Аккерман

      Кровь напитала сырую землю. На пепелище давно выросла трава по колено. Никого здесь уже давно нет; но несколько лет назад у елового леса отстроили аккерманское убежище — Гринвуд-Хикс. Это был высокий дом с чёрной крышей, круглыми окнами и псарней, полной отеческих щенков — Катриэль был хорошим охотником. Кенни всегда подражал ему. «Когда ты станешь достаточно взрослым, мы отправимся на охоту вместе», — говорил отец. Нарезая яблоки для тётки, отрок грезил, как будет потрошить дичь вместе с ним и много курить.       Отца не стало слишком рано. И дома тоже. Сгорел.       Почему он жив? И почему из всех детей помиловали его?       Кенни проснулся в поту, повернулся на бок и увидел сестру. Она тихо спала рядом с ним. Дикая и неродная, не знавшая ни мать, ни отца, ни своих тёток и сестёр с братьями. Он укрыл её вторым одеялом, встал с кровати и в тазе с речной водой умыл своё белое тощее лицо.       Становясь страше, он перенимал отцовские черты лица: у него был длинный нос с горбинкой, немного кривой после перелома, узкий рот и острый подбородок. Ему от этого становилось лестно — он выходец своего рода, единственный выживший и отныне до самого конца безродный. Кушель не переняла это: она была в меру высокой для женщины, тощей, большеглазой. Она отличалась тем, что быстро бегала и много чертыхалась; она не боялась работы и не была капризной.       Забрав её и подселив к себе, он не сделал лучше. Она была по-прежнему злой и несчастной, и ничто не могло сделать её мягче. Пару раз она, путая его с кем-то, обращалась к нему «Шарль». Затем бледнела и умолкала на некоторое время. Этот Шарль жил с ней в их убежище, спал с ней в одной постели и ел с ней из одной тарелки. Он никогда не покидал её голову, словно привязавшийся к её юбке призрак.       — Так кто он? — спросил Кенни, нависая над сестрой. — Твой ёбырь?              Кушель подняла на него глаза, вытерла мокрые руки о платье. Вода в тазе с бельем окрасилась в грязный красный. Она стирала его одежду.       — Да.       — Он умер?       — Его на заводе раздавило ящиком.       Шарль Боре был её шансом на счастливую жизнь — работая честно и усердно, они могли бы заработать хорошие деньги, а затем родить детей, которые были бы ветвью его семьи. С их рождением она бы ушла от Аккерманов, запряталась бы в чужом доме и была бы в безопасности, и Кенни бы не пришлось искать её под землёй. Но теперь она здесь, и они вдвоём должны выживать какое-то время, пока их не раздавят — к Кенни всегда было повышенное внимание.       Прожив пару дней в одном доме, они бежали в другой, и с каждым таким переездом стены становились уже, потолки ниже, одеяла тоньше, а обязанностей становилось больше: Кушель нужно было обстирывать своего брата, поддерживать чистоту в доме (это было сложно, потому что Кенни мог сплюнуть на пол) и искать еду. Она почти выпрашивала миску с костями у старых торговцев, чтобы наварить кастрюльку бульона, который он неохотно ел; и в эти самые мгновения она вспоминала доброе лицо Шарля и то, как он нарезал овощи для супа с рисом. У Кушель навернулись слёзы. Она выронила из рук кастрюлю с бульоном, сползла вниз, прижалась лбом к мокрому полу и горько заплакала. Сидевший за столом Кенни стряхнул пепел в грязную тарелку, затем снова взял сигарету в рот и прошептал:       — Поплачь, если тебе будет легче, родная.

***

      Горячий июнь. Зной спускается под землю. Пыль и жара душат, и Кушель, настежь закрывая окна, скребёт ногтями зудящее запястье. Кенни бреется в углу комнаты, стирает кровь с подбородка мокрой тряпкой. В их животах было пусто. Он пообещал принести что-нибудь, когда вернётся домой; но сестра не верит ему и щурится, и он узнаёт в ней толику себя — предчувствует расставание. Когда дверь захлопнулась за ним, он вдохнул полной грудью, ненадолго оглянулся на мутные окна и ушёл.       Зачем он забрал её? Он надеялся, что с её приходом в его жизнь она сможет вернуть ему дух Аккермана; но она была капризна, несчастна и должна была вскоре умереть. Наблюдая за ней, он не видел величину своего старого дома. Видел только гарь, обвалившуюся крышу и серость тяжёлого неба. Кем он возомнил себя? Спасателем? Он дал ей шанс стать хорошим человеком, когда отнёс её к дверям приюта, и теперь собственными руками зарыл её здесь, в этой гнилой лачуге. Кушель возненавидела его, так и не узнав, каким он был человеком.       Тем же вечером, когда она осознала, что он сюда не вернется, она собрала свои малые пожитки в размере протёртых туфель и красного платка и отправилась обратно к порогу «Золотой Изольды», чтобы намывать её полы. Её мать была шлюхой. И она ею станет. Судьбы отроков тесны с дорогой своих старших.

призрак матери мечется неподалёку старой клюкой режет дочерни ноги

      Она была проституткой богатого дома в Сине. Красивая. Рыжие волосы её дар. Катриэль любил играть с ними, заплетать в пушистые косы, пока её голова была у него на коленях.       — Ты — мой солнечный путь, моя дорога к Раю.       — Я приведу тебя к Раю, когда ты заберёшь меня из Ада.       Он не слышал её. Он был оглушён и ослеплён своей любовью к ней, не замечая её горести. Он даже не думал о том, как она попала в цветник: отец Нерии, богатый судья, продал её старой мадам, когда узнал, что его любовница пытается шантажировать его своим ребёнком. У неё изначально не было шанса на хорошую жизнь — Нерия плод интрижек и обмана. Она расплачивается за чужое бесчестие собой.       Когда ей было двенадцать, к ней приставили немолодую наставницу — госпожу Виви, и с тех пор она стала её настоящей матерью: она учила Нерию тому, как жить здесь, среди змей, как не упасть в грязь лицом, как заручиться помощью покровителя, используя свои преимущества. Когда Нерия была непослушной, госпожа грозилась продать её в дешёвый бордель.       — Дура! — она швырнула её на пол, словно тряпку. — Я собираюсь воспитать тебя женой аристократа, а ты не можешь потерпеть! Капризничаешь! Ноешь! Хочешь, чтобы я тебя отправила тебя к Изольде, сука?!       — Виви… Прости, Виви… Я не хочу!       — Там с тобой не будут обращаться, как с цветком! Там тобой будут пользоваться еженощно и ежедневно, пока ты не станешь женским мясом!       Когда Нерия начинала плакать, госпожа Виви остывала, поднимала её на ноги, вытирала её слёзы и начинала заново наставлять. К пятнадцати годам её девственность купил Яков Аккерман — выходец богатой семьи, служащей королю. Он кончил так быстро, но доставил ей так много боли.       — Ты — нектар, — шептал он ей, облизывая её ухо. — Я хочу ещё…       Нерия зажмурилась так сильно, что перед глазами у неё заплясали лиловые мухи. Он дрожал над ней и потел, пока силы его не иссякли. Минута длилась вечность.       — Аккерман — хороший человек с большим кошельком. Если ты будешь мила, добра, послушна, он будет добродушен с тобой и щедр, — рассуждала госпожа, поливая рыжую голову горячей водой. — Он одарит тебя столькими подарками, что за их счёт ты сможешь выбиться в люди. Главное, не забывай старую Виви…       — Яков — мерзкий. Я не могу спать с ним, — ныла Нерия, натираясь мылом в ванне.       — Не думай, что это последний твой любовник среди Аккерманов. Их отец обожал дорогих шлюх и цветочные духи.       Катриэль был похож на своего отца.       А Кушель — на свою мать.       Стоя у порога «Золотой Изольды», она пыталась взвесить все за и против и даже не думала о Нерии, рыжей красивой женщине, которая тоже не возымела счастье. Только одни горести, печали и тяжёлую смерть. Лишь рождение дочери и надежды, что всё у неё будет по-другому ненадолго осветили её последние минуты перед тем, как она умерла.