Дожди(сь)

01.07.2030

      Тэиль стоит возле окна в прихожей и нечитаемым взглядом смотрит вдаль. Пальцы с силой сжимают стакан апельсинового лимонада, с тремя утопленными кубиками льда, потому что алкоголь он совсем не пьет, а Юта опять вернулся из Осаки с какими-то сомнительными белыми бутылками. В гостиной шум и полнейший хаос: старшие ребята распробовали экзотическое пойло и теперь выкрикивают всё возможное, начиная от песен собственного сочинения с попытками станцевать хип-хоп на столе и заканчивая шутливой руганью на корейском вперемешку с японским и английским. Пугают соседей, дворовых животных, рискуют нарваться на неприятности, если кто-то особенно раздражительный вдруг вызовет полицейский патруль, но им плевать... Они не так часто собираются друг у друга всей веселой компанией, а сегодня годовщина смерти его бабушки и, так уж вышло, что день рождения Тэёна тоже. Первое июля - сегодня праздник жизни и смерти в одном маленьком старом доме. В одной маленькой никому не известной фермерской провинции, отдаленной от больших суматошных городов. И раз уж на то пошло, то Тэиль решил, что сегодня они не будут грустить, а будут веселиться. А Юта и остальные его охотно поддержали. Тэён поначалу отмахивался как только мог, аргументируя всё незначительностью этого праздника и своими высокими моральными принципами, но глаза Накамото уже горели предвкушающим блеском, а руки ловко доставали из походного рюкзака привезённый прямиком из Страны Восходящего Солнца алкоголь. И вот, большая половина гостей уже игнорирует возмущения капитана, переходя на сторону коварного японца. Тэиль тогда на секунду вспомнил, что даже бабушка при жизни хотела, чтобы её вспоминали только с хорошими мыслями, и уверился в том, что, в принципе, просьбу её выполнил. Не считая некоторых нюансов, конечно. Единственным человеком, за которого немного мучает совесть, остаётся Дайна: новая ученица, но уже по-своему родная, возможно, потом будет дуться на них из-за того, что не взяли её в поездку с собой, но Ёнхо лучше знать, где находиться сестре, с ними или дома, и, если он решил, что Ди в этот раз останется дома, значит, так тому и быть. От стен грохотом отскакивает футбольный мяч, притащенный Донхёком (одна из множества их абсурдных походных вещиц), и ничего страшного, что в гостиной с пронзительным звоном разбивается бабушкин любимый фарфор - эта посуда всё равно уже никому из живых не нужна, а голову биолога сейчас занимают совсем другого рода мысли. Тэиль смотрит в окно, на длинные полосы маленьких домиков, деревьев, кустарников, уходящих прямиком в сторону леса, туда, где на окраине находится восточное ограждение стены, защищающей жителей от земель карантина, и не слышит ничего, что происходит за его спиной. Крики, голоса, заливистый смех парней и стук предметов потонули в уютной глубине комнат, доносясь до него отдаленным эхом, будто бы сквозь воду, а сам он ощущает себя стоящим на ватных ногах, с каким-то глухим вакуумом, образовавшимся в голове, и не может поверить в случившееся секунду назад. С трудом переваривает слова, сорвавшиеся с уст человека, которому он доверял в компании больше, чем кому-либо; человека, который подавал большие надежды, который поддерживал его всё это время во всех проектах, связанных с исследованием новых видов, и человека, которого всегда поддерживал и оберегал он сам. Плечо к плечу, спина к спине, а не просто учитель и ученик - такими они начали свой тернистый путь в научном мире и такими, сколько себя помнят, они его проходили. До сегодняшнего вечера. - Ты уверен, что хочешь сделать это? - спрашивает он уже в который раз, но даже собственный голос звучит для него немного чужеродно, слишком хрипло и надломлено. Он не понимает, мерещится ему всё или это внутреннее состояние заставило горло так пересохнуть и сжаться тугим узлом, что он с трудом способен выдавить из себя хоть какой-то нормальный звук. - Я уже давно всё решил, хён. - донсен, стоящий сбоку, успокаивающе и по-детски тепло улыбается, чуть наклоняет голову, но не смотрит на него, потому что, вероятно, тоже сдерживает грусть в глазах, закрытых кончиками каштановой челки, упавшей вперед. - И ты не передумаешь? - Нет. На этот раз нет. - А как же Тэён? Он очень расстроится... - Я знаю, - Юно едва слышно выдыхает сквозь зубы, и Тэиль может поклясться, что в этом вздохе сквозят отголоски бессилия. Он всё решил, он знает, что всем будет тяжело, но ничего не может с этим поделать, не так ли? Порой Тэилю не нужно много слов, чтобы понимать тех, кто ему дорог, и Юно некоторое время молчит, словно сам догадывается об этом. Он даёт куратору время осмыслить происходящее, побороть в себе строгого, упрямого наставника, не привыкшего признавать абсурдные, ничем не доказанные теории, постараться принять то, что рано или поздно должно было произойти, пускай и с щемящей болью где-то за тонкими ребрами, покрывшимися острыми шипами. Прямо как у бабулиных роз - единственной настоящей ценности, что от неё осталась. И Тэиль искренне благодарен ему за это. На секунду он задумывается о том, что если бы ученик сейчас начал вдаваться в подробности своей цели или оправдываться, он бы не сдержался и врезал ему, чтобы положить конец всем этим бесконечным метаниям. Но даже при подобном раскладе Юно бы всё равно поступил по-своему - такой же упрямец до мозга костей - поэтому ему не остается ничего другого, кроме как отступить. Это первый случай в его практике, во всей его жизни, когда сдаётся он, Мун Тэиль, а вовсе не очередные обстоятельства под натиском его усидчивости и твердолобия. Отчего-то становится так паршиво... - Всё это время ты ждал поездки, чтобы оказаться дома, потому что отсюда совсем недалеко, не так ли? Когда ты успел собрать вещи? - он еле сдерживает ярость, что потоками лавы рвётся наружу, выжигая по пути все внутренности; несчастный стакан жалобно скрипит в руке, и Тэиль, подавив желание швырнуть им в дверь, со стуком приземляет его на деревянный подоконник. Он выдержит. Всегда всё выдерживал, так что пошло не так на этот раз? Неужели годами отработанная выдержка начинает давать трещины из-за одного самоуверенного неуправляемого мальчишки, так легко решившего угробить себя? Нет, он не сходит с ума, просто откровенно не понимает, как такое могло произойти? Как вообще всё в их жизни пришло к тому, что в итоге итогов они двое не празднуют со всеми беззаботный день рождения общего друга, не радуются началу единственного в году отпуска, жаркого лета с веселыми пикниками, а вынуждены потерянными, по-своему разбитыми, стоять в узком коридоре под моргающей желтой лампой и отвратительно прощаться? Точнее, больше потерянным из них двоих выглядит, конечно же, он сам, потому что Юно почти всегда знал, чего хотел, и раз надумывал, то целеустремленно шел к этому. Маленькими, никому незаметными, но уверенными шагами. Если бы Тэиль знал, что мог остановить это ещё тогда, когда всё только началось... Если бы он только мог всегда знать, о чем тихими вечерами в одиночестве раздумывают его друзья... Если бы мог хоть что-то немного большее, чем просто стоять и мучительно наблюдать за тем, как падают в беспросветную пропасть близкие ему люди, один за другим, словно частицы паззла из некогда красивой, светлой, а теперь разломанной на кусочки беспощадным временем мозаики. Так много "если" в этой дурацкой жизни, в его вечно заполненной жужжащими мыслями голове, а по факту ученик просто провел его, как глупого, доверчивого старика. Снова. А он снова не может ничего изменить. - Хочешь что-нибудь еще сказать мне? - уже спокойно интересуется Тэиль. Он контролирует себя. Он не хочет ничего здесь разнести. Не хочет остановить Юно и любой ценой не дать ему покинуть эти стены. Не хочет полностью взять над ним опеку, заставить его мозг начать думать иначе, чтобы он, наконец-то, перестал мучиться и доверил другу свою жизнь. Ложь. Хочет. До зуда на кончиках пальцев хочет. Но не станет. Потому что не должен. Обещал ведь когда-то давно, что однажды не будет ему препятствовать, пускай спонтанно, на радостях, пускай одурманенный новыми перспективами и хорошо продвигающейся работой, но все же пообещал. И он обязан выполнить свое обещание, как бы больно ему ни было. Нет, для него это вовсе не вопрос мужской чести или достоинства. Это вопрос доверия близких людей. А Юно ему как родной младший брат, которого у Муна никогда не было, но о котором он всегда мечтал ещё в далеком детстве. - Прости меня, хён. За всё. Мне нужно идти, я спрятал вещи в пикапе на соседней улице, могут разворовать. - тихо, но твердо отвечает парень и двигается в сторону открытой двери. Летом её практически не закрывают из-за сильной жары вперемешку с дождями, которые наступают стабильно в один из месяцев. Поэтому с улицы отчетливо слышится громкое цыканье сверчков, трель цикад и прочих насекомых, затаившихся в высокой траве. Тэиль не понимает, почему различает этот звук намного лучше, чем крики пьяных Джонни и Тэёна из гостиной, которые решили соревноваться в том, кто из них круче сделает заднее сальто, под звонкий смех Марка с Ютой и возмущения Донхёка. - Юно, постой. Возьми, - Тэиль спохватывается, когда парень уже переступает за порог. Мун хватает с подоконника ключи от дома, снимает с металлического кольца один из двух и бросает ему. Чон легко ловит, обернувшись на пятках. Как и ожидалось, блестящая реакция. - Возвращайся. Без разницы, когда и в каком состоянии, только возвращайся, слышишь? Теперь это и твой дом... Знаешь, я ведь совсем не умею ухаживать за её цветами. - с надеждой добавляет Тэиль на его непонимающий взгляд. - О, спасибо. - Юно кивает в ответ, тепло улыбаясь и светя ямочками на щеках. На секунду Тэиль замечает в его глазах нечто такое, что ему кажется: всё образумится, он передумает и вернется назад. Они пройдут обратно в комнату, присоединятся к общему шуму, если нужно Тэиль даже выпьет с ними за компанию, впервые в жизни, ради такого не жалко, а потом они будут громко и нескладно напевать песни под гитару Марка и продолжать бесить всех соседей в округе, потому что сегодня всё можно, пускай весь этот чертов мир заткнется и подождёт... Но чуда не происходит. Юно возвращает прежнее спокойствие во взгляде, улыбка сходит с его лица, но кончики губ остаются задорно приподнятыми, пока он отворачивается, салютует ему ключами и шагает по тропе в сторону калитки. И безмятежность его настолько сильна, будто вовсе не он отправляется на верную смерть, а точнее прямиком в Кёнгидо на поиски своего младшего брата, который, как выяснилось в последней экспедиции, оказался ещё жив. Тэиль заражается этой умиротворенностью всего на несколько секунд, в какой-то момент, стоя в дверях, он даже начинает мысленно уверять самого себя, что ничего плохого не случится, что все будет хорошо: это ведь Юно, которого он знает, а он далеко не глупый парень. Он ведь знает, что делает, не так ли? - Я оставил тебе кое-что в гостиной, хён, поищи хорошенько! - сообщает вдруг донсен напоследок. Последние шаги к калитке доносятся до Тэиля стуком собственного сердца, заглушающим все посторонние звуки. Словно в замедленной съемке: Бум... Юно открывает скрипящую дверь. Бум... Вот он выходит со двора и бережно закрывает её за собой. Бум. Каштановые волосы и оранжевая рубашка в клетку исчезают из виду, в последний раз мелькнув под золотистым светом двух уличных фонарей, прежде чем полностью раствориться во мраке. Тэиль смотрит не мигая, пытается запомнить, впитать в себя каждую секунду, каждое движение, каждую деталь в его внешнем виде, чтобы запечатлеть в памяти именно таким, светлым и ярким, как блик фонарных лучей посреди темной ночи, ничем не искаженный, и ему кажется, что сердце его скоро разорвется от напряжения и ужаса. Затаившиеся цикады в самом шумном дворе улицы протяжно плачут, прощаясь с ушедшим парнем, а звёздное июльское небо становится его единственным верным спутником. Тэиль позволяет себе ожить и шумно вдохнуть воздуха лишь когда полностью убеждается в его уходе и реальности происходящего. На него тонной леденящего ужаса обрушивается всё сразу: страх, отчаяние, непонимание и абсолютное не знание того, что он должен сказать ребятам и как отреагировать на голос Юты, который кричит ему: - Эй, вы! Два медика-коммуниста! Тащите свои правильные задницы сюда, мы собираемся резать торт! Тэиль просто оборачивается на звук и держится за раскалывающуюся от боли голову, потому что пытается ухватиться за голос, как за спасательный круг, но не может. Делает несколько шагов вперед, чем только усугубляет ситуацию, в итоге падает на колени от того, что помутневшая земля уходит из-под ног и хаотично вертится перед глазами. "Боже, я упустил его... Я позволил ему уйти... Я так виноват." - единственная мысль, режущая изнутри, словно цветочные шипы, словно зубристое лезвие садового ножа. Он уже не видит уютных комнат, не видит родных стен, тихого двора и даже не слышит плача цикад. Он вспоминает, как позже солгал непонимающим ребятам, что Юно ушел повидать собственный дом и скоро вернется, как на следующий день в безумии перевернул вверх дном всю гостиную, но так ничего и не нашел. На этом мысли прерываются с противным треском, и всё исчезает вместе с бешеным водяным водоворотом, рвущимся из блока, который переворачивает Доён. Тэиль стягивает с лица кислородную маску, лихорадочно кашляет и устало прислоняется лбом к стеклу под собой. Пол в подвале испорчен вылитой водой, технички будут потом ругаться, но Доёну плевать. Он одновременно напуганным и злобным взглядом смотрит то на биолога, то на выключенный им монитор, минуту назад записавший воспоминание первого. Не понимает, что здесь происходит, но чувствует, что начинает догадываться. На столе лежит телефон Кима, одолженный Муном на вечер, и в нем мигают несколько пропущенных звонков от Дайны. - Почему ты ничего не рассказал мне? - спрашивает Доён, сверля взглядом друга, выбирающегося из опрокинутого стеклянного цилиндра. Тэиль все это время молчит, и Доён не выдерживает: хватает его за грудки, встряхивает словно помутневшего рассудком наркомана так, что одежда в плечах издаёт жалобный треск. - Я спрашиваю тебя, почему ты ничего не рассказал, мерзавец? Ты хоть понимаешь, что человек в большой опасности? Понимаешь, что сделал из неё живую приманку?! - кричит в лицо с яростным блеском в глазах и не отпускает. Тэилю мокрые волосы неприятно закрывают глаза, с халата и одежды стекает ручейками вода, но он тихо смеется в ответ, словно самый непонимающий из них двоих вовсе не он, а сам Доён, и охрипшим, уверенным голосом произносит, вгоняя того в ступор: - Не ори, идиот. Он не причинит ей вреда.