Две стороны одной тайны

      После разговора с Марком Лея не стала тратить лишнего времени и, попросив принести ей поднос с самой вкусной и полезной едой, тут же отправилась в покои Асоки в полном одиночестве. Осторожно неся металлическую серебристую подставку с множеством разнообразных яств, юная принцесса миновала несколько дверей и, остановившись подле огромной роскошной кровати Тано, замерла на месте. Девочка внимательно с особыми жалостью и состраданием всмотрелась в бледное лицо тогруты, как будто пытаясь воззвать к ней, получить хоть какой-то отклик на своё присутствие в помещении, но, увы, его не было. Абсолютно обессиленная женщина с красными опухшими от беспрерывных слёз глазами по-прежнему безразлично смотрела куда-то в одну точку на противоположной стене и не двигалась. Асока даже не шелохнулась, когда в её комнату вошла нежданная гостья так, будто её здесь и вовсе не было. Тано в данный момент всё было настолько всё равно, что казалось, внутри её измученного тела и вовсе отсутствовало сознание, пребывавшее сейчас где-то далеко, негде в иной реальности.       Простояв вот так неподвижно несколько минут, Лея тяжело вздохнула и отвернулась, понимая, что ей будет, ох, как не просто и, тем не менее, юная принцесса не собиралась сдаваться. Аккуратно поставив широкий поднос на одну из прикроватных тумбочек, девочка тут же попыталась прибегнуть к абсолютно неожиданной тактике, хотя, скорее, это просто была детская наивность, нежели серьёзный и продуманный ход. Чуть приблизившись к Тано, Лея, как и всегда раньше, постаралась озорно улыбнуться, а затем, как бы невзначай, дерзким и поддразнивающим тоном произнесла:       — Если ты не будешь есть, то твои «прелести» быстро превратятся в обвисшие, — как бы в подтверждение своим словам, юная принцесса маленькими нежными пальчиками подцепила один из боковых лекку тогруты, демонстративно чуть приподнимая, а затем бережно обратно опуская его, — И ты станешь не красивой… И перестанешь нравиться своему Вейдеру…       В ответ на её дерзкие, почти вызывающие, слова девочка ожидала какой угодно реакции, так явно и не прикрыто намекнув на ту ночь, невольной свидетельницей которой она стала ранее, Лея ждала, что женщина вскипит, разозлиться, начнёт на неё орать и отненикиваться, яростно махая кулаками, злиться и кричать, что накажет юную мерзавку или, хотя бы, огрызнётся… Но нет, никакой реакции вообще не последовало. Асока была так опустошена и подавлена, так разбита и безутешна, что даже прямое оскорбление о ранее столь ненавистной ей и постыдной близости с Вейдером сейчас не возымело никакого эффекта. Разве теперь это имело хоть какое-то значение, разве сейчас, после столь трагической и преждевременной гибели её малыша хоть что-то имело хоть какое-то значение? Нет, вряд ли. И даже тысяча новых оскорблений, даже новые истязания и мучения, новое насилие абсолютно не повлияли бы на неё.       Асока потеряла всё, что могла потерять в этом мире, а значит, и смысла жить больше не существовало, ни есть, ни пить, ни двигаться, ни дышать — вообще никак не поддерживать свою способность к жизнедеятельности. Ей не хотелось ничего, лишь уйти, поскорее уйти вслед за всеми теми, кого она когда-то любила. Сейчас Тано отдала бы что угодно, лишь бы там, на Мустафаре, огненные волны лавы поглотили её, а не её обожаемого учителя Энакина, лишь бы там, на маленьком уютном кладбище Шили, в холодной сырой могиле покоилось сейчас её тело, а не тело её ни в чём не повинного малыша. Но тогрута не могла, не могла ничего с этим сделать, не могла хоть как-то это изменить, и сил, на то, чтобы даже просто покончить с собой, у неё уже тоже не осталось.       Тяжело и судорожно вздохнув, Тано попыталась вновь заплакать, тихо, безмолвно, но безутешно горько, однако слёзы так и не потекли по её шелковистым оранжево-белым щекам, их просто не осталось… В тогруте больше не осталось влаги, чтобы рыдать, как в душе и сердце скорбящей матери больше не осталось ничего, кроме всепоглощающей чёрной пустоты…       Видя, что женщина абсолютно никак на неё не реагирует, Лея даже немного разозлилась, но одновременно, понимая, как на самом деле сильна была боль Асоки, не сдалась, тут же решив предпринять иные, более активные действия.       Резко выхватив из большой позолоченной тарелки огромный фиолетовый кусок джоганфрута, юная принцесса, абсолютно никого не стесняясь, с ногами залезла на кровать к Тано и просто силой попыталась сунуть ей спелый и сочный фрукт в рот. Но, увы, и этот манёвр оказался безуспешным, большая мясистая долька лишь бесполезно ткнулась в прочную преграду пухлых карамельных губ, так и оставшись снаружи. Тано не откусила ни кусочка спелого сладкого фрукта, только с отвращением, как будто её опять мучал токсикоз, отвернула голову сначала в одну сторону, затем во вторую, хаотично пытаясь подальше отодвинуться от настойчивой руки девочки. И сколько бы Лея ни пыталась накормить тогруту, как маленькую — ей это абсолютно не удалось.       Раз в десятый потерпев мелкую, но одновременно сравнимую с целой вселенной неудачу, юная принцесса наконец-то сдалась и отвела кисть со спелым плодом от измученного лица женщины. Вместе с тем издавая отчаянный, опечаленный вздох, девочка небрежно бросила мясистую дольку обратно на роскошное блюдо и ещё раз посмотрела на абсолютно потерянную тогруту.       Асока сейчас выглядела просто ужасно: слабой, жалкой, совершенно не живой, и Лее даже с трудом верилось, что когда-то эта самая женщина могла соперничать с ней, могла препятствовать её побегу, могла следить за ней, и что ей юная принцесса когда-то так яростно хотела противостоять. В те дни, когда девочка встретила Тано впервые, она почти ненавидела её, призирала, всем сердцем желала её победить, показать ей её место, но сейчас… Сейчас при виде тогруты Лее хотелось плакать. Её душа и сердце просто разрывались от жалости, сострадания, любви… И юная принцесса не могла больше сдерживать свои эмоции, не могла таить внутри себя всё то, что наболело, и всё то, что она в данный момент чувствовала.       — Если ты не поешь, то ты умрёшь! — едва сдерживая подступающие к глазам слёзы, отчаянно пискнула девчонка таким пронзительным тоном, что он пробирал до глубины самого нутра, — А я не хочу, чтобы ты умирала… — уже более тихим, спокойным и откровенным голосом тут же добавила она, осторожно и боязливо беря ослабшую руку Асоки в свои маленькие детские пальчики.       — Потому… Что ты нужна мне… Ведь… Ты — моя единственная подруга… — в нерешительной дрожи запинаясь, Лея, наконец-то смогла выговорить правду, и правда эта далась ей не легко, сквозь тысячи эмоций, которые сейчас взрывались внутри юной принцессы.       Отчаянно прошептав последние слова, девочка ещё раз взглянула на Тано, её было настолько жаль, что у Леи больше не осталось сил сдерживаться и, позабыв обо всём на свете, одновременно ощущая, как глазам окончательно подступают уже её горькие слёзы, юная принцесса уселась на кровать и что было мочи прильнула к тогруте. Так крепко, так любяще, так нежно и заботливо девочка не обнимала женщину ещё никогда, ведь сейчас, в этот самый момент, Лея хотела передать Асоке всё своё тепло и всю свою защиту, лишь бы только спасти дорогого ей гуманоида от неминуемой гибели от собственных же рук.       Тано молчала, а из дрожащих в растроганном волнении уст ребёнка и дальше лилась истина:       — А ещё… Ты — мать Люка! И не хорошо оставлять его без матери. Я вот осталась без матери, и я знаю, каково это…       Лея ещё долго и долго продолжала говорить, но тогрута её уже не слышала. В монтралах, в сознании, в душе звенело лишь одно единственное слово, имя… Люк! И лишь оно возрождало её из пепла, взывая к тому последнему ценному и доброму в душе женщины, что ещё осталось для неё на этом свете — к любви к приёмному сыну.       Именно она в один момент заставила тогруту вздрогнуть и, словно, ожить от всего скованного ледяного сна. Именно упоминание о Люке, насильно вырвало женщину из её прижизненной могилы и вернуло в реальность. И Асока поняла, что как бы больно ей ни было, сколько бы всего она не потеряла в этом мире, ей ещё оставалось ради чего жить, а точнее, ради кого… Да, судьба и Сила унесли из сией реальности её настоящего сына, но ведь у Тано был и другой, приёмный, но от этого не мене родной — Люк! И ради любви к нему она готова была существовать в любом состоянии!       Ослабшие руки тогруты медленно и дрожа сжались вокруг хрупкого тела девочки, женщине вновь хотелось плакать, но на этот раз не от боли, а от ощущения того, тепла, которым оба близких ей ребёнка в данный момент согревали её. И Асока согласилась, лёгким кивком совсем поникшей головы и едва слышными словами:       — Хорошо… Я поем…       — Слава Силе, госпожа одумалась… — наблюдавший за всей этой трогательной картиной со стороны, где-то у входной двери механическим голосом констатировал факт дроид-медик, — Теперь лорд Вейдер нас не разберёт.       Его последние слова с ужасом заставили вздрогнуть и с опаской покоситься на механическую железяку находившегося рядом с ним Марка от представления каким именинно образом ситх мог «разобрать» световым мечом человека, и адъютанта эта мысль, признаться честно, крайне напугала.       Спустя некоторое время, после тех страшнейших и невыносимейших пыток в тронном зале у Сидиуса, в замок вернулся и Вейдер. Да, император приказал своим подчинённым оказать ситху минимальную медицинскую помощь, да, он предоставил тёмному лорду новый дееспособный костюм, но… Состояние самого Вейдера оставляло желать лучшего. Весь измученный, израненный, едва живой и абсолютно подавленно-злой тёмный лорд возвратился в его временное убежище, едва посадив корабль в ангаре. Сейчас ему не хотелось никого видеть, нужно было как можно скорее улучшить своё физическое состояние, раз уж Сидиус-таки оставил его в живых, а потом… Ситху не хотелось даже и думать, что потом. Задыхаясь, едва доковыляв до помещения мед-отсека, полностью герметизированного внутри для проведения необходимых процедур лечения над тёмным лордом, Вейдер спешно запустил дроидов и нужные механические держатели, которые тут же начали свой изящный танец, а затем обессиленно рухнул на пол.       Длинные и мощные металлические щупальца тут же подняли своего хозяина, умело разоблачая его от неизменных чёрных доспехов, аккуратно отсоединяя серебристые протезы, а затем погружая в округлый продолговатый резервуар с бактой то, что осталось от тела некогда полноценного человека. Прохладная живительная влага мягко обволакивала обожжённую и израненную кожу ситха, давая ощущение свежести, расслабленности и лёгкой дрожи, свободы, которой он практически всё время был лишён в темнице своих доспехов. Нежная, ласкающая всё тело деликатными прикосновениями бакта, впитывалась каждой его клеточкой, заставляя последние регенерировать прямо на глазах. Тёмный лорд получал лечение физически, но, увы, не духовно, духовно его излечить уже не могло ничто.       Неизвестно сколько времени прошло с того момента, как Вейдер был погружён в резервуар с бактой, находясь внутри ситх предпочитал медитировать, полностью отдаваясь расслабляющей прохладе и мысленно представляя себе, как лёгкий ветер лугов Набу вновь ласкал его прежнее тело. Каждый раз принимая подобную ванну тёмный лорд мысленно возвращался туда, где он когда-то был счастлив и свободен от всех своих бед и ограничений, и так ему было легче переживать реальность, но только не в этот раз.       Свежие раны на теле Вейдера уже успели затянуться, и мощные механические держатели умело вытащили его из ставшего таким привычным резервуара, но на душе ещё зияли раны моральные, беспокойными, тревожными мыслями о состоянии Асоки. И, когда дроид-медик приблизился к ситху, чтобы провести очередные процедуры для восстановления, тёмный лорд не выдержал и грозно спросил:       — Как она? — со стороны его голос мог показаться непоколебимым, но лишь сам Вейдер заметил, что он резко дрогнул в том момент, когда ситх упомянул Тано, и тёмный лорд не знал от чего.       Впрочем, обслуживающий его робот так и не заметил каких-либо перемен в привычном приказном тоне хозяина и поспешил отчитаться.       И хотя дроиды не были оснащены системой для воспроизведения эмоций, умная железяка почему-то сейчас говорила так, будто боялась Вейдера. С другой же стороны, это было обоснованно вполне рациональной идеей о том, что недовольство повелителя могло привести к полной детальной разборке, чего даже роботу крайне не хотелось.       — Мой лорд, госпожа идёт на поправку… Однако… Она слишком подавлена и ничего не хочет… Потому, выздоровление происходит очень медленно… И у госпожи даже несколько раз снова были кровотечения….       Произнеся последнюю фразу, дроид-медик разумно отлетел чуть подальше от Вейдера и, как бы машинально выставил перед собой обе свои металлические верхние конечности, будто в попытке защититься. Впрочем, он прогадал, защищаться в этот раз было нечего. Вместо криков, злобы, каких-то разрушительных действий ситх лишь обречённо тяжело вздохнул и, строгим тоном отдал штурмовикам, стоявшим у двери, приказ:       — Доставьте сюда Люка, немедленно.       Путь от Инквизитория, где Вейдер временно оставил юного Скайуокера, хотя и был не близким, но мальчика в замок привезли крайне быстро. Ситх едва успел пройти все необходимые процедуры, привести себя в порядок и вновь облачиться в свой траурный чёрный костюм, как Люк уже стоял на пороге его покоев, в ожидании учителя, вместе с которым, незамедлительно отправился к Асоке. Всего несколько коридоров, несколько десятком метров, и Вейдер вместе с юным Скайуокером уверенно вошли в комнаты Тано, буквально застав ту в компании так и не уходившей от неё Леи. Тогрута и юная принцесса обе сидели на кровати и просто молча обнимались, даря друг другу трогательное, заботливое тепло. Эта сцена была довольно милой, если бы не являлась настолько трагичной в реальности, от чего буквально разрывалось сердце.       И даже всегда стойкое и непоколебимое при всех невзгодах сердце мальчика дрогнуло в том момент, когда он увидел свою приёмную мать в таком состоянии. Просто стоять на месте неподвижно и смотреть на то, как буквально на его глазах умирала Асока, словно растворяясь в своих бедах и страданиях было невыносимо и, вопреки всему страху ослушаться учителя в ужасе перед его гневным наказанием, мальчишка просто сорвался с места и рванулся к ней. Его душа рвалась к его единственной маме, которую он в этом мире знал!       Молниеносно миновав несколько метров, Люк буквально запрыгнул на огромную двуспальную кровать тогруты и с такой силой обнял её, что женщине даже стало тяжело дышать, но она не сопротивлялась, ни этим сыновьим ласкам, ни той лёгкой улыбке, которая от сего тот час же проступила на её губах. Ослабшие руки Асоки медленно и нерешительно поползли в сторону юного Скайуокера, её дорогого мальчика, осторожно и нежно обвивая его, в то время, как Лея, юрко вынырнув из их захвата, довольно произнесла:       — Ну, наконец-то Асока улыбнулась, я уже и не знала, как её развлекать…       Невольно став свидетелем всей этой картины, и грозный Вейдер на секунду ощутил незначительное, едва чувствующееся облегчение на душе, как будто его боль, нестерпимая моральная боль, вместе с уменьшением страданий Асоки тоже стала чуть слабее, и ситх, сам себе поражаясь, сказал:       — Я не буду брать Люка на следующие задания. Я разрешаю ему оставаться в замке столько, сколько ты захочешь, Асока.       На этой фразе ситх как-то осёкся, не зная, что ему следовало добавить дальше, ведь их взгляды с Тано впервые за долгое время вновь встретились, и в этот раз она смотрела не него не столько с ненавистью, ужасом и отвращением, сколько с благодарностью. И сия благодарность завораживала, сбивала с толку и вызывала в тёмном лорде давно забытые чувства света и доброты.       — Спасибо… — одно слабое слово слетело с губ на мгновение впервые, во всех смыслах, за последние дни поднявшей голову Асоки, и Тано тут же отвела глаза в сторону, вновь начав миловаться с Люком, в то время, как Вейдер не мог отвести от неё парализующего всё тело взгляда.       Явно осознавая, что они здесь теперь казались лишними, Лея резво соскочила со своего места и быстро подошла к ситху. Он впервые на её памяти сделал что-то хорошее, что заслуживало понимания и одобрения юной принцессы, и это не могло быть не вознаграждённым.       — Пошли, им нужно остаться вдвоём, — приятно улыбнулась всё ещё ошеломлённому ситху девочка.       Её маленькая хрупкая ручонка быстро взвилась вверх, и цепкие пальчики крепко ухватили Вейдера за мощную механическую кисть, выводя мужчину из комнат. Юная принцесса, его принцесса, его дорогая девочка впервые добровольно взяла отца за руку, и этот момент был для ситха ценнее всех богатств галактики, ведь самым дорогим на свете сокровищем для тёмного лорда являлась любовь его с Падме дочери.