Дальше я пойду сам.

В небольшой комнате тихонько ютилась темнота, еще не оставившая комнату после прошедшей ночи, которой вот-вот нужно будет уходить. Она хотела бы, наверное, остаться, свернувшись в небольшой клубок где-то под столом на табуретке или в углу на какой-нибудь подушке, за шкафом, будто черный пушистый кот, укрыться своим теплым хвостом, и, негромко намурлыкивать свою темную песню. Но на улице уже понемногу начинает светать, а это значит, что скоро черным котам здесь не будет никакого пристанища, и у единственного законного обитателя этой комнаты начнется новый день. Новый день у Антона начинается с того, что он просыпается от громкого стука — по подоконнику четвертого этажа барабанят крупные капли дождя. Если вы давно живете в Санкт-Петербурге, то, наверняка, должны были привыкнуть к тому, что лето здесь бывает по большей части дождливым и холодным. Когда вам куда-то нужно идти, постоянно приходится повсюду таскать с собой зонт, иначе велика вероятность того, что в тот самый момент, когда по какой-то причине этого аксессуара у вас не будет, дождь непременно вас где-нибудь подкараулит, промочит насквозь, до последней ниточки, ни секунды, кстати, не сожалея о содеянном. А вам не останется ничего другого, как судорожно пытаться придумать, куда бы от него быстрее, лучше и надежнее спрятаться. Конечно, бывают жаркие дни, и даже месяцы, но кто сказал, что палящий зной хоть немного лучше классического «питерского лета»? Когда люди пытаются спастись от изнуряющей жары в прохладной воде фонтанов, укрыться где-нибудь в парке, в тени раскидистого дерева, сидя на какой-нибудь широкой лавочке, а самые чувствительные к высоким температурам и вовсе остаются дома в обнимку с вентиляторомили нежась под кондиционером, намереваясь выйти по делам или прогуляться только под поздний вечер, когда город уже более-менее остынет. Но для Петербурга такие дни, а тем более месяцы, скорее лишь редкое исключение. Может показаться, что летом в Питере слишком много пасмурности, сырости и холода, но что вы тогда скажете про питерскую осень, когда всего этого становится, наверное, вдвое больше. Если разделить питерский год по погоде, то можно выделить несколько основных состояний: снег, снег с дождем, дождь. И каждое из них частенько сопровождается холодным ветром. Он может быть лишь едва ощутим, а может практически выдувать из тебя душу. Может носиться по улицам целыми днями, на пару с мощнейшим ливнем, превращаясь в настоящее стихийное бедствие, а может закончиться минут через 15, едва успев начаться, будто ничего и не было. Погода в Санкт-Петербурге постоянна в своей непостоянности. Но все же есть то, что объединяет. Ключевое, в каждом из состояний, — холод. Однако, если не забывать смотреть прогноз погоды по утрам, и одеваться в соответствии с ним, то многих проблем точно можно избежать. Вот только одеждой согревается лишь тело, чтобы согреть душу, самый действенный метод, в Санкт-Петербурге, наверное, как и в любом другом холодном и дождливом городе, в том, что обязательно нужно найти своего родного человека. Того, кто мог бы поделиться с тобой своим теплом, того, кто будет греть твои озябшие руки в своих ладонях, кто накинет на твои плечи большущий плед в один из холодных вечеров, а потом принесет кружку чая с лимоном, точно зная, как ты любишь, заботливо поставив прямо перед тобой, не забыв шепотом, на ушко предупредить о том, что он еще горячий. Чаще всего, на фотографиях в интернете, Санкт Петербург выглядит уютным и солнечным. Но, такие фото, скорее всего, сделаны какими-нибудь туристами, заехавшими в Питер в один из теплых дней. Либо фотографами, которые никогда не выходят из дома без любимого предмета техники, и им посчастливилось застать родной город в ласковых лучах солнечного света. Жители Питера нередко называют свой город тоскливым и серым, однако, несмотря на это никто особо не спешит менять место обитания на более теплое и солнечное или возвращаться туда, откуда приехал. Питер влюбляет в себя настоящего, и если это произошло, то тебе уже не важны ни дождь, застающий тебя каждый раз в отсутствии зонта, ни ветер со скоростью невероятных метров в секунду, продувающий насквозь любое количество слоев одежды, ни холодный непроглядный туман, ни палящий зной. Этот город либо станет частью тебя, либо останется лишь красивым воспоминанием в твоей голове. И просто однажды, ты приезжаешь в Санкт-Петербург. Не важно, из какого города — из большого или маленького. Не важно, в попытке сбежать от проблем или с какими-то своими заморочками. Приехал ли ты сюда реализоватьсвои амбиции или воплощать в жизнь мечты. Ты просто приехал в этот город. Значит, именно в этот момент ты должен был оказаться именно в этом месте. Значит, именно в этот период твоей жизни так было нужно. Иногда, находясь в Питере, появляется ощущение, чаще всего на крыше какой-нибудь многоэтажки, встречая непередаваемой красоты закат, медленно наблюдая за тем, как на город опускается ночь, что город как будто бы смотрит на тебя. Смотрит так спокойно, умиротворенно, постепенно расплываясь в грустной, но по своему теплой, едва заметной полуулыбке. Такой Петербург очаровывает, можно даже сказать обволакивает, полностью погружая в свою уникальную атмосферу. Приезжему, возможно, может показаться, что в городе существует только центр, Невский, Васильевский и Петроградская. В этом и кроется одна из главных опасностей Питера. На самом деле город очень многогранен, но понять это сразу невозможно. Он, как новый знакомый -раскрывает свою личность перед тобой постепенно, открываясь все больше и больше, с самых разных сторон, как интересный собеседник. Бытует мнение, что сегодня центр города, кажется, пригоден только для двух вещей — спиться в каком-нибудь первом попавшемся баре и повеситься, пошатавшись где-нибудь перед этим по улицам. Но это не совсем так. Если, конечно, ты этого сам не захочешь. В этом случае и город, и район для тебя вряд ли будут иметь хоть какое-то значение. Коренной петербуржец, либо человек, проживший уже долгое время в этом городе, относится к центру, в первую очередь, как к эпицентру пробок из машин, людей, всего, что может передвигаться по улицам города и в тоннелях под ними. Такой человек всегда пробирается к центру самыми разнообразными, неизвестными до конца даже для него самого, путями. От своего дома к станции метро он едет на троллейбусе, по пути беспрерывно молясь, чтобы сегодня его пощадили и не затоптали бесконечным потоком быстрых ног. В метро этот человек очень мрачен, наглухо погружен в себя и свои мысли. Он продумывает, как лучше и быстрее добраться до того места, куда именно ему нужно.Красоту города такой человек замечает чаще всего только в неформальной обстановке и то во вторую, третью, десятую очереди… Он просто уже привык. У приезжих вообще все по-другому. Прожив дня два в Питере, приезжий уже считает, что центр смог его принять. Он разгуливает легкой походкой, с радостной улыбкой на лице, но эта идиотская мечтательная улыбка такая же, как и у всех тех, кто в Питере лишь на несколько дней. На самом деле все не так плохо, и когда ты действительно проникаешься жизнью в Питере, то кое-что понимаешь. Ты пытаешься что-то делать, куда-то так стремительно бежишь, куда-то все время опаздываешь, но вдруг однажды ты случайно останавливаешься всего на пару минут, замирая посередине улицы. Толпа людей продолжает свой ход, больше напоминающий бег, ну, или хотя-бы спортивную ходьбу, хаотично разбредаясь в разные стороны, воспринимая тебя лишь как очередное препятствие у себя на пути, а ты стоишь в этот самый момент, в этом бурлящем жизнью потоке и просто вдруг резко осознаешь, что… — все это уже твое. Все это как-то незаметно стало неотъемлемой частью тебя… Вот так просто. Без тени сомнений. Твое. Уже твое. Замирая, ты вдыхаешь запах такого особенно и уже родного города, а в голове в этот момент обитает лишь одна мысль — жить без всего этого уже невозможно. Не можешь также просыпаться по утрам, проклиная долбанных соседей, не можешь также ворчать на погоду, забыв зонт, не можешь также просто выбраться гулять по набережной посреди ночи. Не можешь нигде, как здесь. И если вдруг ты захочешь отсюда уехать, то вряд ли сможешь. А если и уедешь, то никогда не забудешь. Что-то где-то глубоко внутри постоянно будет неведомой силой тянуть тебя назад, напоминая, что пора возвращаться. И однажды ты все же вернешься. И не город будет принадлежать тебе, а ты будешь принадлежать этому городу. Сейчас Антон хочет принадлежать только подушке, но он, все же, нехотя высовывает голову из-под теплого одеяла, приподнимаясь на локтях, и садится в кровати, потирая сонные глаза, и глядя в сторону источника громкого звука, который безжалостно вырвал его из теплых и пушистых лап чуткого утреннего сна. Из-за огромных туч, нависших над городом, небо кажется почти черным. Ни малейшего просветления не видно, и кажется, что вряд ли оно вообще сегодня будет. Дождь в ближайшее время, видимо, успокаиваться не собирается, и крупные капли без перерыва стекают куда-то вниз по стеклу. Парень закатывает глаза и плюхается обратно в кровать, полностью укутываясь, накрывая и растрепанную голову. Что-то делать теперь явно нет никакого желания, а настроение стремительно начинает портиться. Максимум, чего сейчас очень хочется — снова заснуть, и проваляться в кровати, как минимум до обеда. На самом деле Антон любит дождь. Ему нравится сидеть у открытого окна, и смотреть, как капли стекаются в разнообразные узоры, слушая любимый для этой погоды плейлист, уносясь далеко от реальности в мир собственных мыслей и переживаний. «Из одной капли получается маленький ручей, а из маленьких ручьев получается маленькая речка, » — думал пятилетний мальчик, сидя у окна в своей комнате — «маленькие речки стекаются в маленькие моря, а маленькие моря потом станут маленькими океанами.» Сейчас Антону семнадцать и мысли, посещающие его во время дождя давно другие. Но иногда он все же вспоминает те мысли, родившиеся в его голове двенадцать лет назад, тепло улыбаясь им уголками губ. На дороге перед домом парня каждый раз после дождя образовывались лужи — это и были личные маленькие океаны Антона. Личные в том плане, что придумал он себе их сам, и менять ничего не хотел. Для кого-то и маленькая лужа может стать океаном, а для кого-то и огромный океан всего-навсего лишь обычная лужа. Шастун любил делать бумажные кораблики, а потом бежал запускать их в «океаны» во дворе. Перед этим он обязательно что-нибудь старательно на них вырисовывал. Сначала появлялся какой-то рисунок или узор, а чуть позже краткая, но емкая подпись. Почему краткая? А какой же еще она может быть на скорую руку. Ведь когда в твоих руках почти законченное плавучее средство, которое уже хочется запустить в первое и, скорее всего, последнее в его жизни плавание, то как-то не до деталей. Антон отправлял свою флотилию, а потом просто надеялся. Ему нравилось думать, что однажды его послание кто-нибудь обязательно прочтет, и этот загадочный кто-нибудь обязательно пришлет ему ответ, наверное, на таком же бумажном кораблике. Антону нравится, когда после дождя на улице становится свежо. Воздух как-то по-особенному легкий и чистый, дышать таким хочется полной грудью, вдыхая его, будто запах свободы. Часто ему хочется, чтобы кто-то когда-нибудь изобрел такую штуку, чтобы можно было бы записывать самые разные запахи. Как голос можно записать на диктофон, так можно было бы и запах записать на что-нибудь. И когда тебе сильно вдруг захотелось бы почувствовать запах улицы после дождя, запах масляных красок, будто прямо сейчас ты находишься в картиной галерее, или запах костра, будто прямо сейчас ты сидишь около огня, и смотришь, как догорают последние угольки в темноте вечера, запах свежее напечатанных книг, которые ты с особым чувством нетерпения и предвкушения притащишь домой из магазина, а потом взахлеб будешь читать и читать их всю ночь, пока глаза окончательно не слипнутся, запах моря и сырого песка, запах свежескошенной травы, запах праздника — мандаринов и конфет, запах чего-то хорошего и родного, ты бы смог достать эту самую штуку, нажать на маленькую кнопочку, после чего высветился бы список записанных запахов, и ты смог бы почувствовать любой из них, какой бы только захотел. Антону всегда нравилось, и нравится по сей день, когда дождь может идти несколько часов подряд, а лучше, чтобы он не прекращался весь день вообще. Он очень любит рисовать, сидя у открытого окна, и когда вдруг забывает про альбом, надолго отлучившись, оставленный раскрытым на широком подоконнике. Края листов вскоре начинают немного загибаться от влаги, а белая поверхность в середине прогибается, становясь слегка волнистой. Антон любит дождь. Но не когда ему нужно куда-то идти. Еще некоторое время парень провалялся в кровати, укутавшись в одеяло с головой, но обратно сон так и не захотел к нему возвращаться. Поворочавшись еще немного, Шастун решает, что пора все-таки вставать. Каждый подъем утром начинается с того, что он медленно приподнимается сначала на локтях, а потом облокачивается на всю длину рук, упираясь в матрац ладонями. Уже сидя, наклоняется вперед, и пытается развернуться бедрами к краю кровати. Ноги не слушаются, и, развернув только бедра, парень волочит, а позже спускает с кровати, часть конечностей ниже колена, наконец, касаясь ступнями поверхности пола. Сев, более-менее нормально, он оглядывает прикроватную тумбу в поисках своего телефона, и, найдя, наконец, гаджет, смотрит на экран, на котором высвечивается время — 6:42 утра. «Даже раньше будильника. И еще почти два часа до начала уроков. Нормас прям. Собраться-то точно успею. Ну, наверное…» Парень решает проверить уведомления в социальных сетях, и немного так охреневает, когда появляется цифра их количества. Он давно не получал столько сообщений сразу. Так давно, что никогда. Почти все сообщения были написаны Сережей и Димой. Они даже создали общую беседу, куда писали о том, что потеряли парня и волнуются за него. Прежде чем ответить новым друзьям, Шастун открывает приложение с расписанием — электронный дневник или как-то так это называется, с домашним заданием, которого, к счастью, еще нет. В Воронежской школе, где раньше учился Антон, все было по старинке: на первом этаже стоял большой стенд с расписанием, изучить который для парня всегда было тем еще испытанием. Расписание старших классов, как назло вешали повыше, видимо, из расчета на то, что предназначалось оно для старшеклассников, но вот только Антон не все… Парень каждый раз проводил много времени перед стендом, вглядываясь в мелкие буквы на листках, пытаясь разобрать напечатанное. Нет, конечно, он мог попросить кого-то помочь, или в крайнем случае рассказать о своей проблеме маме, но… нет. Не мог. Антон никогда не хотел обременять людей вокруг своим присутствием, тем более попросить о чем-то. Это для него было за гранью досягаемости. А попросить маму о такой мелочи, значит, вернуть ей чувство тревоги и беспокойства за своего сына. Антон этого допустить никак не мог. Он прекрасно помнил, как сильно переживала и даже немного слишком сильно заботилась о нем Майя Александровна, нервничала по поводу и без, как сильно морально истощали ее все эти волнения. Именно поэтому Антон каждый день старался становиться взрослее, самостоятельнее, ради своей мамы. В гимназии же все по-другому, все намного технологичнее и современнее: зашел на сайт либо открыл мобильное приложение с любого гаджета, и вот тебе расписание, вот тебе фамилия, имя и отчество преподавателя, вот тебе домашнее задание и все твои текущие оценки. Удобно! Потратив минут пять, чтобы разобраться с дневником, парень узнал свое расписание на сегодня: 1 урок — ОБЖ с Русланом Викторовичем; 2 урок — биология с Мариной Николаевной; 3 урок –алгебра с уже известным Арсением Сергеевичем; 4 урок — география с Андреем Александровичем; 5 урок — физкультура; «Это значит у кого-то сегодня только 4 урока?» — радостно проносится в голове у Шаста, — «Отлично!» Ему не терпелось уже вернуться обратно домой, в постель, под теплое одело. Носа не показывать из своего укрытия, просто тихо лежать, вслушиваясь в мерные удары капель по стеклу. Улыбнувшись мысли о скором возвращении, Антон снова убирает телефон на прикроватную, дотягивается до ручки коляски, и, придвинув поближе, начинает пытаться пересесть с кровати в нее. Он облокачивается одной рукой на подлокотник, другой тянется до второго, подтягивается и, крепко ухватившись за него, пододвигается и плюхается в коляску. «Так, ну и с чего начать…» — растерянно носилось в голове парня, пока он судорожно осматривал комнату в поисках того, за что зацепиться взглядом, — «А, я же, блин, так и не собрался!» — взглянув на рюкзак, вспоминает Шаст, слегка стукнув себя при этом по лбу. Через пару минут все уже было собрано — нужные на сегодня учебники, пара новых тетрадок и целый пенал со всевозможными ручками и карандашами разной мягкости оказались внутри простого холщового асгардовского* рюкзака, а наушники и внешний аккумулятор в его внешнем кармане. Затем взгляд Антона падает на незаправленную постель, и он тут же спешит это исправить, объезжая сначала с одной, потом с другой стороны по несколько раз, разглаживая одеяло. Закончив, он замечает свой телефон, который сам же недавно убирал на тумбу и вспоминает про непрочитанные сообщения от ребят, торопливо снимает блокировку и открывает приложение. Минут через пять-семь, прочитав все, что написали ребята, Антон отвечает в общую беседу, перекидывается парой слов только с Димой, так как Сережа еще не проснулся, и предлагает пойти в школу вместе. Ответа не было пару минут и Антон, подумав, что Поз уже убежал собираться, решил, что и ему тоже пора, или он опоздает. Парня останавливает звук пришедшего сообщения. Он быстро печатает ответ в общей беседе, и откладывает телефон обратно на тумбу, отъезжая за вещами к шкафу. Выбрав для себя на сегодня самую большую, теплую и уютную толстовку и простые черные джинсы, он закрывает дверцы, и откладывает выбранное в сторону. «Так, а теперь нужно умыться». Уже у двери он еще раз окидывает комнату взглядом, и, удостоверившись, что ничего не забыл сделать, направляется в ванную. До большого верхнего зеркала над раковиной парень не достает, поэтому на ванном напольном шкафчике всегда стоит маленькое круглое. Антон разглядывает свое отражение — на него зелеными глазами смотрит помятый, немного опухший, сонный человек с русыми взлохмаченными на голове волосами. Ну, в целом, все как обычно, ничего нового. Человек в отражении с мерзкой, как думалось Антону, физиономией устало проводит по своему лицу ладонью. Шастун никогда не считал себя красивым. Более того, он никогда не считал себя хотя бы немного симпатичным и привлекательным. Антон не особо любил, да и сейчас не особо любит, смотреться в зеркало, но все же нужно хотя бы иногда быть немного похожим на нормального человека. Парень отставляет зеркало на место, а затем поворачивает кран в сторону ванной от раковины, и, настроив нужную температуру воды, наклоняется, и начинает умываться. Раньше, сидя в коляске, Антон не доставал до уровня раковины, но позже, сообразив, что и наклонившись к ванной можно вполне себе удобно умыться, просто привык делать так. Закончив свои утренние дела, Антон въезжает на кухню, где, уже собранная на работу, Майя Александровна готовит завтрак — чай и бутерброды с сыром. — Привет, мам, — сонно говорит парень, потирая глаза. Хоть и умылся, но он все еще не до конца проснулся. — Доброе утро, Антош! — как и всегда, с лучезарной улыбкой, отвечает мама. Какое-то время оба молчат. Майя Александровна занимается своими делами, а Антон просто сидит, наблюдая за ней, подперев голову кулаком. Через несколько минут перед ним возникает большая чашка с черным, только что заваренным, горячим чаем. Вообще, для Антона утро без чая –это не утро. Он точно может сказать, что без чая с большим количеством сахара, его день начинаться ну просто никак не может. Если нет с утра сладкого чая, значит, весь день точно пройдет в его поиске. Парень пододвигает свой чай ближе и начинает пить, уткнувшись лицом в кружку, придерживая двумя руками, будто маленький ребенок. Кружка от температуры чая в ней нагрелась так, что даже немного обжигала ладони, но Антон не убирал, наоборот, продолжал прижимать их к горячей поверхности, пытаясь, наверное, согреть. У Антона всегда холодные руки. Просто холодные и все тут. Даже если на улице жара за плюс двадцать пять. Всевозможные пройденные анализы не дали поводов для беспокойства, врачи говорили, что все нормально, а Майя Александровна всегда шутила «зато сердце горячее». — Антош, мне сегодня нужно пораньше на работу успеть, столько дел опять навалилось. Ты один дома справишься? — Да, мам, все нормально, — кивает парень. «А может быть и не совсем» — проносится в его голове. Антону хочется хотя бы чуть-чуть, но больше проводить времени с мамой. Хотя бы просто сесть, и поговорить о чем-нибудь. Но подходящего момента и свободного времени как-то не находится, да и неоткуда им особо браться. Антон все прекрасно понимает, и лишний раз пытается не думать об этом, но с каждым уходом мамы по утрам ему становится стыдно. Переехав в Питер, Майя Александровна с раннего утра до позднего вечера пропадает на работе. Ей очень нравится ее новая работа, она полностью ей отдается, не жалея своих сил.Но приходя домой, она пытается не показывать, что очень устала, пытается делать вид, что все хорошо. А пытается для кого? Для сына. Она не хочет, чтобы он волновался за нее, не хочет, чтобы он волновался вообще. Не хочет, чтобы он хоть в чем-то нуждался. Майя Александровна всеми силами старается по максимуму обеспечить сына, дать ему все необходимое и даже больше. Антон это прекрасно понимает и очень ценит. Он очень сильно ей за все благодарен. Но при этом ему невероятно стыдно. Стыдно за то, что мама так старается, так много тратит сил на работе, а ему хочется от нее еще и какого-то там внимания, когда она должна просто отдыхать. Мама для Антона единственный человек, от которого он может более-менее спокойно принимать помощь. Как бы он не протестовал, как бы не заявлял, что он сможет сам, и вообще он уже взрослый самостоятельный парень, но даже такую мелочь, как кружку чая, он просто смиренно от нее примет, хоть и будет надумывать себе потом кучу всего… Маме он об этом никогда не расскажет. Незачем. Последнее время, после прихода мамы, Антон почти даже перестал рассказывать ей о своих картинах. Он просто не хочет грузить ее всем этим — своими рассказами, переживаниями и мыслями. Он рассказывает тогда, когда мама сама об этом попросит. Майя Александровна, конечно же, интересуется жизнью своего сына, всячески поддерживает его и пытается поговорить, просто посидеть вместе на кухне, попить чаю или вместе посмотреть какой-нибудь фильм, но сил иногда нет настолько, что их банально не хватает на то, чтобы зайти к сыну в комнату и спросить, как у него дела, все ли у него хорошо и ничего ли ему не нужно. — Антон! — раздается взволнованный голос матери, — Все нормально? -А? Да! Все хорошо. Я… просто задумался немного. Ты что-то говорила? — растерянно смотритна нее парень. — Я говорю, что мне уже пора на работу бежать. А тебе не помешало бы начать собираться, а то ты опоздаешь. Майя Александровна подходит к сыну, и треплет его по макушке: — Не забудь мне позвонить, пожалуйста. Только не как в прошлый раз. Он кивает, а потом смотрит на время на настенных часах. «Блять!» — мысленно вопит Антон, потому что, кажется, уже немного опаздывает. «Очень сильно здорово проебаться в первый же день учебы и опоздать на первый урок. Вот просто прекрасно». — Все, Антон, я ушла, — доносится из коридора, а потом слышится хлопок двери. Антон оставляет кружку в углу на столе, и мчится в свою комнату. Он подъезжает к шкафу, открывает дверцу, вытаскивает первую попавшуюся черную футболку, попутно хватая то, что откладывал чуть раньше. Большая часть одежды Антона темного цвета — черная, серая, темно-синяя, бордовая, да какая угодно на самом деле, лишь бы темная и удобная — вот два единственных критерия к выбору одежды. Майя Александровна никогда ничего не имела против того, как одевается ее сын, но все же, каждый раз не теряла надежды, зайдя с ним в какой-нибудь магазин, купить ему хотя бы пару светлых вещей. Антон снимает длинную домашнюю футболку, запихивает ее в шкаф, приподнимается, облокачиваясь на подлокотник, и стягивает шорты. Без проблем он надевает футболку, но вот со штанами, как и каждый раз, приходится немного повозиться. Снять проще простого, а вот надеть такое себе. Антон натягивает штанины на обездвиженные ниже колена конечности, натягивает до бедер, снова облокачиваясь, приподнимается на одном локте, и натягивает, наконец, штаны до конца. Он подъезжает к столу, хватает все свои кольца и браслеты, быстро и уже абсолютно на автомате надевая все на руки. Даже если он опаздывает, даже если у него уже совсем нет времени на это, он все равно возьмет все с собой, и хотя бы потом, по дороге, но наденет. Без всего этого Антон ну просто не может. Без колец пальцы выглядят слишком длинными, без браслетов тонкие запястья кажутся еще тоньше, да и вообще, без колец и браслетов просто слишком пусто и как-то не так. Ощущение, будто отсутствует какая-то очень важная часть твоего повседневного гардероба и без нее ты практически голый. Быстро схватив портфель, телефон и толстовку, наспех сверившись с расписанием, которое недавно смотрел, но в суматохе абсолютно забыл, Антон проезжает в коридор, накидывает серую толстовку, обувается и спешит выбраться из квартиры. За время, пока парень ждал лифт, он снова пишет в общую группу, пытаясь узнать, где Сережа с Димой, попутно доставая наушники. Спустившись, Шаст понял, что сегодня в школу он все-так и идет один, никто ему так и не ответил. А еще он забыл зонт. Нет, как бы можно было бы за ним вернуться, но на часах уже 7:46 и на это совершенно нет времени. Опаздывать в первый день Антон совершенно не хочет, да и дождь, вроде как, поутих. Парень надевает наушники, включая тот самый плейлист для дождливой погоды, убирает телефон в карман толстовки, натягивает на голову капюшон, стараясь спрятаться в нем, как можно сильнее и выезжает из подъезда, с трудом открыв тяжелую подъездную дверь. Уже отъехав от дома метров на пятьдесят, Антон думает, что нужно было все-таки вернуться и взять с собой чертов зонт, а не надеяться на то, что дождь хотя бы ненадолго поутих. Ведь это Питер, детка… Но не прошло и двух минут, как дождь начал лить с новой силой, а парень старался как можно скорее крутить обода коляски, чтобы быстрее добраться до здания школы. Минут через десять Антон все-таки доезжает до школьных ворот, проезжает ненавистную дорожку из гравия, не один раз ее матеря, и останавливается от звука пришедшего сообщения в общем чате. Парни писали, что уже подбегают к воротам. Так — под дождем, перед зданием гимназии, Антон простоял еще пару минут, постоянно оглядываясь по сторонам и высматривая едва запомнившиеся силуэты, но никого из парней видно не было. Дождь, кажется, только усиливается и поливает теперь с утроенной силой. Антон уже весь озяб и насквозь промок, до последней нитки, но к нему до сих пор так никто и не подошел. Он бы с радостью заехал куда-нибудь под крышу, а лучше в само здание, но пандусы все еще не поставили, поэтому сам он сделать что-то не в состоянии. Парень достает из кармана толстовки телефон, и заходит в общий чат, намереваясь написать туда что-нибудь, но, ни Сережи, ни Димы в сети нет. Позвонить не выйдет тоже, так как парни не обменялись номерами телефонов. Уроки вот-вот начнутся, и все ученики давно разошлись по нужным им кабинетам. Как назло, даже никто не опаздывает, позвать некого. Хотя, наверное, если бы и было, никто бы не помог, если бы он попросил. Да и кого он обманывает, ведь не попросил бы, постыдился, постеснялся и… в общем бы не смог. Парень решает подождать еще немного, и если ребята не появятся, то он точно вернется домой, других вариантов он не видел. — Антон? — раздается вдруг откуда-то из-за спины знакомый голос, — Ты почему здесь? Парень поворачивает голову и видит мужчину, подходящего, наконец, еще ближе, который прячется от дождя под большим черным зонтом. Когда зонт немного отклоняется, в недовольном выражении лица его владельца, он узнает теперь уже своего классного руководителя, имя которого, Антон, все же смог запомнить со вчерашнего дня. — Я…Здрасьте, Арсений Сергеевич, — растерянно отвечает Антон. — Здравствуй. Ты почему в такую погоду без зонта? — смягчается голос математика. — Так получилось… Я поздно вышел из дома… И уже некогда было возвращаться за ним. Учитель встает рядом со своим учеником, держа зонт над его головой, закрывая от дождя. — Арсений Сергеевич, не надо… — Антон наклоняет голову вниз, — Все равно уже весь сырой. — Антон, ни «не надо», а давай держи, — передает ручку зонта классный руководитель, — И вот это еще подержи, пожалуйста, — говорит он и ставит парню на колени свою сумку, — А я тебе сейчас помогу, — Попов едва заметно улыбнулся ученику. Шастуна вдруг резко бросает в жар. Щеки, как и кончики ушей, предательски алеют, выдавая обладателя с его чрезмерным волнением и стеснением, с потрохами. Ну, не нужно ему этой помощи. Просто не надо.Точнее может быть объективно она и нужна, но вот субъективно — никак нет. Не привык он эту самую помощь просто так получать. Мама — это другое дело, ей он доверяет. Сережа и Дима тоже как-то очень быстро стали «другим делом», но просто так вышло. И вот как бы все. Мама и Дима с Сережей — тот немногочисленный список людей, от которых со скрипом, но парень готов был принимать посильную помощь. От других, блять, — нет. Тем более от взрослых людей, тем более от учителей. В воронежской школе всем учителям было, мягко говоря, похуй на него. Абсолютно плевать на выходки учеников по отношению к нему, плевать на все издевки и унижения, что он перенес. Просто все как-то закрывали на это глаза, спокойно проходили мимо. И все. Никто не заступался, никто ничего не делал. Просто потому что «А зачем?» Никто не хотел выделяться из общей толпы, никто не хотел быть объектом всеобщего гнобления, стать долбанной белой вороной поневоле, из чувств никому не нужного сострадания и человечности. Никто не хотел, чтобы и над ним начали издеваться. Просто потому что ты пошел против воли стада. Зачем пошел? Да чтобы и от тебя это самое стадо не отвернулось. А как иначе? Ведь кто ты против этой самой толпы? Да никто. Что против нее ты можешь сделать? Да ни хрена ты не можешь. Так вот и учились — учителя и неравнодушные ученики делали вид, что ничего не происходит, а остальные издевались в меру своих возможностей и фантазии. Все просто. Сейчас эта помощь от Арсения Сергеевича кажется Шастуну совсем не к месту. Кажется, будто его жалеют. И это парню никак не нужно, жалость ему ничья не нужна. Такие люди, как Антон ненавидят, когда их жалеют и не признают, когда им так просто помогают со стороны. — Арсений Сергеевич, не нужно. Правда. Сейчас Дима с Сережей придут и помогут, я просто тут их жду. Антон растерян. И Антон злится. Злится на самого себя и за то, что глаза начинают предательски слезиться. Хорошо, что из-за дождя учитель ничего не увидит. — Матвиенко с Позовым опоздают сейчас еще на пол урока, если ни на весь. Ты собираешься все это время стоять один под дождем и ждать? — спокойно говорит учитель. — Но… Не дождавшись нормального ответа от растерянного парня, Попов обходит его со спины, берет коляску за ручки и разворачивает от здания школы, чтобы поднять Шастуна по ступеням. Капли дождя сразу же попадают на Арсения Сергеевича, а моментально намокшие пряди челки тут же начинают выбиваться, прилипая ко лбу. Попов начинает осторожно затаскивать Антона вверх по ступеням, оборачиваясь, чтобы не запнуться и не упасть самому, и следя за тем, чтобы парню было удобно. В это время Антону хочется провалиться сквозь землю. Просто напросто исчезнуть или куда-нибудь убежать. Так жаль, что ничего из этого всего он сделать никак не может. Подняв парня наверх, Арсений Сергеевич берет из его рук свой зонт, стряхивает с него воду, и складывает, застегивая на липучку. — Арсений Сергеевич, спасибо вам, конечно, большое, но… — Но и тут ты точно никого ждать не будешь, я завезу тебя внутрь! — безапелляционно произносит Попов. Хотевший что-то возразить, Шастун так и остается с открытым ртом, но ничего не произносит больше и молчит, матерясь у себя в мыслях. «Какого хрена происходит?» — думает парень, — «Может, мне здесь хочется остаться. Действительно, нахуя меня ведь о чем-то спрашивать, да?» Учитель открывает входную дверь, снова подхватывает Антона за ручки коляски, и провозит внутрь, придерживая дверь ногой. — Урок-то у тебя какой сейчас? — ОБЖ. — С Русланом Викторовичем. Так… — задумчиво чешет затылок Арсений Сергеевич, — Я сейчас. — Арсень Сергеевич… Здрасьте! — раздается вдруг из ниоткуда запыхавшийся голос Сережи. — Здра… вствуйте, — прерывисто, как и друг, здоровается следом также из ниоткудапоявившийся Дима. Несколько минут назад парни явно бежали, и сейчас стояли перед учителем запыхавшиеся и мокрые из-за проливного дождя. — А вот и вы! Здравствуй, Сережа, – обманчиво приветливо улыбается Арсений Сергеевич, — Здравствуй, Дима. Парни немного тормозят, не понимая, почему учитель все еще не начал их ругать. — Ну и где мы ходим? «Бля, понеслась…» — пролетает в головах у опоздавших. — Я вчера видимо не вас и не русским языком предупреждал об опозданиях? — голос моментально холоднеет, взгляд становится строгим, Арсений смотрит сначала на учеников, затем на наручные часы, которые показывали ему время — 8:03, — Уже на три минуты от урока! Кстати, звонка я почему-то не слышал, странно… — Я вышел из дома… — начал рассказывать Дима, — А этот… Этот…- «Придурком, вроде, не назовешь, учителю же говорю», — А этот Сережа! — находит более-менее, отражающее суть мысли, слово Поз, — Потерялся, и мне пришлось его долго ждать. — Максимально занимательная история, конечно… А теперь эта же история по версии Сережи, — говорит Арсений Сергеевич, выжидающе смотря на ученика. — Арсень Сергеевич, можно не надо? Классный руководитель изумленно приподнимает одну бровь. — Просто… Ну… Да, я немного проспал. Вот! — все же, переборов себя говорит, а к концу фразы скорее выпаливает Матвиенко, как будто ему стыдно. Вот только Матвиенко и стыд — это абсолютные противоположности, которые, кстати говоря, не притягиваются. — Так ладно, с вами двумя все ясно. Сейчас взяли себя в свои же конечности и со скоростью звука оказались на ОБЖ! Я минут через пять зайду проверю! Заодно Руслану Викторовичу объясню почему опоздал Антон, — едва успев договорить, мужчина быстрыми шагами направился в сторону учительской, но успев сделать лишь пару шагов остановился и обернулся на своих учеников, которые, к слову, не сдвинулись с места ни на шаг, — И чего ждем? — Арсений вопросительно кивает, — Команда «на старт» прозвучала, выстрела не будет. Бегом! Буквально через пару секунд, до Димы до первого доходит смысл сказанного классным руководителем, он хватает коляску Антона за ручки и срывается с места в нужном направлении. Следом за ними в кабинет ОБЖ бежит и Сережа. Попов еще раз кивает, скорее уже просто сам себе и спешит добраться до учительской. — Антох, привет! — наконец здоровается Дима на ходу, не сбавляя скорости. — Ты прости, пожалуйста, что все вот так вот вышло. Я ж не думал, что этот придурок так долго провозится, — говорит Дима, злобно косясь на друга. — Блять, да че я теперь-то сделаю? Просто лег поздно… Или рано… Если в четыре утра, то это как? — задумывается Сережа, — Ай, да похер, короче. Я просто долго не мог встать. И пиздец как хочу сейчас спать, — громко зевает Матвиенко, — А тут еще ты орешь на меня! — Действительно! Че ты теперь-то сделаешь? Нихрена! Как обычно, блин. Только вот теперь ты точно будешь один ходить, мне надоело тебя постоянно ждать. Каждый раз по три года собираешься, скотина! — раздражается Димка, — А самое обидное, что собираешься ты один, а прохватываем мы вместе. — Ну и подождешь, ниче с тобой не случится. Раньше же ждал. В этом ведь и есть смысл дружбы вообще-то. Ну, там и в горе и в радости, не? — Нет! Точнее да! Но к тебе это сейчас не относится. Почему ты решил, что из-за того, что ты проебываешься должны страдать другие? — Дак ну, ничего ж такого страшного-то не произошло, че ты вот начинаешь с самого утра? — Знаешь, а с Антоном вот произошло, он весь промок! И все из-за кого? Из-за тебя, красавицы, прикинь? — Да блять, я же извинился, — закатывает глаза Матвиенко. — У себя в башке ты извинился-то? И за свою же тупизну? Может быть. А вот перед Антоном нет. — Извини, Антон, — еще раз закатывает глаза Сережа, смотря сначала на Диму, а потом на Шаста. — Все х-хорошо. Правда. Дождь уже был, когда я вышел, но мелкий. Я подумал, что успею добраться, пока он не разошелся… Но не успел. А за зонтом возвращаться не хотелось, и времени не было. Поэтому никто не виноват. — Ничего не хорошо. Мы пострадали с тобой из-за этого придурка, а ему все равно, — продолжает возмущаться Дима, не обращая внимание на сказанное Антоном. — Да нихера мне не все равно. Просто хули я теперь-то сделаю! — повышает голос Сережа, а потом замолкает, — Все, блять, оба простите меня. — Иди ты нахер, Сережа, — отворачивается Дима и берет Антона на руки, поднимаясь с ним на второй этаж, по направлению к нужному классу. — Да, ну, Дима! — поднимается следом, с коляской в руках, Сережа, — Алло, блять! Так часто Димке хочется вот просто взять и треснуть Сереже. Или сильно обидеться на него. По-серьезному, надолго, чтобы прям вот вообще не разговаривать неделю, если не больше. Чтобы в кои-то веки просто посидеть в тишине, наконец-то спокойно заняться своими делами, которых, кстати, дохрена. А не таскаться везде за долбанным Матвиенко, которому, видите ли, вдруг стало скучно и он хочется покататься на скейте. Порядком надоело уже выслушивать его нытье и километровые рассказы про то, что у него вечно что-то не так. Ну, бесит же, блин. Просто бесит, скотина. Бесят его постоянные опоздания, бесит, что он все время придумывает какие-то дебильные отговорки и отмазки. Бесит, что, когда огребает Сережа, обязательно, будто по традиции, огребает и Димка. То ли за компанию, то ли расплата за «правильный» выбор друзей, блин. «17 лет уже! Пиздец. С самого утра ведь сегодня выбесил, чудовище хвостатое! Мало того, что в школу ты теперь один ходишь, домашку ты теперь тоже у кого-нибудь другого списываешь! Бесишь потому что!» — думает Дима, поднимаясь по последним ступеням лестницы. В это время Попов доходит до учительской, где, к своему удивлению, встречает практически весь преподавательский состав. — А что, звонков у нас сегодня не дают? — спрашивает Арсений Сергеевич, подходя к шкафу с классными журналами. — В каком смысле? — удивленно переспрашивает Добровольский. — Ну, время как бы пять минут девятого, а уроки еще не начались. — Как пять минут? — подскакивает с диванчика географ, едва не проливая на себя кружку с чаем, которую он в этот момент держал в руках, — У меня же вводная контрольная у 9 «А», — мужчина делает последний глоток чая, ставит почти полную кружку на журнальный столик, хватает свою сумку и классный журнал 9 «А», которые лежали рядом с ним на диванчике, и выбегает из учительской. Следом за Андреем Александровичем по кабинетам разбегаются и все остальные учителя, кроме Павла Алексеевича, у которого сейчас окно, и Арсения Сергеевича, который остался, чтобы поговорить с директором тет-а-тет. — Паш, решай уже что-то с пандусами, я тебя прошу, — явно с недовольным тоном обращается Арсений к другу. — Скоро, Арс. Скоро все установят. Может быть даже на этих выходных. — Было бы отлично, — потирает ладони Попов. — А что случилось-то? — едва взволнованно спрашивает Добровольский. — Ты погоду на улице видел? — Видел, а это-то тут причем? — Притом, Паш, что я сегодня, шел в школу и увидел Антона Шастуна… — Это наш новенький? — перебивает рассказ Добровольский. — Да, он. Так вот, увидел Антона, который стоял прям перед входом, под проливным дождем. Весь мокрый, насквозь просто. А знаешь, почему он там стоял? — Догадываюсь. Не, ну согласен, это не дело… Ладно, я тебя понял. Постараюсь ускорить процесс, как смогу. — Спасибо, — Арсений уже было направился к выходу из учительской, но его остановил голос друга: — Арс, а ты, кстати, охранника не видел сегодня? — Нет. Ни охранника, ни звонков от него я сегодня не встречал. — Странно… Ладно, разберемся. В ответ Арсений лишь жмет плечами и покидает учительскую, практически сразу натыкаясь на преграждающего ему путь Белого. — Сеня, привет. Чего опаздываем? — расплывается в кошачьей ухмылке щетинистое лицо преподавателя ОБЖ. — Руслан Викторович, а Ваше, простите, какое дело? — огрызается Попов, понимая настроение коллеги и стараясь ретироваться, как можно скорее. — Ну, как же. Я ведь переживаю. И заканчивай звать меня Русланом Викторовичем. Какой же я тебе Руслан Викторович? Так меня зовут ученики и директор, а для тебя я Руся, Русик, — смеется Белый, — Ну или в крайнем случае просто Руслан… — Арсений все-таки решается перебить: — «В крайнем случае просто Руслан», мне правда нужно идти. У меня сейчас урок в Вашем же классе. Не отнимайте у своих учеников драгоценные минуты знаний. Хорошего Вам дня, — пока говорил, Арсений медленно отходил назад, к дальней лестнице, поскольку понимал, что этот бессмысленный разговор может затянуться, пути к короткому маршруту были отрезаны, а урок идет уже восемь минут как, поэтому быстрее будет обойти, чем продолжать. До лестницы мужчина дошел самым быстрым шагом, на который способен, уже на ней и вовсе перешел на бег. «Руся? Что, блять? Что это такое сейчас вообще нахрен было?» — единственная мысль, которая крутилась в голове у Попова по дороге к своему кабинету. Белому же, кстати, ничего не оставалось делать, как последовать примеру коллеги, и тоже отправиться на урок. За это время Антон, Дима и Сережа добрались до кабинета ОБЖ, и даже успели расположиться на местах и приготовится к уроку. Правда, расположились не совсем на своих. По неизвестным для ребят причинам Нурлан отсутствовал, поэтому Дима, недолго думая, занял его место рядом Антоном, оставив Сережу подумать над своим поведением. — Может, ты мне наконец ответишь? — недовольно бурчит Сережа Диме, кивая на его телефон. — Я очень сильно подумаю, — наигранно обиженно отвечает Дима. Ну, не может Позов прям вот серьезно на Матвиенко злиться. Пробовал и не раз. Не получается. Порой даже очень сильно хочется, но нет. То ли хвостик так сильно притягивает, то ли неповторимое «армянское» обаяние, то ли глазки карие слишком грустными становятся, когда их обладатель остается в гордом одиночестве… Не понятно, короче, но факт. Вообще, Диму вывести из себя очень сложно. Сложно и лучше не надо. Но если все-таки да, если у кого-то это все-таки получилось, то вам очень сильно повезло стать счастливым обладателем пиздюлей от Димы. При том они могут выдаваться, как в словесной, так и в силовой форме. Нет, чаще-то, конечно же, в словесной, ведь насилие — это не гуманно и бла, бла, бла… Но иногда без этого просто не обойтись. Конечно, куда проще просто наорать на человека. Именно поэтому этот метод Позовым применялся гораздо чаще. Наорал, высказал все, что накипело и полегчало… Но особо задумываться потом об этом он не будет — наорал и наорал, ну и че теперь-то? Обиделся, дак ну и все — пошли они все на хрен. С Матвиенко вот только все не так… Да с ним, на самом деле, с единственным вообще все не так! Все как обычно не так и все как обычно, блять, по-другому. Позов орет и бесится. На Матвиенко Дима прям вот умеет орать. И бесится он тоже умеет. Только бесится где-то глубоко внутри себя и из-за собственных мыслей. Не умеет только Позов на Сережу нормально обижаться — прощает быстро. А потом думает. Очень много думает. Сережа собирался что-то ответить, возмущенный таким поведением друга, но не успел. В класс зашел Руслан Викторович. Вообще, ученики любили уроки Белого. Любили за манеру их вести, за веселые шуточки, зачастую неподобающие для учителя, за то, что не запрещал пользоваться телефоном на уроке, за халявные пятерки и за возможность опаздывать даже не извиняясь. Только главное, если ты опоздал — максимально тихо занять ближайшее к тебе свободное место и не мешать рассказу очередной армейской истории из жизни Руслана Викторовича. К слову, правды в этих историях было всегда чуть больше, чем в сказках братьев Гримм, но все всегда с интересом слушали. Ну, умел он интересно рассказывать. А его вечные «пипец», «блин», «фиг знает» и тому подобные слова-паразиты, а со старшими классами нет-нет, да и проскакивало нецензурное словечко, все это делало его речь максимально приближенной к речи подростка. Но несмотря на то, что большая часть учеников любили такие уроки, Дима и Сережа относились к предмету нейтрально, так как особого смысла и уж тем более пользы от него никто из них не видел, а тот факт, что вел его классный руководитель параллели, с которой все-таки негласно существовал некоторый сравнительный момент, и вовсе вносил толику нежелания его посещать. Но они ходили. Ходили и слушали раз за разом еле досиживая до конца. Особенно невыносимо было тогда, когда история, которую рассказывал Белый, шла уже не по десятому, а по пятидесятому кругу, и каждый раз в ней появлялись какие-то новые детали. Например, в первой версии истории спасенных из пожара могло быть 2, а к десятому рассказу их становилось уже 12. Как? Весело, легко и непринужденно благодаря полету фантазии и плохой памяти. — Ну че, всем здрасьте! — усмехнувшись, начинает урок Белый, — Я не стану начинать свой первый урок со слов, как вы подросли и загорели, потому что и сами знаете, что вы те еще лоси уже, бля! — посмеивается учитель, — Поэтому предлагаю начать с приятного. Вводной контрольной, которую вам устраивает каждый из моих коллег, конечно же, не будет… — класс взрывается одобрительным гулом, что вызывает широченную улыбку на лице Руслана Викторовича. Он осматривает класс и, не найдя среди присутствующих нескольких человек, добавляет: — Переклички, кстати, тоже. Поэтому у меня к вам резонный вопрос: чем займемся? — А давайте калаш поразбираем? — выкрикнул кто-то с третьего ряда. — Или побинтуем кого-нибудь? — добавил чей-то голос с камчатки. — Или поспим, — громко буркнул, адски не выспавшийся, Сережа. — Окей, тогда так и сделаем. Я сейчас принесу набор для ПМП, калаш и те, кто хотят, могут попрактиковаться, только тихо! Остальные могут заниматься чем захотят, в том числе и поспать, — на последней фразе, учитель говорит, обращаясь конкретно к Матвиенко, — а я пока бумажки кое-какие заполню, — класс одобрительно вопит на решение, принятое учителем, потому что оно смогло устроить всех. Часть ребят на скорость собирали и разбирали автомат Калашникова, часть делали вид, что практиковались оказывать первую медицинскую, на самом же деле просто хаотично обматывали друг друга уже посеревшими бинтами и фотографировались, сразу выкладывая получившиеся фотографии в социальные сети. Остальные действительно занимались кто чем, большая часть сидела, уткнувшись в свои телефоны — кто играл, кто общался, две девочки вообще вели прямой эфир за последней партой. Дима с Антоном, выяснив, что оба без ума от футбола, решают посмотреть повтор ночного матча, Сережа же, вставив наушники в уши, действительно ненадолго задремал. Урок ОБЖ впервые пролетел слишком уж незаметно, по крайней мере для Димы с Антоном, которые даже до конца первого периода не успели досмотреть. Сережа же еле смог оторвать голову от парты, услышав сквозь музыку звонок с урока. После звонка весь класс, в том числе Дима, Сережа и Антон, вываливаются из кабинета, выходя в коридор, спеша занять диванчики в углу или стулья, которые все назвали «седушки», ну или хотя бы место на подоконниках. Хотя подоконники — это дело рисковое. Если кто-то из учителей увидел тебя, сидящим на подоконнике, то ты либо получал вагон всяких нравоученческих фразочек на которые хрен вставишь ответ, типа «А дома ты так же сидишь?», либо тебя грозились отправить к директору. Последнее точно никого не пугало, так как Павел Алексеевич, только сделал бы вид, что провел серьезную разъяснительную беседу, на самом же деле просто спросил: как дела, как учеба и отпустил, а потом мог и сам быть замечен за сидением на этом же самом подоконнике. — Блять, прошел только ебучий первый урок, а я уже так заебался, — страдальчески тянет Сережа и плюхается на диванчик, около окна. — Да ладно тебе. Осталось всего-то… Четыре! — ехидно отвечает Дима. Матвиенко он пока так и не простил, или по крайней мере все еще пытался его не прощать. «Ибо нехрен потому что, так делать!» Правда, ответить другу Позов все же соизволил. — Да пошло оно все нахер. Я вот сейчас лягу… И не встану! Сережа разваливается на диванчике во всю длину и подкладывает руки себе под голову. Не успел он прикрыть глаза, как мимо, словно ураган, проносится Арсений Сергеевич. Он направлялся в кабинет Руслана Викторовича, откуда пару минут назад вышли сами ребята, но увидев спящего на диванчике ученика, не смог молча пройти мимо. — Ночью нужно спать, Сережа, ночью! — мужчина за пару легких движений растормошил парня за плечо. — Да все-все, понял, спать дома и ночью, — недовольно простонал Сережа, закрывая лицо ладонями, — Только отвалите, — добавляет Матвиенко, чем вызывает искренний ахуй, нет, ни удивление, ни изумление, а именно чистейший ахуй классного руководителя. Через пару секунд до парня доходит, что он только что сказал. — Ой, извините, пожалуйста, Арсень Сергеевич! Я же не хотел, оно как-то само. Я тут совсем чуточку задремал, а вы тут это и вот оно как-то так… — начинает быстро и несвязно лепетать Сережа, но математик останавливает его жестом руки, после добавляя: — Ладно, я ничего не слышал. Только не усни еще где-нибудь, я тебя прошу. — а после продолжает, обращаясь уже к рядом стоящим Антону и Диме, — Проследите? Ребята в ответ переглядываются, потом одновременно кивают учителю, едва сдерживая смех, дожидаются, пока Попов скроется за углом и прыскают со смеху, не в силах больше сдерживаться. — Спасибо! Друзья, блин. Очень смешно, ага! — обиженно произносит Сережа, вставая с диванчика. — Если честно, то реально очень, — отвечает Дима, сквозь смех, — Ты бы себя видел, тоже бы заржал. — Просто, наверное, сегодня не твой день.– абсолютно не желая обидеть своими словами, говорит Антон, улыбаясь. — Придурки, — бросает Матвиенко, поправляя лямки рюкзака и направляется в кабинет биологии. — Да ну Сережа! — Дима догоняет друга и приобнимает за плечо. Ну вот. Сдался. Опять. Снова. В который раз. Как обычно. Как и всегда. Ну, не может он обижаться на этого придурка долго. Бесит, блять. Позов, не убирая руки с плеча друга, разворачивается к Антону вместе с обиженным Матвиенко, который скрестил руки на груди. — Дак, ну, а че? Не мой же день. Из-за меня все — вы промокли, опоздали, — Сережа говорит, потупив взгляд в пол, — еще и ты от меня ушел, скотина, — обращаясь к Диме, намного тише добавляетМатвиенко. — Не ушел, а дал тебе время подумать над своим поведением. — Очень сильно, блять, спасибо. Я прям оценил! Не-а. — Все, тш-ш, угомонись, чудовище мое. Сережа хотел было что-то ответить, но продолжать ругаться не было никакого желания, поэтому он просто приобнял друга в ответ. Антону было по-прежнему непривычно видеть такую дружбу, тем более между двух парней, но одно он мог сказать точно — ему нравилось наблюдать, как эти двое выясняли отношения. Это было даже как-то мило. В это время Попов оказался перед кабинетом ОБЖ. Несколько секунд мужчина собирался с мыслями, точно для себя решив, что в этот раз провокации Белого не собьют его с мысли и решительно открыл дверь в кабинет. Войдя в класс, Арсений подумал, что он пуст, поскольку ни учителя, ни учеников в нем не было. Мужчина уже собирался пойти обратно, но услышал шум из подсобного помещения, где хранились учебные материалы, макеты и прочее, а потом вышел Руслан. — О, Сеня, какими судьбами в мою берлогу? «Сука! Я не Сеня!» — колоколом бьет в голове Попова. — Руслан Викторович… — едва открывшего рот математика тут же перебивают: — Не-а. Я только сегодня утром просил тебя не называть меня так. — А я тысячу раз просил не называть меня Сеней, и что? — парирует Попов. — Окей, 1:1. Если я больше не буду тебя так называть, то и ты перестанешь обращаться ко мне по имени-отчеству? — Возможно. — Тогда считай, что я, возможно, перестал, — небритое лицо, снова расплывается в кошачьей ухмылке, — Ну так че пришел-то? Или просто так, поболтать? — говоря каким-то заигрывающим тоном, Белый делает особый акцент на двусмысленности последнего слова. — Нет. Я пришел сюда выяснить у тебя, почему почти треть твоего 11 «Б» класса отсутствовала на вводной контрольной? — Эм… Понятия не имею, — Белый пожимает плечами. — Ну, замечательно, конечно. А оценивать мне их как потом? Как учебный план корректировать по уровню знаний, если я понятия не имею, что после летних каникул осталось в головах выпускного класса и … — на этих словах Попова перебивают. — Так, тихо, не гони, ладно? Главное спокойствие. Все будет. Обещаю. Сегодня же они придут к тебе и напишут твою контрольную. — Мне вот просто интересно, когда же они это сделают, если у них еще свои уроки, у меня как бы тоже уроки, а время их собственного урока закончилось… — мужчина смотри на наручные часы, — каких-то семь минут назад. — У них сегодня третьим ОБЖ, я отправлю их к тебе, и они все напишут. — Так, а у меня третьим… — мужчина устало потирает переносицу. — А, вспомнил! Сегодня третьим алгебра у моего одиннадцатого. — Ну, вот, тем более. Посадишь их там где-нибудь за последние парты и все. Ты их даже не заметишь. — Ладно, — соглашается Попов, и уже было развернулся к выходу, но его остановила рука Белого. — Уже уходишь? — томно мурлычет Руслан. Арсения в этот момент передергивает так сильно, что он как-то на автомате выдергивает руку из хватки коллеги, немного неуверенно, но все же отвечая: — Н-ну да. Урок вот-вот начнется. — А ты не хочешь… — даже не дослушав очередные мурлыканья, Попов отрезает: — Нет! Я ничего не хочу, спасибо! — … сказать мне фамилии отсутствующих, — все же заканчивает свою мысль Белый, явно не очень довольный тем, что ему не дали договорить. — А это обязательно вот так вот было говорить? — вторую половину фразы Арсений произносит, копируя томный голос, каким до этого с ним общался Руслан. — Дак шуточки все это, ну. Ты чего нервный-то такой? Секса давно не было? — усмехнувшись, интересуется Белый. — Листок дай, — игнорирует вопрос Арс. Руслан подает ему первый попавшийся, лежавший на учительском столе, тетрадный листок. — И ручку. — А может лучше ножку? — не спеша выполнять просьбу Арсения, снова усмехается Руслан и демонстративно облокачивается на стол, продолжая сверлить коллегу недвусмысленным взглядом, слегка наклонив при этом голову в бок, для удобства. Попов замирает на секунду, но потом все же берет себя в руки, а со стола берет какую-то ручку, и наспех пишет фамилии тех, кто отсутствовал на его уроке. Все время пока писал, он ощущал на себе тяжелый взгляд бывшего военного. Закончив, Попов просто оставляет все на учительском столе и быстрыми шагами идет к двери. — А попрощаться? — спрашивает Руслан вслед. Ответом ему служит громкий хлопок двери его кабинета и тишина после. Немного остыв от разговора с математиком, Руслан начинает обзванивать своих учеников по списку, оставленному на его столе. Первым оказался Журавлев. Через пару минут разговора с Димой он узнал причину отсутствия троих из шести учеников, и скомандовав им привести себя в более-менее нормальный вид и появиться к третьему уроку, завершил вызов. Практически сразу после прозвенел звонок на урок, класс начал заполняться детьми, стало слишком шумно для разговора по телефону, поэтому Белый попросил учеников не шуметь, а сам вышел в коридор, обзванивать остальных отсутствующих. Арсений же отходил от разговора с коллегой намного дольше. Такое поведение учителя ОБЖ просто не укладывалось ни в какие рамки понимания. Руслан всегда и везде кричал о том, что он гомофоб и всячески старался это доказывать на протяжении долгого времени, а тут… «Может, он просто с кем-то поспорил? Или сам решил поприкалываться? Что это за нахрен-то вообще?» — мысли роились в голове Попова, не останавливаясь ни на секунду. «То ли его в край контузило, то ли я бабой стал» — подумал Арс и посмотрел вниз. «Нет, точно контузило» — мысленно заключает Попов, стараясь наконец перестать думать о поведении обжшника и настроиться на урок, который, кстати говоря, уже начался. Вторым уроком у 11 «А» была биология, которая прошла максимально скучно и обычно. Даже Дима снова сел обратно к Сереже. В самом начале урока Марина Николаевна раздала листочки, и весь урок ученики писали вводную контрольную в виде большого теста. Ну, как тоже писали. Кто-то писал сам, как, например, Дима. Кто-то списывал, как, например, Сережа. А кому-то помогали, как, например, Антону. Большая же часть класса пыталась найти ответы в интернете. В конце урока, учительница собрала работы, и на этом урок был наконец-то законен. Никому не хотелось по субботам ничего делать: ученикам — учиться, учителям — вести уроки. Ну, а что поделать-то? Надо — значит, надо. После звонка весь класс направился не к желанным диванчикам, а в сторону лестницы, поскольку кабинет математики временно, а может уже и нет, перенесли с четвертого этажа на первый. Рассиживаться перед алгеброй времени не было, нужно успеть все повторить перед вводной контрольной, ведь Арсений Сергеевич ее точно не отменит, как не упрашивай. — Убейте меня, прошу. Хотя бы из жалости, — стонет Сережа, повиснув на Диме, обхватив его руками со спины. — Да, блять, Сережа! — не ожидавший, Дима отшатывается в сторону от тяжести Матвиенко, не сразу сумев восстановить равновесие, — Вот правильно сегодня сказал Руслан Викторович, ты — лосяра! — Не пизди, я не лосяра! — Хотя да, ты тяжеленая лосяра! Не лосяра, а лосярище. — Нихуя подобного, я не тяжелый! — возмущается Сережа. — Ага, пушинка прям! Сколько в тебе? Восемьдесят? Сто? — язвит Дима. — Пф! Ну и пожалуйста! Ну и не надо. Я тогда к Антону уйду! — Сережа отпускает Диму и забирается на колени к Шастуну, — Ты ведь не против? Или тебе тоже тяжело, как и этому дрищу? — Да нет, не тяжело, — смущенно отвечает Антон, но смеется. — Ну вот и отлично! Дима молча смотрел на все происходящее, потом тяжело вздохнул, и взявшись покрепче за ручки коляски, повез друзей в сторону лестницы. — Сережа, не позорься, вставай с Антона! Че ты тут устроил? — не выдерживает Позов, когда Матвиенко закидывает на Антона руки, приобнимая. — Я ничего не устраивал. А ты не ревнуй! — Сережа показывает Диме язык, на что он лишь закатывает глаза. — Ведешь себя как пятилетний! — заключает Дима. — Да и пофиг. Меня все устраивает, — улыбаясь, отвечает Сережа. Добравшись до лестницы, Матвиенко спрыгивает с Шастуна, и уже в следующую секунду подхватывает парня на руки. — Сейчас твоя очередь, — Матвиенко кивает на коляску и сбегает вниз по лестнице, заставляя и Диму, и Антона переживать за безопасность этого действия. Еще через пару секунд вслед за ребятами спускается и Поз с коляской. Ребята помогают Антону сесть и втроем, направляются в сторону кабинета алгебры.