День Взаимопонимания

      Безумец Шакал придумал новую игру. И кто такой вожак четвертой, Хозяин Дома и Леса, чтобы запретить ему что-либо? Никто. Пустота. Они постоянно меняются местами, словно Алиса, провалившаяся в кроличью нору — то Табаки огромный и невыносимо главный, а Слепой — свернувшийся в клубок малыш, то наоборот — Бледный рыцарь упирается забралом в небесную твердь, тогда как дрожащий Шакал лишь тень того зверя, которым он мог бы стать.       Их игры — не покер Стервятника, растрясающий кошельки. Игры четвертой — безумие и беспорядок, вытрясающие души из игроков. Растворяюсь во влюбленном взгляде Шакала — он по-своему влюблен в каждого в стае и с этим можно просто смириться и принять — кручу волчок. Тысяча проклятых чертей — Зазеркалье. Мой день — День в Зазеркалье. Я, блядь, Алиса! Ненавижу Шакала, придумавшего игру. Ненавижу Слепого — поддержавшего. Ненавижу Сфинкса. Сфинкса просто Ненавижу.       Самое противное, что Зазеркалье — моя тема. И когда вонючка Шакал распинался, презентуя свою концепцию, я, как последний лох, проникся верой, что моя тема мне же выпасть никак не сможет. Я не Лорд, я Лох. Распоследний.       Ярость во мне так сильна, что уже сам побаиваюсь, как бы с неистовым дыханием за пределы тела не вылетела бессмертная моя душа, поэтому сжимаю до боли кулаки и закрываю глаза. Судьба — коварная злодейка, да и хуй с ней, с-с-с-сукой блядской. Выругавшись, словно выдыхаю лишний кислород из легких и становится легче. Меня уже не разрывает в разные стороны.       Македонский, следуя условиям игры, приносит зеркало. Невольно закрываю глаза. Нет, я против Мака ничего не имею. На него даже ругательств особенных не придумал. Но зеркало! Мак! Зеркало мне лицевой стороной! Хотя бы перевернул! Это бы нисколько не нарушило правило шакалиной игры. Мак, тварь, зачем ты так со мной? Слышу, как Шакал шуршит под боком: «Свет очей моих, Лорд, сказочный эльф, открой свои прекрасные глазки, дорогуша», — лучше бы я сдох, чем слышать нежный шепот Шакала, ненавижу!       Но глаза все-таки открываю и упираюсь взглядом в фарфоровое личико с пушистыми ресницами, точеными, пшеничного цвета бровями и губами — загляденье, мечта маньяков, педофилов и гей-сообщества, — слегка приоткрытыми моими, блядь, губами — нежно-розовыми, настолько естественными, что аж тошнит! Вцепляюсь взглядом в зрачки кобальтового оттенка. Там целый мир — мир боли и ненависти. Как же жалок их хозяин. Как же жалок я. Чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Ничего не могу поделать. Реву. Представляю, как унизительно я сейчас выгляжу. Знаю, что никто не засмеется, но от этого еще хуже. Уж лучше бы ржали, как над Лэри. За смехом и издевками куда проще спрятаться, чем за жалостью, которая пронзает меня сейчас со всех сторон. Теряю всякую опору и визжу как сумасшедший: «Ненавижу-у-у-у!»       Растягиваю окончание от беспомощности. Ни слов, ни сил больше нет. И внезапно чувствую, как на плечо мне ложится рука — тонкие жесткие пальцы холодны, но их пожатие настолько тепло, что меня мгновенно прошибает пот. Чувствую движение у своих бедер и, опуская взгляд, вижу, что вихрастая голова уже устроилась удобно на моих коленях и обезьянья ручка нежно поглаживает мои безвольно лежащие кисти. Лысый череп маячит сбоку, и я ощущаю, как его плечо подпирает мое. Это стая. Шарю глазами по комнате и упираюсь в чернильные глаза Горбача — там нахожу спокойствие и мир. Утыкаюсь носом в плечо Сфинкса и сжимаю корявую смуглую лапку Шакала. Македонский касается щеткой моих волос и сплетает их в косу. Моя душа словно эта коса — плотно сплетена с их душами. Плачу, и мне не стыдно. Я в своем Доме, и это — моя стая.