Ветер Легенд

Война продолжалась. Оставив одно знамя прикрывать тылы, Кам с оставшимися силами маршем двинулся к логову Гумгольта, подгоняя своих солдат. Но дикари узнали о его приближении и бросили полый холм, скрывшись в лесах, протянувшихся на восток, к границам Кафра, Города Соли. Почти три недели воины Тельмара без устали маршировали вперед и вперед, нагоняя пытающихся укрыться изгоев, словно бы играя в догонялки. Наконец, людям Короля удалось не поймать Гумгольта, нет, просто загнать его в ловушку, на открытом холме посреди леса. Изгои ожидали штурма, а войска Камаэлана в тайне расположились в округе, ожидая, когда силурны потеряют бдительность. Дождь стучал по шлему, отбивая глухую дробь о сталь. Хротхину страсть как хотелось сорвать с себя это железное ведро, именуемое шлемом, нахлобученное ему на голову, и подставить поредевшие за время похода волосы ливню. Все равно они были мокрыми — от пота. Солдат стоял, как загнанный конь, весь в мыле, хотя уже вот полчаса, если не больше, почти не двигался. «Демоны бы драли этих командиров с их приказами. На хрена нам эти повязки — все равно мрак такой, что даже будь этот дикарь Гумгольт, разорви его медведь, хоть трижды колдуном не увидит ни черта!» — Эй, — окликнул спереди десятник, переминавшийся с ноги на ногу от нетерпения, — не пердеть там! Смешок пробежал по рядам, но хмурый командир ничего не расслышал — гром ударил с новой силой, ненадолго оглушив солдат. Кто-то чертыхнулся и стал тут же шептать молитвы, напуганный мощью стихии. Хротхин, на мгновение ошалевший от испуга, тут же взял себя в руки, заставив улыбнуться. «Ну и сука… Близко ударило… Еще немного и шибанет прямо сюда… — солдат вздрогнул, представив, что будет тогда — или к ним… — а вот мысль о том, что молния может ударить в лагерь врагов неожиданно оказалась крайне приятной». На самом деле в грозе не было ничего хорошего. Хротхин помнил, не смотря на прошедшие двадцать лет, как молния ударила в его полоумного дядю Мираза, во время бури влезшего на скалу и помнил, что с ним случилось. До сих пор он, в самые сильные грозы, когда закрывал глаза, видел перед собой обугленное, воняющее тело, упавшее к подножию скалы, словно мешок с зерном. — Да я сказал же, — повторил десятник, — не пердеть! — Так это ты-то сам ты вонь пускаешь, дядя, — пробормотал солдат, понадеявшись, что его не услышали. Не менее ярко Хротхин помнил, как до смерти засекли какого-то беднягу, обматерившего офицера, из-за того что тот наступил ему на ногу. Конечно, убивать бы его не стали, но получить кнутом по спине желания не было — следы от прошлых ударов еще не зажили. «Трахать бревном этого князька вместо бабы под шахтерские песни со всей этой его дисциплиной» — смачно, со вкусом выругался воин про себя. Все-таки хорошо, что мысли их еще никто не слушает. Хотя с белобрысого станется и мысли читать, — «С того дня как мы вышли охотиться на Волка только и дисциплине и думает. Раньше только офицеров строил, так теперь еще и за простых мужиков, за нас взялся!» Хротхин боялся своего военачальника. Он казался ему каким-то… ледяным что ли. И если по началу он подумал, как и многие другие, что эта холодность — признак слабости, то потом… потом он убедился, что это не так. Совсем не так. Его высочество Камаэлан, Князь Тельмара, спустя несколько недель войны столкнулся с обычным для армии делом — раздолбайством и ленью, которой в той или иной степени были подвержены все офицеры и солдаты. Поначалу в глаза ему бросилось лишь пренебрежение со стороны офицеров, он в последний месяц, когда они маршировали день и ночь, преследуя Гумгольта, Камаэлан обратил внимание и на рядовых. Но, вместо того что бы смириться, и воевать теми, кто есть, он, курва этакая, стал наводить порядок плеткой и сапогом. Десятники и простые солдаты, которые позволяли себе излишне вольное поведение во время коротких передышек, обсуждая чересчур нежную внешность принца, вскоре пожалели об этом. Те, кого князь назначил на их место, на примере своих предшественников запомнили, как не стоит вести себя с командиром, если ты не хочешь, что бы из тебя выбили дух плетью из бычьих жил. Хротхина передёрнуло, от картин, вновь всплывших перед внутренним взором — тела умерших после ста ударов плетьми, завернутые в холщевые плащи, зарываемые в спешке за лагерем. Он был одним из тех, кто закапывал трупы, и стремился забыть об этом. — Блять, — бросил сквозь зубы мужчина, — какого косого меня на покойников понесло: то Мираз, то эти бедняги. «Может, — промелькнула страшная мысль, — я скоро с ними буду?» По спине у солдата пробежали мурашки. Внезапно, шум дождя, раскаты отдаленного грома и стук сердца, перепуганного насмерть суеверного солдата, перекрыл один-единственный звук, мгновение властвовавший над всем миром — звук боевого рога. «Пора» — Пора! — рявкнул десятник, — Вперед, висельники! За Короля! — За Короля! — заорал что было сил Хротхин, как и сотни солдат вокруг. — За Короля! — воин бросился вперед, на ходу срывая с шлема промокшую ткань, чувствуя, как под ногами противно чавкает грязь, как с глухим треском ломаются ветви куста, на который он наступил. В лагере изгоев замелькали факелы, раздались крики. Тьму прорезал свист стрел, сразу за которым последовали предсмертные вопли раненных, треск ломаемого ограждения на другом конце лагеря и приглушенный лязг стали. Грязь под ногами сменилась твердой землей — Хротхин взбирался по склону холма на котором располагался лагерь врага. В темноте что-то мелькнуло и он, даже не понимая, что делает, вскинул щит — в него впились дротики, брошенные врагом. Затем еще и еще. Рядом кто-то вскрикнул и тут же раздался звук падающего в грязь тела. Снаряды врагов находили свою цель. Перед ним выросла стена из грубых бревен, на которые Хротхин с размаху налетел в темноте. — Сука! — крикнул он. — Присесть! — командовал десятник, задыхаясь от бега, — Щиты поднять! — Блять, — ругнулся солдат, опускаясь на одно колено и накрывая голову щитом, — Сука! — во второй раз за последние три минуты ругнулся Хротхин, когда на его щит сверху опустилась тяжесть кованного солдатского сапога. — Твари, — бормотал он, одного за другим подсаживая братьев по оружию, помогая им перебраться за стену лагеря, — сколько же вы жрете… — Эй там, — окликнул его боец, уже перелезший за укрепление, — давай руку. Хротхин, встал, ухватился за протянутую ладонь, и тут же его понесло вверх. Мгновение спустя он уже на той стороне стены. Только теперь он ощутил, что пока стоял на коленях весь запачкался в грязи, что дождь по-прежнему хлещет как из ведра и что молнии бьют совсем рядом. А затем его оглушило волной звуков. Лязг стали, крик, ругань, вопли — все смешалось, между грубыми шатрами изгоев мелькали люди, казавшиеся гротескными чудищами в неверном свете чадящих факелов. На земле лежали какие-то отвратительные, грязные мешки — тела убитых, а повсюду гремела страшная какофония битвы. — Че встал? — одернуло его кто-то, — в бой, за Короля! — За Короля! — заорал Хротхин, бросившись вперед, вместе с еще двумя десятками бойцов. Солдат пробежал совсем немного, как вдруг, земля поехала из-под ног, и он со всей силы влетел в кого-то. — Та трейнг хрех! — вскрикнул изгой, а тельмарин, резко подскочив, шибанул по распростершемуся на земле врагу щитом. Острый край каплевидного щита пробил висок и из черепа мертвеца брызнуло чем-то темным, но Хротхин не видел ни молодого лица, искаженного в гримасе боли, ни грязных лохмотьев, служивших защитой бедолаге, ни самодельно топора, из-за столкновения выпавшего из рук. Отпихнув тело стальным сапогом, он побежал дальше. Хротхин потерял счет убитым. Он просто убивал, убивал нелепо и жестоко размахивая мечом, который, курва этакая, был слишком скользким, бил щитом, кулаком и ногой, чем угодно, куда угодно, и порою продолжал кромсать своего противника когда тот уже был мертв. — За Короля! — вопил он, засаживая клинок в грудь старому изгою в золоченом шлеме. — За Короля! — разрывал он себе горло криком, выбивая ударами здоровенных кулаков жизнь из дикаря с костяным топором, больше похожего на обезьяну. Кто-то выбил у него из рук щит. Чей-то дротик сбил шлем. Какая разница? Главное меч при нем — а то кинжал больше подходит, что бы в зубах ковыряться. — За Короля! — проорал Хротхин, ринувшись, без щита и шлема на высокого силурна, вымахивающего страшным топором, чье лезвие почернело от крови и внутренностей убитых. — Эх нэ Хумхульт! — взревел дикарь и к своему ужасу тельмарин понял что это значит. Его будто сковали по рукам и ногам стальные цепи, сердце сжал ужас. Это же был Гумгольт-Волк, колдун, оборотень и само зло во плоти. Враг легко отразил неловкий выпад тельмарина, подцепив его клинок краем секиры. Хротхин, поскользнулся, едва не растянувшись на земле, как вдруг страшная, чудовищная боль пронзила плечо. Словно во сне видел он, как его правая рука отделилась от тела, упав на землю, в грязь, брызгая кровью. Вспышка молнии озарила поле боя, на мгновение залив все серебряно-белым цветом. Замычав, Хротхин потянулся к ней, как будто бы это — что могло изменить. Давясь слезами и безудержно стоная, он рухнул в грязь. Удивительно, о после той вспышки, боли не было. — Эй, ты, псина! — окликнул кто-то вождя изгоев и тот медленно обернулся. — Да, ты! — позади дикаря стоял высокий и стройный юноша, в чистых доспехах. На мгновение Хротхин подумал, что это какой-то бог. Но потом ему стало не до этого. Кто-то, пробегая мимо, споткнулся о кровоточащую культю и он едва не потерял сознание от боли. Тело будто бы пронзило насквозь копье, а горло разрывал на части крик. Сквозь слезы, теряя сознание, Хротхин увидел, как злобный дикарь, сделавший его калекой, грузно повалился на землю, зажимая рассеченное пузо руками, увидел раскрасневшееся лицо победителя-тельмарина, стоящего над поверженным силурном. Последним, что услышал Хротхин перед тем, как потерять сознание, было: — Принц! Принц убил Волка! Смерть Колдуну!