День Взаимопонимания

      Табаки — это вечная головная боль. Каждая его задумка, каждая идея — это стихийное бедствие, грозящее стереть нашу стаю с лица Дома. Каждый раз, когда он что-то задумывает, я содрогаюсь — того гляди, нас опять всех перемешают и перетасуют. Я не то чтобы фанат стаи или их игр, но иногда не противлюсь. В конце концов это не настойки с непонятными корешками и законсервированными синими червями. Это всего лишь игра. Усмехаюсь и кручу волчок. Стая наблюдает и дружно охает. Только шакалиные глазки в восторге расширяются до размеров чайных блюдец:       — Вот это да, Черный! Это же твоя мечта!       Мечта. Мечта. Мечта, блядь, Шакал! Да, мечта! Я всегда знал, что должен быть вожаком, а стал Черным — безропотной нянькой безумцам и маньякам, малолетним пьяницам и наркоманам. Я ищу Толстого, когда он потеряется в коридорах. Я стерегу Лорда, когда он, наглотавшись непонятной гадости, проваливается в нирвану и глаза его стекленеют. Я терплю бестолковость Курильщика и усмиряю визгливость Лэри. Я… Голос Шакала гибким червяком прорывается сквозь мой гнев:       — Черный, дорогуша, не горячись так. Сегодня ты вожак, и со всеми вытекающими.       Тупо таращусь на него. Будто я не каждый день вожак?! О чем ты, крикливая обезьянка? Но все же отпускаю эмоции из распаленного сознания. И позволяю духу вожачества, сплетенному из молчания Слепого, упрямства Сфинкса и отваги Волка войти в меня. И в то же мгновение ощущаю, как теряю зрение и руки, а грудь мою сковывает невыносимая боль. С трудом сдерживаю стон. Что это? Хриплю и пытаюсь по запаху найти Слепого — от него всегда пахнет травой и тиной. Но он сам находит меня и шепчет: «Держись, вожак. Это только начало», — в его голосе слышу сочувствие. Пытаюсь ухватить его, но он юркий, а я незряч и успеваю лишь коснуться его длинного свитера. Стою, беспомощный опустив пропавшие со статусом вожачества руки. А Слепого тем временем сменяет Сфинкс. Говорят, он мудрый, но я в нем этого не вижу. Голос Сфинкса жесткий, и я улавливаю в нем нотки мстительности: «Что, Черный, не по Сеньке шапка? Зассал? А ты попробуй, попробуй хотя бы со стаей для начала разобраться, прежде чем на Дом замахиваться». Я бы и замахнулся, Сфинкс! Будь у меня руки. Но их нет, и я терпеливо молчу и думаю. Слышу, как Сфинкс плюет мне под ноги и уходит. Чувствую, как во мне разгорается гнев: Мамина Детка, Хвост Слепого — проклятый Любимчик Лося! Как быть вожаком, когда в стае такая тварь?! Как вообще быть вожаком, когда в стае каждый —отдельная тварь? Пока размышляю над несостыкуемым, ко мне подходит Волк. Не вижу его, но чувствую. Жду. Он начинает говорить, когда я уже отчаялся услышать его голос:       — Больно? — неужели ему правда интересно? Сжимаю зубы и сдержанно цежу:       — Да пустяки, терпимо. Буквально вижу как расползаются его губы в дерзкой усмешке. Волк — он и в Африке Волк.       — Значит, не по самые яйца ты натянул вожачество, Черный. Если ты вожак, тебе не может быть не больно! Натягивай давай! Слабак! — Он, не стесняясь, ржет надо мной и, пользуясь моей слепотой, тычет мне чем-то в пах.       С-с-сука! Кулаки сжимаются сами, и, будь я Черным, я бы уже давно вмазал Серому, но вовремя спохватываюсь и вспоминаю — сегодня я Вожак. А значит, я сильней: сильней их наглости и противоречий, сильней их дерзости и подколов, сильней своей слепоты и боли за каждого из них, сильней принятых решений и выбора. Я Вожак, а это не пустое слово. Внезапно ко мне возвращается зрение, я снова чувствую руки и боль из груди уходит. Я смотрю вокруг и вижу притихшую стаю, с любопытством взирающую на меня. Слепой молча протягивает мне сигарету. Первый раз в жизни с удовольствием затягиваюсь.