно, такой отбитый? — Не знаю, — Тянь, расслабленно улыбнувшись, запрокидывает голову, подставляет лицо солнцу, жмурится. — И она что? — Ничего. В руках повертела, сунула в свой стакан с водой и такая «Тишина в классе!». Как будто, бля, кто-то говорил. Тянь хмыкает, пальцы сжимает чуть сильнее, и Рыжий замолкает. Ну ее, эту Зонг с маргаритками. Лучше вот так. Дышать глубже и молча смотреть, как звездного мальчика солнце целует. Одергивать себя, чтобы не потянуться и костяшками по щеке не погладить. Не потому, что увидят, просто руку из его руки забирать не хочется. Рыжий, зеркаля его позу, опирается на спинку, запрокидывает голову. Минуты две еще. Быть может три, если потом быстрым шагом. Вертит запястьем, перехватывает его ладонь — три с половиной, если бегом. Чувствует, как Тянь сплетает пальцы, сжимает едва не до хруста — вся кисть сладко ноет. Теперь Рыжий знает: так исчезает боль. — Я Чэна позвал на игру. — Придет? — Не знаю. Пока не ответил. Придет. Рыжий сжимает в ответ. Смотрит в небесно-серое. Вдруг понимает: Тяню теперь тоже не больно. Встряхивается всем телом: — Идти нужно. Я первые два отсижу, потом уеду. — Вечером?.. — Приду похвастаться, как проебался. Тянь, усмехнувшись, отпускает его руку, машет появившемуся Чженси: — Все хорошо будет. Вот увидишь. Но все равно — удачи.

***

Из здания чужой школы Рыжий выходит, в очередной раз раздумывая над тем, что удача пригодилась. Вот прям повезло. Первый раз об этом подумалось, когда открыл дверь в огромную аудиторию и огляделся. Больше семидесяти человек. Все уже что-то писали, а он опоздал на пятнадцать минут, потому что вспомнил, что утром стрельнул у матери сигарету, которую она стрельнула у Тяня, и вместо того, чтобы прямиком от автобусной остановки бегом припустить, решил покурить. Рыжий ждал, что за опоздание его выставят. Но не выставили, даже замечание не сделали. Какая-то тетенька с пучком на голове жестом подозвала к себе, уточнила из какой он школы, сверилась со списками, выдала распечатки и ткнула пальцем на свободное место, вполголоса предупредив, что пользоваться здесь можно калькулятором, карандашом и ластиком, а за попытку достать шпаргалку следует немедленное отстранение от участия. Рыжий кивнул: спасибо, что предупредили, было бы еще откуда те шпаргалки доставать. Уселся, бегло пробежался по распечаткам: пятнадцать задач, рядом с каждой — три варианта ответа и выделенное жирным шрифтом количество баллов, которое можно получить при верном решении. Чем сложнее — тем больше. За соседним столом громко сопел какой-то пацан, перед которым уже лежало несколько исписанных черновиков. Сопение бесило, чистые листы, выданные ему для заметок, Рыжий сразу отложил в сторону. Скинул толстовку на спинку стула, повертел головой, разглядывая собравшихся и пытаясь поймать лицом поток воздуха из кондея — вдруг стало жарко. Между рядами постоянно ходили, очевидно, отслеживая, чтобы все было по-честному, и спустя полчаса рядом с ним остановилась та самая тетенька с пучком, которая выдала ему задание. Пару минут постояла, наблюдая, как Рыжий смотрит на очередной пример, а потом обводит ответ, ничего не написав в черновике. Спросила шепотом: — У вас все нормально? Рыжий удивленно вскинул на нее глаза: — Да. — Может, попробуете решать? — Я решаю. Тетенька моргнула и отошла. Рыжий нарисовал в черновике хуй. Просто так. Создать видимость активной деятельности. Через два часа, предварительно подняв руку, сходил к кулеру и навернул стакан ледяной воды. Вернулся на место, поймал взгляд сопящего пацана, который с приоткрытым ртом рассматривал его творение в черновике. Прикусил губу, дорешал три оставшихся уравнения, повертел головой — че делать-то? Собрал листы в кучу, закинул на плечо рюкзак, на предплечье — толстовку. Подошел к длинному столу, где сидели члены преподавательского состава, принимающие работы, остановился с самого края, напротив совсем молоденькой девушки — встреть ее Рыжий на улице, подумал бы, что ровесница. — Я закончил. Девушка приветливо улыбнулась, протянула руку: — Давайте. И черновики тоже сдаем. — У меня нет. — Тогда сдаем пустые листы, — девушка кивнула на оставшиеся в руке Рыжего бумаги. Пауза несколько затянулась. Девушка выразительно приподняла брови: — Так положено. Рыжий на мгновение прикрыл глаза, осознал в полной мере, что пиздец неминуем и сейчас будет скандал. Положил листы на стол и замер. Девушка посмотрела на его художество с любопытством, склонила голову набок, посмотрела еще, аккуратно подцепила двумя пальцами верхний листок, протянула Рыжему: — Можете себе оставить. На память. Я на чистый листочек заменю, здесь все равно неразборчиво. Мужик в синем костюме, сидящий слева от девушки, с интересом повернул к ним голову, и та поспешно пояснила: — У мальчика нервы, — прикрыла ладошкой рот, сипло откашливаясь. Рыжий подумал: повезло-о-о. Кое-как выдавил из себя: — Спасибо, — и рванул к выходу. Теперь вот стоит, сжимая в руке тот самый шедевр, и не знает: то ли в помойку выбросить, то ли и правда на память оставить. Курить хочется так, как не хотелось никогда в жизни. И одновременно с этим хочется есть, аж в животе урчит. По дороге к автобусной остановке Рыжий покупает в попутной забегаловке куриный рулет. Пробует и, чувствуя, что на вкус просто отвратительно, вгрызается в него, отхватывая за раз едва ли не половину. Добрая девушка, пожалуй, права: нервы. …Джию Рыжий застает на клумбе возле подъезда: на голове старая бейсболка, в руках маленькие грабли с длиннющими, криво изогнутыми когтями. Джия эту хреновину купила еще зимой, когда снег лежал, сказала, что называется хреновина «тигриная лапа» и весной при помощи хреновины они в считанные минуты избавятся от крапивы. Рыжий почуял неладное сразу и при первой возможности спрятал адское приспособление в самый темный угол кладовки — авось, обойдется. Не обошлось. — Зар-р-раза, — Джия, согнувшись пополам, за рукоять тянет обеими руками, дергает влево-вправо, пытаясь подцепить корень так, чтобы не порвать, а выдернуть целиком. Дышит, как паровоз, вытирает лоб тыльной стороной ладони, затянутой в грязную перчатку, и пробует еще раз. — А, чтоб тебя!.. — Мам? — Сейчас! — Давай я. — Нет! Рыжий, беззвучно хрюкнув от смеха, скидывает рюкзак на землю. Ладно, это похоже принцип. Это — что-то личное. Может, в детстве с велика в крапивные заросли улетела или еще что. Тут мешать нельзя, лучше уж со стороны за этой войной понаблюдать. Джия, все так же, не разгибая спины, мелко назад пятится, тянет изо всех сил, и через мгновение Рыжий слышит характерный треск, с которым корень разрывает землю, выходя на поверхность. Джия, демонстрируя Рыжему грабли с намотанной на них жертвой, упирается свободной рукой в бок, победно вскидывает подбородок: — Смотри, кого я поймала. Рыжий смотрит. На длиннющий корень со множеством отростков и с первыми ядовитыми побегами, на потрепанный джинсовый комбинезон и щеку, перепачканную землей. — Питон, мам. Как минимум. — Я думала об осьминогах, но, может, и питон. — Джия, отряхнув грабли, протягивает их Рыжему. — Удачной охоты. Я тут посижу пока. Держась за поясницу, усаживается на перевернутое ведро, отдает Рыжему перчатки, достает из нагрудного кармана измятую пачку сигарет и зажигалку. Прикуривает с третьей попытки: руки от перенапряжения дрожат так, что Рыжий сочувственно морщится. — Далась тебе эта крапива. — А что остается, если кроме меня эта клумба никому не нужна? — Мам, эта клумба никому не нужна, потому что ты готова голову откусить любому, кто на нее сунется. — Неважно. Приступай. — Джия небрежно стряхивает пепел под ноги, пару раз с удовольствием затягивается и упирается локтями в колени. — Как прошло? Рыжий пожимает плечами, садится на корточки, покрепче сжимая рукоятку садовой хреновины. Хорошо прошло. Опоздал. Нарисовал на бумажке член. Ушел первым. Я звезда, мам. — Нормально. Зонг сказала, результаты вечером будут, она сообщит. Тебе, наверное. — Нужно будет отметить. — Пф-ф. — Независимо от результата. Мне так точно, даже не спорь. Может, в субботу? Я что-нибудь приготовлю. Или ты что-нибудь приготовишь. А еще можем позвать твоих друзей. Тех мальчиков, Чженси и?.. — Цзянь. — Точно. И девочку, с которой вы зал украшали. — Ее Юби зовут. — Красивое имя, — Джия за спиной тягуче выдыхает дым. — А она? — Что она? — Красивая? Рыжий, слегка размахнувшись, вгоняет железные зубцы в землю, тянет из стороны в стороны, расшатывая корень с закрытыми глазами. Вяло думает: ну не надо, а. У меня же стресс. Тяжелый день. Не надо, мам. — Нормальная. — Хорошо, — в голосе Джии такая откровенная улыбка слышится, что неловко становится. Неловко и тревожно. Рыжий дергает слишком резко, корень хрустит, рвется так, что теперь его не вытащить, только и остается, что быстро землей присыпать, пока не заметила. — Ее тоже позовем, да? Ну и Тяня, разумеется. Должен же ты рано или поздно официально познакомить мать со своей первой любовью. — Мам, она не… — Рыжий осекается резко на полуслове. Зависает, замахнувшись граблями. И Тяня. Тяня, Тяня. Разумеется, Тяня. Должен же ты… …должен же, блядь, понимать, что она тебя семнадцать лет знает. Рыжий пару раз бездумно тюкает землю. Горло перехватывает так мощно, что вряд ли удалось бы хоть слово из себя выдавить, даже если было бы что сказать. Но тут и нечего. Тут бы кровь носом не пошла, и на том спасибо. Она тоже молчит, и от молчания этого вот-вот взорвется сердце. Рыжий долго старательно копает ямку в рыхлой, сырой после дождя земле. Так и не поворачивается лицом. — Когда ты поняла? — А есть разница? — Нет, — Рыжий сухо сглатывает, чувствует странное: и сдохнуть хочется, и легче становится. — И что дальше? — Закончим с садом, выпьем чаю. — И все? — А что еще? Рыжий возвращается к крапиве. В груди медленно вскипает и приходится покрепче сжать челюсти, чтобы не выплеснулось истеричным смехом или всхлипом. Отдышаться, подцепить и дернуть на себя очередной корень. — Тебе не кажется, что это неправильно? — Кажется. Еще мне кажется, что с пятью лапами Страшиле было бы удобнее. Приделаем? — бодро отзывается Джия. За спиной во второй раз щелкает зажигалка, потом слышится долгий медленный выдох. — Знаешь, Шань, нельзя любить кого-то всем сердцем и при этом желать немножко подправить только потому, что тебе кажется, ты знаешь как лучше. Это уже не любовь. Это что угодно, но не она. Когда ты любишь, ты принимаешь все. Целиком. Даже то, что кажется странным и неправильным. Даже если это сложно. Потому что любить — значит превосходить самого себя. Кстати, последнее — это не я. Это Сибила Вэйн. Рыжий осмысливает долго. С первого до последнего слова. Медленно поворачивается к ней лицом. — Кто? — Сибила Вэйн. Ну? — Джия вопросительно разводит руками, и когда Рыжий трясет головой, с надеждой подсказывает: — Грей. — Тот, который Кристиан? — Тот, который Дориан. — Джия смотрит на него целую вечность, потом взмахивает рукой, роняя на землю столбик пепла. — Ладно, будем надеяться, что с алгеброй дела обстоят получше. И будь любезен, перестань пялиться на сигарету с такой жадностью, я все равно не поделюсь. — Да я не… — Рыжий, не договорив, отворачивается. Врать про сигареты теперь как-то стыдно. А глаза почему-то жжет.