Две стороны одной тайны

      Асока очнулась в мед-отсеке, спустя какое-то время, вопреки её ожиданиям тьмы вокруг себя, в глаза бил яркий искусственный свет. Повсюду было так чисто и стерильно, что это помещение можно было сравнить с белым хотским снегом, оно очень сильно контрастировало с теми ощущениями, которые были сейчас у Тано на душе. Боль, мрак, пустота, сквозь коие тонкой золотой нитью пробивался единственный лучик светлой надежды на былую свободу. После всего пережитого тогрута ожидала, что она смогла довести начатое до конца, избавиться от ребёнка, и всё было позади.       В предвкушении этого женщина невольно повела руками вверх по одеялу, располагая их в районе живота, будто пытаясь нащупать наличие или отсутствие беременности, как дроид её тут же опередил.       — Слава Силе, с ребёнком всё в порядке, — противным механическим голосом сообщил он новость, которая должна была порадовать Асоку.       Вот только эта новость, звучавшая сейчас как приговор, совсем ничуть её не радовала. Остановив кисти в районе низа живота, Тано тут же убрала их прочь и тяжело вздохнула. Последняя надежда на былую свободу покинула её, как и надежда на что-либо хорошее вообще.       «Вейдер, наверняка, будет счастлив», — мысленно произнесла тогрута и попыталась усесться на кровати.       Её взгляд невольно метнулся по сторонам, и женщина только сейчас заметила, двух находящихся в помещении мужчин. Один из них был Марк, которого Асока уже хорошо знала и помнила, вторым же являлся светловолосый, голубоглазый приспешник ситха с короткой стрижкой, одетый в такую же серую военную форму, как и его напарник. Узрев их, Тано поначалу удивилась, видимо её эмоции отразились на лице, так как дроид, вновь заговоривший без спроса, тут же разъяснил ситуацию:       — Лорд Вейдер улетел на миссию. Однако, после случившегося, счёл необходимым тщательно за вами следить.       Эти слова эхом отдались в голове Тано, и тогрута от только что услышанной новости аж обратно прилегла на койку. Избавиться от ребёнка у неё не получилось, как и избавиться от вечной связи с постоянно издевающимся над ней ситхом. А значит, её страдания не были закончены, и, вероятно, не закончатся уже никогда. Тёмный лорд явно позаботился, чтобы с его захватившим весь организм женщины чадом ничего не случилось, и теперь совершить что-то подобное спонтанному аборту Асока уже не могла. Не было ни единого шанса и ни единой возможности. Оставалось лишь ждать, ощущая жгучее, отвратительное присутствие малыша внутри её живота и смириться, смириться с долей и судьбой, которую Асока не выбирала, и никогда бы для себя не выбрала — стать матерью потомка самого страшного и отвратительного человека в галактике. Одна мысль об этом звучала так ужасно, что о таком даже не хотелось думать, как не хотелось и ничего делать, как не хотелось жить. Шансов ни на что больше не было, и Тано было уже всё равно, всё всё равно. Тяжело вздохнув, будто окончательно смирившись со своей тяжёлой участью, видимо, ещё не до конца осознающая реальность, тогрута ничего не ответила, просто молча от безысходности став как-то отстранённо ковырять капельницу на её левой руке. Делать больше было нечего, приходилось смиряться и терпеть все превратности судьбы.       Спустя несколько дней интенсивной восстановительной терапии, Асоку, наконец-то, отпустили восвояси. Не сказать, что от этого ей сделалось сильно легче, но Тано всё равно была рада. Ставшие почти родными комнаты, которые таили в себе столько её переживаний и слёз, были для неё подобно крепости, скрывавшей за собой от мира очередную боль тогруты. И, вернувшись туда, женщина с едва ощутимым облегчением вздохнула. Теперь, в отсутствии постоянного, круглосуточного контроля, который был снят ввиду её примерного поведения, Асока наконец-то могла побыть одна и придаться своим чувствам в полной мере, а чувств и эмоций у неё было крайне много.       Но едва Тано сделала пару шагов вглубь помещения гостиной, как её самоистязательные планы тут же были нарушены внезапным гостем. Поначалу, спиной ощутив, что к ней в покои кто-то пришёл, тогрута разозлилась, но стоило ей только обернуться в сторону незваного посетителя, как на лице женщины тут же засияла лёгкая милая улыбка.       Это был Люк. Ввиду последних событий с юным Скайуокером и того, что миссия обещала быть сложной, Вейдер решил оставить его в замке, что крайне порадовало Асоку, тем более, что во время лечения, им с мальчиком строго настрого было запрещено видеться. Не общавшись с Люком несколько долгих и мучительных дней вынужденного одиночества, а после всего сделанного и вовсе опасаясь, что она не увидит его больше никогда, Тано крайне обрадовалась. На удивление гнев Вейдера обошёл их обоих стороной. Тогрута не знала, чем ситх мотивировал подобную доброту, но ей, по сути, было всё равно, главное, что дорогой и любимый сын был жив здоров, что он сейчас был рядом с ней, и что тёмный лорд, в наказание за его едва не погибшего ребёнка, не разлучил женщину с юным Скайуокером навсегда.       Вот кого она любила по-настоящему, как собственное дитя, так этого мальчика, пусть и не рождённого Асокой, но куда более родного, чем тот плод, который развивался у неё внутри. Вспомнив об этом, Тано заметно погрустнела, и её улыбка тут же сошла с доселе счастливого, светившегося искренней радостью лица. Тогрута поморщилась, вновь и вновь переживая последствия своего положения, но так ничего и не сказала, позволив Люку действовать самому.       Юный Скайуокер, тащивший с собой огромную охапку разноцветных полевых растений, которые сейчас сияли в его руках всеми цветами радуги, отражая красоту и многогранность мира, наполненного радостью, поближе подошёл к своей приёмной матери. Этот букет, этот злосчастный букет просто пестрил красками, как будто нарочно издеваясь над Асокой, во вселенной которой все краски счастья померкли навсегда, а его яркий и сладкий аромат за версту сражал истязательным «зловонием», от силы коего буквально кружилась голова. Но Тано не стала проявлять недовольства, хотя эти цветы и казались ей самой большой насмешкой в её жизни, ведь это был подарок Люка, предназначенный своей маме, который юный Скайуокер тут же поспешил вручить.       — Вот, это тебе. Поздравляю! — весело улыбнулся мальчик, едва ли не насильно сунув пёструю охапку растений женщине в руки.       От запаха и обилия разных цветов Асоку тут же затошнило, как и от слов, которые произнёс Люк. Видимо, её организм и тот сражался за свою свободу, сопротивляясь беременности, которой радовались все.       Почувствовав себя невероятно дурно, Тано благодарно приняла букет и, как бы невзначай, отложила его в сторону, на одну из тумбочек, чтобы её ненароком не вырвало, а затем вновь перевела свой взгляд на юного Скайуокера, который, не выжидая ни секунды, обнял тогруту и заговорил.       — Я рад, что тебе лучше. Мне сказали, что такие недомогания бывают из-за беременности, — Люк наивно улыбнулся, выпуская из объятий приёмную мать, совершенно не заметив, как ту всю перекосило от слов о её положении, и таким же невинным тоном продолжил вещать задуманное:       — Я всё знаю, у меня теперь будет братик, — в ответ на изумлённый вопросительный взгляд Асоки тут же кивнул он.       Улыбка на лице юного Скайуокера сильнее расширилась и тот, на секунду замолчав, смущённо опустил глаза, не зная, как сказать то, что было нужно дальше. Ещё какое-то мгновение, даже какие-то несколько секунд, мальчик покраснев от неловкости глупо пялился в пол, ковыряя носом грубого ботинка мрамор, при этом заложив руки за спину, прежде, чем Люк, наконец-то, решился произнести необходимое. Однако он, всё же, набрался сил и неуверенно, робко и мягко добавил то, что монтралы Тано лучше бы не слышали:       — Знаешь… Я никогда не говорил этого ранее, но Вейдер, несмотря на то, что бывает со мной строг, груб и порой даже жесток, заменил мне отца. И я искренне рад, что ты ждёшь ребёнка от него.       Эти слова, эти ужасные слова просто молотом ударили по сознанию Тано, разрушая все привычные для неё каноны мироздания. Она не только не могла понять, что подвигло её дорогого мальчика на такие чувства, но и никак не могла принять, как этот ужасный человек, ситх, зло воплоти, смог заменить для Люка Энакина, который являлся его родным отцом. Для тогруты осознание подобной жестокой реальности было сродни самому худшему кошмару. Жёсткой насмешкой судьбы, ужасу, которого она больше всего на свете боялась. От признания юного Скайуокера Тано всю аж передёрнуло, ледяным холодом пройдясь по её телу, от чего тогрута даже не сразу нашлась, что сказать, в то время как мальчик, совершенно не осознававший её реальных чувств, наивно продолжал:       — Я всегда хотел брата. И я рад, что теперь ты по-настоящему беременна. Ведь я переживал, что из-за заботы обо мне ты так и останешься одна, — добавив эти не менее шокирующие Асоку слова, Люк мягко и нежно взял женщину за руку, а затем ещё шире и искренней улыбнувшись, с глазами, переполненными счастьем договорил, — А теперь у нас будет настоящая семья. У тебя будет свой ребёнок. Я ещё раз поздравляю тебя с беременностью, мама! Поздравляю с тем, что ты по-настоящему станешь матерью. И обещаю лучше о тебе заботиться до тех пор, пока не родится мой брат. И я счастлив, что ты по-настоящему счастлива.       Сказав эти фразы до конца, юный Скайуокер так расчувствовался, что в порыве эмоций крепко-крепко обнял Асоку за талию, так и не дав Тано вставить ни слова, при этом одной рукой осторожно и мягко гладя её живот. Тогрута же в это время пребывала в сильном шоке. Она не ожидала от мальчика подобного, да и вообще никак не могла ожидать. Как выяснилось тот, вопреки всем её чувствам и всей суровой реальности не только любил Вейдера, как отца, что само собой уже приводило женщину в ужас, но ещё и считал этого малыша своим братом, этот не рождённый эмбрион её сыном, настоящим сыном.       Смутные слова Люка хаотичными волнами ещё раз пронеслись в голове Асоки, и та, впервые без ненависти положив руку поверх кисти юного Скайуокера себе на живот, осознала, что ребёнок, которого она ждала, был и её ребёнком. В памяти невольно всплыли картины прошлого: осмотр у дроида, истерика в комнате, спонтанный аборт в ванной, и Тано впервые сделалось за свои действия и решения неприятно и стыдно. Нет, тогрута не воспылала внезапно яркой любовью к этому ещё не родившемуся младенцу, но осознание, что он не был просто «раковой опухолью» безвозвратно поглощавшей всё её тело, а был живым и чувствующим существом, частичкой её самой, наконец-то пришло к женщине. И ей в один момент сделалось не по себе. Ведь она поняла, что это был не просто кусок мяса, не просто бездушный эмбрион, а ребёнок, и её ребёнок тоже.       От подобного внезапного открытия Асока даже не нашлась, что ответить, она была так шокирована, что ей нечего было сказать на столь чувственные и эмоциональные признания мальчика, да и говорить что-то в ответ не хотелось, было одновременно стыдно и омерзительно за саму себя, приятно от нежности и любви с заботой Люка к ней и страшно за него, что он мог испытывать подобные эмоции к Вейдеру и его ребёнку, как-то странно, шокирующе, парализующе. Не зная, что и сказать, от такого букета чувств по своей пестроте сродни той охапке цветов, что подарил её юный Скайуокер, Тано лишь покрепче обняла мальчика свободной рукой и нежно по-матерински погладила того кистью по голове.       Люк говорил ей что-то ещё про отдых и покой, прежде чем на совсем покинуть комнату тогруты на сегодня, но женщина его уже не слышала, просто пропускала мимо монтрал всю ту информацию, которая казалась ей лишней и не нужной, стараясь тщательно фильтровать тот переизбыток информации, который она получила уже.       «Мать» — теперь это слово зазвучало для Асоки совсем иначе, приобрело новый смысл и новое значение. Теперь оно имело окраску иного тона, окраску, которая разила на повал своей реальной значимостью. А означало оно, что Тано не просто носила в себе ребёнка Вейдера, будущего ситха всея галактики, означало оно, что она теперь носила в себе своего малыша, и готовилась, должна была стать матерью на самом деле.       Еле дождавшись того момента, когда Люк уйдёт, тогрута кинулась к ближайшему зеркалу. Резко и безжалостно содрав с себя кожаный пояс с металлической пряжкой, женщина быстро задрала серо-фиолетовое платье и внимательно всмотрелась в собственное отражение. Её свободная рука плавно побежала по казавшемуся чуть более округлому животу, как будто пытаясь нащупать, ощутить, почувствовать будущего ребёнка. Асока впервые в жизни отнеслась к этому маленькому комочку внутри как к живому существу, и сейчас ей было его поистине жаль, жаль от того, что ещё совсем недавно она чуть не уничтожила его, не оборвала едва начавшуюся жизнь на корню. И Тано было стыдно, невероятно стыдно, и стыд этот всё разъедающей кислотой теперь жёг её душу. Ведь Асока едва не убила ребёнка, своего ребёнка, своего и… Вейдера.       От внезапного воспоминания об отце этого малыша тогруте вновь сделалось противно. Как бы сильно ни любил сей эмбрион Люк, как бы сильно она не осознавала его своим, то, что он по большей мере принадлежал ситху и появился в результате насилия являлось неизменным и жестокими страданиями до сих пор продолжало жечь душу Асоке. И от подобной данности было даже теперь противно и раздражительно. Зло опустив платье обратно, женщина в который раз мысленно и духовно повторила себе, что она не могла с этим смириться, а значит и принять сего ребёнка полностью. Принять и полюбить, как своего, то бишь согласиться с реальностью. И она отвернулась от зеркала, так же резко, как в очередной раз отвернулась от теперь осознаваемого своим малыша.       Тем временем Люк, всё ещё находящийся в счастливой безмятежности от приятной новости, направился в покои к Лее, чтобы как следует предаться весёлым детским играм. Из-за событий, происходивших в замке в последнее время они с юной принцессой слишком давно не развлекались, и это упущение нужно было как можно скорее исправить, тем более, что настроение было самое подходящее.       Лишь только войдя, буквально влетев на крыльях счастья в гостиную девочки и с широкой улыбкой во все тридцать два зуба поздоровавшись с ней, юный Скайуокер тут же получил неожиданно резковатый вопрос:       — Где ты был? — ожесточённо причёсывая одну из своих кукол, гордо попыталась осведомиться Лея.       Скрывать особо Люку было нечего, и он едва ли не подпрыгивая на месте от радости, тут же сообщил ей правду:       — Я навещал Асоку.       На что юная принцесса лишь отвращением фыркнула. Её реакция, её непростительная реакция на упоминания его матери так сильно расстроила Скайуокера, что счастливая улыбка тут же слезла с его лица, и в один момент, тяжёлым камнем рухнув обратно на землю из своих радостно-сладостных мечтаний, мальчик нахмурился. Ему явно не нравилось, как лучшая подруга относилась к тогруте, и в сию самую секунду он твёрдо решил это исправить, что бы там у Леи с ней не произошло.       Сделав как можно более серьёзное и хмурое выражение лица, Люк деловито упёр руки в бока и заговорил, заговорил строго и осуждающе:       — Асока такая хорошая… Она моя мать… И вообще, она беременна, ей нельзя нервничать и переживать, а ты ни за что её обижаешь…       Мальчик на мгновение замолчал, стараясь подобрать наиболее проникновенные и доходчивые слова и, когда они, всё же, были найдены, совсем разозлившись выпалил:       — Да и как тебе не стыдно?! Асока не только для меня, но и для тебя столько сделала! Она всегда была к тебе добра! В конце концов, она дважды спасла тебе жизнь! А ты с ней так из-за какой-то ерунды, тем более сейчас, не ожидал от тебя такого, я в тебе очень разочарован, Лея!       Имя девочки по буквам прозвучало в мозгу юной принцессы. Только сейчас, почему-то с этими несколькими короткими буквами испуганно вздрогнув, Лея осознала, что Люк был в чём-то прав. В этот самый момент, юная принцесса впервые за долгое время вспомнила всё, что она пережила в данном замке при участии Асоки. Их первую встречу, их первый откровенный разговор, тот страшный взрыв, их весёлые игры и делёжку секретами, то «незабываемое» путешествие на Татуин… А ведь действительно, Тано всегда была добра и мила с ней, всегда заботилась, опекала, сопереживала её горю разлуки с родителями, всегда радовалась вместе, когда они устраивали мелкие пакости Вейдеру, всегда относилась к ней как мать, которой девочке сейчас так не хватало. Тогрута была, пожалуй, самой близкой подругой для Леи в этом замке, среди всего сего кошмара и одиночества поначалу, до тех пор, пока не появился Люк. Она шла на что угодно, лишь бы защитить юную принцессу, прикрывала её, врала Вейдеру, рисковала собой, лишь бы уберечь от страшного гнева безжалостного ситха… Так стоило ли то, увиденное той злополучной ночью, того, чтобы обижать подобное родное и любимое существо? Да, оно было непонятным, странным, омерзительным, противным на первый взгляд, но посмотрев в голонете и прочитав информацию об этом, девочка поняла, что для взрослых такое поведение являлось нормальным. И, даже невзирая на это, могла ли Лея ненавидеть Асоку только за то, что Вейдер издевался над ней? Свою подругу, мать своего лучшего друга, родное и близкое существо? Могло ли всё то, увиденное «страшной» ночью, перечеркнуть всё то добро, что юная принцесса видела от Тано раньше? Нет, конечно не могло! Только теперь, со словами Люка, со справедливыми обвинениями от него в её адрес, со столь резкими и внезапными напоминаниями о дважды спасённой жизни, о любви и добре, что юная принцесса не получала ни от кого в замке больше, чем от тогруты, ей сделалось так стыдно, как никогда. Казалось, девочка сейчас покраснела от самых кончиков пальцев до каштановой макушки её головы и стала похожа на бардовый пухлый овощ с двумя гульками по бокам. Осознание и резкое чувство вины заполонило всю её душу. Асока, действительно была, как мальчик сказал, очень хорошей, Асока действительно была матерью, причём матерью не ему одному, к тому же, Асока ещё и была беременна… От хода этих мыслей Лее сделалось совсем не по себе, и, смотря в разъярённые глаза юного Скайуокера, своими виноватыми, едва не слезящимися от раскаяния глазами, принцесса окончательно приняла решение, она забудет всё то, что видела в роковую злополучную ночь, она забудет всё то, что думала, чувствовала и говорила Тано, она пойдёт к ней в покои прямо сейчас и помириться! Нет, извиниться! Извиниться искренне и по-настоящему, она упадёт ей в ноги и будет умолять о прощении, как не умоляла никого и никогда, потому, что никто и никогда не делал ей столько хорошего, потому, что никого и никогда она так сильно не обижала и потому, что никого и никогда она так сильно не любила, что готова была простить даже такое, нет, не простить, а извиниться сама. Искренне и раскаявшись извиниться!