Две стороны одной тайны

      После того, как Лея и Вейдер покинули покои, Люк и Асока остались абсолютно наедине. Удобно устроившись на огромной просторной кровати, юный Скайуокер настолько крепко прижался к груди Тано, на сколько только мог, при этом старясь осторожно обнимать её так, чтобы не сильно давить на повреждённый живот и не причинять ещё больше боли, чем это уже было.       Мальчику было очень жаль свою приёмную мать, настолько, что ему хотелось собрать всю любовь и ласку мира и подарить ей одной, в своей нежной сыновьей заботе. Но Люк, увы не мог, как не мог и исцелить не заживающую рану в душе тогруты, и сердце его грело лишь то, что юный Скайуокер сейчас был рядом с женщиной, мог обнимать и греть её сердце своим теплом. Не поднимая головы с груди Асоки, мальчик покрепче сжал её стройное исхудалое и измученное тело в своих руках, а затем заговорил, заговорил тихо, но настойчиво, так, чтобы одновременно и не ранить, и убедить.       — Я скучал по тебе, Асока, — Люк от чего-то не решился назвать Тано матерью в этот раз, чтобы не давить на больное, — Очень скучал… — юный Скайуокер прижался чуть сильнее и потёрся щекой о нежную ткань белой ночной сорочки на бретельках.       — Ты очень мне нужна, — тут же, не останавливаясь, продолжил он, причём голос мальчика звучал так трогательно и проникновенно, что казалось будто он вот-вот едва не заплачет, пронзая своими чистыми слезами и своими искренними речами, душу несчастной тогруты, — Да, твоя потеря ужасна… Но… — в этом моменте Люк попытался усилить интонацию своего голоса, как бы одновременно и увеличивая натиск на женщину, стараясь тем самым внушить ей всю правоту его слов, — Ты должна быть сильной! Такой, как была всегда. Чтобы я, как и раньше, мог чувствовать себя защищённым… Так, как это было все десять лет нашей жизни…       Естественно, Люк имел ввиду моральное состояние Асоки. За всё их не долгое совместное существование, юный Скайуокер впервые видел Тано настолько слабой, разбитой, опустошённой, она всегда представала перед ним гордой, несломимой, прочной, словно каменная стена, закрывающая от всех бед. Нет, мальчик никогда не прятался за тогрутой, как за естественной защитой, но он настолько привык к её сильному образу, что видеть женщину такой просто не мог, это не соответствовало представлению его реальности, и от этого просто рвалось сердце. Люк понимал, что если случившееся так смогло сломить ту, привычную Асоку, которой всё было ни по чём, и которую он всегда знал, то её боль должна была быть невероятно сильна. И юный Скайуокер даже не мог себе представить насколько, не мог представить, но ментально, морально и даже физически ощущал эту боль, стараясь как можно интенсивнее сгладить её для Тано через Силу.       Слова Люка доносились до её монтрал отдалённым эхом через пелену затуманенной реальности, но, внезапно, что-то в них заставило тогруту вздрогнуть и протрезветь. Сознание как будто стало резче и ярче, мир как будто более живым, а реальность слегка болезненнее.       «Должна быть сильной», — мысленно повторила женщина, чуть крепче прильнув к юному Скайуокеру. Пока что она ещё не до конца понимала смысла этих слов, но почему-то именно они зацепили её больше всего, будоражили разум и не давали покоя.       Интенсивней, чем до этого сжав своего приёмного сына в объятьях и видя все его искренние детские старания утешить её, Асока попыталась успокоить Люка в свою очередь:       — Я обещаю тебе, что буду есть, спать и поправлюсь как можно скорее…       С этими словами Тано положила одну из своих ослабших кистей на светловолосую голову мальчика и слегка потормошила не послушные пряди, что в один момент заставило его улыбнуться.       — Тогда я, в свою очередь, обещаю, что буду навещать тебя так часто, как смогу… — юный Скайуокер быстро встрепенулся и, чуть приподняв голову, внимательно всмотрелся тогруте в глаза, кажется, та тоже хотела улыбнуться, встретившись с ним взглядом, а, возможно, кто-то из них хотел что-то ещё сказать, но…       Этот трогательный момент был грубо и бесцеремонно прерван незаметно «подкравшимся» дроидом-медиком.       — П-простите, госпожа, но… Время ставить капельницу, и мальчик должен покинуть помещение, вам нужен покой… — спешно и не решительно пропищал он, явно давая понять о своих намерениях.       Делать было нечего, и, в последний раз крепко-крепко стиснув в прощальных объятиях свою маму, Люк вышел из покоев. А Асока, оставшись наедине с дроидом, тяжело вздохнула и протянула роботу ослабевшую тощую руку.       Время тянулось медленно, пока Тано лежала под капельницей. Чистая прозрачная жидкость очень плавно и болезненно вливалась в вену тогруты, и женщина чувствовала, как лекарство неспешно течёт по её кровотоку, постепенно заполоняя всё тело. Капля за каплей, сантиметр за сантиметром, жидкость разливалась по её организму под отрешённым «наблюдением» Асоки. Как мысли постепенно заполняли разум Тано. В данный момент тогрута была абсолютно одна, без дроидов-медиков, без Леи, без Люка, и в полном одиночестве печальные, страшные и болезненные мысли сами собой возвращались к ней, жгущими душу воспоминаниями.       Ещё совсем недавно она была беременна, женщина представляла себе, каким родится этот ребёнок и предвкушала то, как она станет матерью. Да, пусть отец её малыша был совсем не тем, о каком Асока мечтала, но… Это было и не важно, она всё равно любила своего сына, успела привыкнуть к нему и срастись с ним душой и сердцем. Малыш, несмотря на то, что был так же сыном и этого ужасного, безжалостного монстра, вопреки всей логике сего мира родился именно таким, каким Тано его себе представляла. В её памяти на секунду мелькнули события прошлого, тот самый момент, когда она смотрела на своего ребёнка в морге. Она видела собственного сына, и в его лице читались до боли знакомые, родные черты Энакина. Тогрута не знала, почему так получилось, от чего ребёнок родился похожим на её бывшего учителя, может от её сильного желания иметь дитя именно от него, но, от этого своего малыша женщина полюбила ещё сильнее. Он был таким маленьким, трогательным, хрупким, а она, она так и не смогла уберечь его и защитить…       Сын Асоки родился ровно таким, каким она себе его представляла, но родился раньше срока и уже мёртвым, и всё это была её вина. В сей момент мысли не состоявшейся матери внезапно сменились воспоминаниями боя. Каждое движение, каждый приём, прыжок, взмах меча… Она дралась так плохо, она действовала так неуклюже, она была такой нерасторопной, что её неопытность стоила жизни самому дорогому и близкому ей существу на свете. Разве можно было по своей же слабости потерять ещё больше, чем Тано уже потеряла? Конечно, можно! В следующий раз несостоятельность тогруты как воина могла стоить жизни и Лее, и Люку, и её возможным будущим детям, если женщина вообще теперь будет способна родить, о её собственной жизни речь и в принципе не шла, но, тем не менее…       От чего-то в сознании Асоки, вдруг всплыли слова юного Скайуокера «Должна быть сильной», и Тано осенило. Внезапно к тогруте пришло осознание того, что так зацепило её в сказанном совсем недавно приёмным сыном. Она слишком размякла, стала слишком жалкой и слабой, такой, что каждый встречный и поперечный урод мог прийти и забрать самое ценное в жизни Асоки: Вейдер — её свободу и невинность, какие-то радикалы — жизнь её драгоценного ребёнка. А что было дальше, что ещё по своей жалкости и никчёмности Асока могла отдать на растерзание другим? Сколько ещё непростительных потерь она должна была пережить, чтобы понять, что стала слабой, отвратительно слабой!       В один момент от этих слов в мозгу Тано тогруту всю аж передёрнуло, и ей сделалось настолько мерзко, что всё тощее оранжевое тело покрылось мурашками раздражительной дрожи. Женщина была настолько жалкой и слабой, что позволила каким-то ничтожествам убить её ребёнка! Она сама стала ничтожеством, и поэтому вот так бесполезно и никчёмно валялась здесь в постели, когда её дорогой сын одиноко мёрз там в сырой земле!       От осознания этого к Асоке, внезапно пришло отрезвление и такая дикая ярость, которую Тано не испытывала ещё никогда. Ярость и обжигающая ненависть к самой себе, от собственной слабости. Резко дёрнувшись на кровати, тогрута что было сил сжала тонкие оранжевые пальцы в кулаки, до боли впиваясь в нежную кожу ногтями, чтобы окончательно прийти в себя, а затем, даже не дожидаясь, пока лекарство полностью вольётся ей в вену, ожесточённо сорвала капельницу.       Озлобленно швырнув прочь тонкий пластиковый шнур с иглой, женщина буквально содрала с себя одеяло и уверенно встала босыми ногами на пол. Подняться с кровати было очень трудно и больно, голова кружилась, всё буквально рвало внутри раненного и ещё не до конца зажившего живота, но Асока терпела и, покачиваясь из стороны в сторону, уверенно делала шаг за шагом.       Быстро схватив с одной из прикроватных тумбочек свои световые мечи и сжав их рукояти в кистях так, что первые едва не треснули, Асока, превозмогая головокружение, тошноту и боль, едва ступая, ковыляя и спотыкаясь, медленно, но верно, дошла до тренировочного зала в своих покоях.       Оказавшись внутри, Тано не стала терять времени. Она была столь сильно переполнена яростью, отвращением к самой себе и ненавистью, что тут же приступила к делу. Резко активировав свои мечи, белоснежными лезвиями рассекая воздух, тогрута приняла боевую стойку, такую, какую следовало принять. Ей было больно, ноги не слушались, но она заставляла себя держаться так, как следовало, ни грамма жалости, ни капли поблажек.       Первый шаг, первое движение дались женщине мучительной адской пыткой, но она не остановилась, продолжая и продолжая идти дальше, к своей собственной цели — стать сильной, настолько сильной, чтобы уметь защитить близких ей людей, и для этого были все средства хороши. Удар за ударом, взмах мечами, резкий шипящий и разрезающий воздух, сжигающий дотла пустоту. На месте свободного пространства Асока представляла себе врагов, одного, другого, третьего, всех тех радикалов, которые посмели унести жизнь её сына. Тано отчётливо видела их перед собой, она буквально ощущала, как самолично разрубает их на куски, как кромсает их всех во имя защиты своего не родившегося дитя. Она двигалась в резком, быстром, но экзотическом танце, перемещая руки из стороны в сторону, аккуратно, но уверенно, ступая на гладкую поверхность пола босыми ногами… А её Сила, буквально волнами цунами образовывающаяся в душе тогруты, лилась наружу, опутывая всё вокруг, одновременно кружась в параллельном танце со своей владелицей, распускаясь серо-белыми лепестками во все стороны.       Женщина так увлеклась невидимым боем… Она вложила все свои эмоции и чувства в это сражение, всю ярость, ненависть, боль, всё желание стать лучше, совершенней… Её настолько поглотила сия тренировка, что небольшой резерв, а вернее, все имеющиеся у Асоки силы ушли на неё.       Первая алая капля крови сорвалась вниз, разбиваясь на тысячу частиц о серо-белый мраморный пол, затем вторая и третья… Багряные дорожки постепенно сбегали по стройным оранжевым ногам Тано, устремляясь вниз, пачкая свободный подол короткой белой атласной ночной рубашки на бретельках и с небольшим кружевом на груди. Под босыми стопами тогруты постепенно образовывались небольшие лужицы крови, на которые она безжалостно наступала, сквозь всю свою немощь продолжая тренироваться. Женщина не останавливалась и не сдавалась, пока раненный живот не пронзила такая острая обжигающая боль, что в разуме всё помутилось, и, теряя остатки последних сил, Асока рухнула на колени, а затем уселась на пол. Багряная лужица под ней растекалась всё сильнее, пачкая нижние конечности Тано. Слега наклонившись вперёд, тогрута опёрлась руками и попыталась встать, но от этого ощутила лишь ещё большую боль и слабость, и тут же плюхнулась обратно, затем ещё раз и ещё. Женщине становилось всё невыносимей, внутренности так и горели пламенем Мустафара, сжигая всё, что было в её животе, там, где раньше находился ребёнок. Асока пыталась встать снова и снова, но не могла, лишь беспомощно барахтаясь в собственной крови и отчаянно цепляясь за остатки ускользающего сознания. А оно говорило, буквально кричало о том, что пока что Тано была ещё не достаточно здорова для таких интенсивных тренировок, пока, но… Она восстановится, вылечится и тогда станет сильнее, такой сильной, какой ещё не была никогда! И вот тогда, в этой новой жизни, тогрута сможет защитить всех близких, которые у неё остались! Непременно! Так решила женщина, и так будет…       С осознанием этой простой истины с пухлых карамельных губ Асоки сорвался отчаянный крик:       — Охрана! Сюда! Мне нужна помощь!       Тано кричала, моля о помощи, но помощь ей нужна была только физическая, но не моральная. Она уже стала настолько морально сильной, насколько могла, и никогда больше не перестанет быть таковой! Осталось лишь достичь того же уровня физически.       На крики Асоки тут же сбежались все бывшие поблизости дроиды и приспешники Вейдера, стараясь незамедлительно помочь и привести в порядок женщину своего лорда.       Со дня, как Лэнгдон спас жизнь второму ситху в галактике, он исправно служил в замке. Вейдер, конечно, доверял этому человеку, однако недостаточно, чтобы подпускать прыткого штурмовика близко к Асоке или Лее, наверное, потому Лэнгдон, длительное время прослужив в отведённом ему участке убежища, так ничего и не ведал о страстях, которые кипели вокруг. Не всем в замке было дозволено знать тайны и секреты тёмного владыки. Однако шило в мешке не утаишь, и вот сегодня, в этот самый день, один из секретов ситха просочился наружу, как песок, сквозь пальцы.       Как всегда, уверенно шагая в сторону отведённого ему поста, Лэнгдон стал невольным свидетелем разговора двух дроидов, которые обсуждали как раз Тано.       — У госпожи опять случилось кровотечение, уже третье по счёту… — механическим голосом проговорил один из роботов.       — Это не удивительно, она совсем не бережёт себя с тех пор как потеряла ребёнка нашего повелителя… — отмахнулся от него металлическими клешнями другой.       О чём говорили дроиды дальше, Лэнгдон уже не слышал, но… То, что долетело до его ушей сейчас уже было бомбой, которая могла взорвать всю Галактику. У Вейдера в тайне от императора была женщина, и не просто любовница или наложница. И она была беременна…       Об этом Сидиус непременно должен был знать!       В одну секунду позабыв и о пунктуальности, и о своём посте, и о своих обязанностях, штурмовик быстро свернул с намеченного курса в поисках укромного места. По роду его деятельности, Лэнгдон легко отыскал парочку «слепых и глухих пятен» в замке, где никто и ничто не могло ему помешать, и приготовился к передаче информации.       Спешно достав из потайного кармана редкое и дорогое устройство связи, штурмовик, или вернее шпион, тут же связался с императором по секретному каналу. Выждав пару секунд, пока безобразное лицо ситха появится на голограмме, Лэнгдон скоро, но размеренно и чётко начал свой доклад:       — Мой император, я должен сообщить вам одну важную вещь о лорде Вейдере… Дело в том, что он скрывает от вас свою тайную связь с некой женщиной… Которая даже была от него беременна…       Лёгкий шум, раздался где-то неподалёку от штурмовика, яркий свет чуть вспыхнул вокруг, небольшим скачком напряжения. Лэнгдон всего на секунду отвлёкся, чтобы посмотреть, не было ли кого-то поблизости, а затем, убедившись в своей полной безопасности, вернулся обратно к устройству связи, обращаясь к голограмме:       — Мой император, ваше превосходительство… Вы меня слышите?       Но ответом ему было безмолвное шипение.