***
Отсидев наказание, выслушав пылкую речь Беллы и сходив в музыкальный кружок, я решил на последок заглянуть на крышу. Всё же, я так и не зашёл сюда утром, как хотел. Прошмыгнув мимо охранника и пары тройки уборщиц, я побежал по служебной лестнице. Ноги немного заплетались от нетерпения. Вставив ключ и повернув его против часовой стрелки, я толкаю дверь и, одновременно, зажмуриваю глаза. В нос стукнул привычный запах осенней мерзлоты и какой-то мелодичности. Я ещё долго старался не открывать глаза, но моё любопытство победило терпение. И тут время остановилось. Моему взору представилось огромное полотно вечернего неба. Всё было так захватывающе! Голубой оттенок сменялся сиреневым, сиренивый багряно-красный, тот оранжевым, оранжевый жёлтым, а солнце предстало белым пятнышком, которое ярко сияло, заходя за горизонт. От этого пятнышка исходил размывчатый апельсиновый ореол. Над головой, на голубом оттенке, проглядывала россыпь первых звёзд, а на остальных всё ещё были облака. Такие пушистые и воздушные! Перистые, но не рядовые. Отдельные от друг друга. Прямо, как разные личности. Но облака не трогали солнце, оставляя его всё тем же пятнышком с всё тем же ореолом. Я думал, что ещё много увижу подобных закатов, но этот запал мне в душу. Он пронзил моё сердце…***
Сейчас же, когда мне шестнадцать, я не слишком восхищаюсь такими закатами. Но тот был великолепным. Он был каким-то загадочным и безмятежным. Он был огромным, по сравнению со мной. Я ещё долго приходил сюда, дабы посмотреть на небо и закаты. Но, спустя пару лет, у меня появились другие планы на это место. Здесь я изливаю душу. Здесь я обнажаю раны. Здесь я веду долгие монологи с самим собой. Здесь я чувствую себя королём. Королём всего мира с огромными мешками проблем. Здесь — я настоящий и честный. Я глубоко вдыхаю, делаю затяжку и начинаю сегодняшний монолог: — В последнее время, Торд слишком странный, — начинаю я севшим голосом, — он постоянно о чём-то умалчивает, ходит опущенный, всё время расстерянный. — Делаю ещё одну затяжку и опустошаю лёгкие в один момент. — Пусть и нет причин волноваться, но, всё же, мне тревожно за него. Тревожно за эти серые и непонимающие глаза. За эти обветренные и потресканные губы. О, господи*, эти губы хочется терзать и сминать постоянно. А его подрагивающее от волнения руки и потные ладошки вечно целовать и прижимать к щекам. В один момент, на крышу садится птица. Честно, не знаю какой она породы, но её благородный окрас говорил о том, что из неё выйдет хороший собеседник. Я делаю ещё одну затяжку и спускаю смог. Птица устраивается напротив меня, а я обдумываю свои слова. Через пару секунд я начинаю говорить: — А ведь знаешь, — я посмотрел на птицу вопросяще, мол, понимает ли она меня, — он не всегда был такой. Он умел смеяться и улыбаться просто так. Он не стеснялся чувств и всегда внимательно слушал разговор, чтобы вовремя подхватить его. Он был тем самым Тордом Ларссоном, которого я полюбил. Он был ж и в ы м. Я делаю последнюю затяжку и тушу сигарету о бетонный кусок крыши. Немного подумав, я поджимаю колени под себя и, обхватив их руками, кладу голову на острые чашечки. — А у Торда тоже чашечки на коленках острые. А ноги худые. И, вообще, он от природы женственен. И по манере речи, и по поведению, и по фигуре. Но я полюбил его не за это. Я полюбил его даже не из-за своей ориентации. Я просто понял, что хочу всегда быть рядом с этим рыжим огоньком. Прямо, как в своё время с… Брайдом. Но Брайд отверг меня, а Торд… он даже не знает о моих чувствах. Тут невольно вспоминаются слова Тори. Ты тоже нравишься братику. А за ними и слова матери.Дети всегда видят больше, чем взрослые.
— Может быть, — я опускаю лоб на колени, — но не факт, что они всегда правы. Всё же, это дети и они имеют право ошибаться. Как-никак, они только начинают жить, и потому многое не знают и путают. Птица неожиданно издаёт звук наподобии «кар», но как-то гортанно. Я поднимаю голову и вижу, что она совсем близко. Видимо, ей интересен мой рассказ. — Сейчас он слишком озадачен, — я произношу это так, будто у меня случилось горе. А ведь так и есть: оно случилось, — жаль, что я не знаю чем. Мне бы на минутку пробраться в эту «рогатую» голову и посмотреть, что же в ней творится! Последние слова я практически выкрикиваю, потому птица прыгает на два шага назад. — Я давно люблю его, — признаюсь я птице и поднимаю голову вверх, — я люблю его очень сильно. Сильнее неба, сильнее друзей, сильнее музыки. Сильнее всего. Он — как глоток кислорода под водой. Вспоминается случай на озере, когда я пообещал, что не утоплю лодку. — Я не сдержал своё слово, — я понуро опускаю голову, — я утопил лодку, а вместе с ней чуть не утопил Тода. Я чувствовал себя особенно виноватым. Гораздо виноватым, чем за разбитую вазу или за поставленный фингал. Я же чуть не убил его. Собственными руками! Я пообещал! Я не сдержал слова! Я не послушал Эдда и не посмотрел в эти испуганые глаза… Я тогда неделю извинялся. Но получал лишь простое: «Давно простил.» Птица наклонила голову и вновь издала гортанный «кар». Я взвыл. — Он — как наркотик, который я принимаю уже второй год и не могу слезть с него. — Говорю совершенно спокойно. — Даже не не могу, а не хочу. Он настолько мне полюбился, что просто сил не хватает. — Сначала я думал, что это просто мимолётное увлеченье, но когда дело дошло до песни, здесь я понял, что — всё, это любовь и её нужно принять. И я принял. Я принял его таким, какой он есть. И с каждым новым днём, я принимаю его всё таким же, какой он есть. Вот только сердце кровью обливается, когда я вижу этот расстерянный взгляд и небольшие мешки под глазами. Вдруг, дверь, ведущая на крышу, скрипит и пропускает моего нового собеседника, Мэтта. — Всё совсем плохо? — интересуется он. — Хуже некуда, — отвечаю я и хлопаю по месту рядом с собой, — я просто не представляю, что же будет дальше. — Когда он уедет? — вновь интересуется друг и, подойдя ко мне, присаживается рядом. — Да. — Коротко отвечаю я. — Ты сойдёшь с ума, если не кинешься за ним в Осло. — Делает выводы Мэтт и оказывается прав. Я действительно сойду с ума! — Угораздило же тебя влюбиться в норвежца. — Он — не просто норвежец, — шепчу я, — он м о й норвежец. Пусть и не сейчас, но скоро будет. И даже если он не будет любить меня, то моей любви хватит на двоих. Я обещаю тебе. — Ловлю на слове. — Подмигивает мой друг. И мы сидим здесь, на крыше. Смотрим на пасмурное небо и думаем о своём. Конец POV Том.Но почему же он не воспринимает чужие слова всерьёз?!