Неизведанная грань

Сверкающая надпись на шее у Натаниэля как нельзя лучше ему подходила. Фраза «Моя любовь всю жизнь твою раскрасит в яркие цвета» для него, художника, была как бальзам на душу. Он понимал, что способен осуществить написанное и в прямом, и в переносном смысле. Парню была присуща наблюдательность, а особый дар позволял замечать даже то, что обычно скрыто от человеческого взора: неподдельные эмоции, переживания. Он в буквальном смысле читал всё по лицам людей. И Нат видел Хлою настоящей: внешне красивой, но с такой искалеченной душой, внешне сильной, но такой ранимой, внешне неприступной, но на самом деле боящейся вновь оказаться обманутой, внешне дерзкой и грубой, но до безумия желающей быть услышанной и понятой. Видел без всех тех масок, которыми она так искусно жонглировала, прикрываясь от окружающего мира. Он понимал, что ей нелегко даётся вся эта стервозность, ставшая единственным способом уберечь себя от боли, которой она и так успела нахлебаться за свою жизнь. Мудрено ли: в детском возрасте оставшаяся без матери и заключённая властным, чёрствым отцом в золотую клетку, Хлоя была предоставлена сама себе. На собственной шкуре она испытала, что значит быть никому не нужной. Единственное, что как нерушимую истину повторяли все те многочисленные няни, гувернантки и репетиторы, которые были наняты «любящим» родителем, — нужно держать марку, соответствовать статусу дочери мэра. Нат же готов был предложить девушке помощь, научить её всему, что знает и умеет сам: как дружить, любить, как чувствовать… Он позволил бы Хлое быть самой собой рядом с ним, позволил бы — да нет, даже умолял бы — открыть ему самые потаённые уголки своей души. Он и сам бы не остался в долгу, даря любимой всего себя без остатка, если бы она позволила. Но Хлоя не позволяла. Он готов был подарить ей свою любовь. Но она не хотела. Или, скорее, не хотела любви от него. Она даже близко к себе не подпускала, всё время кривя носиком, будто ей предлагают что-то жутко противное. Стена, которую девушка возвела между ними, оказалась непреодолимой. Поэтому Натаниэлю только и оставалось, что рисовать любимую, заполняя свой эскизник всё новыми и новыми изображениями такого дорогого и до мельчайших штрихов изученного облика. И, разумеется, кому, как не ему, могла быть видна и понятна та незамысловатая надпись, что красовалась у девушки под ключицей — в точности такая же, как у него самого. Да, Хлоя была его соулмейтом. И она прекрасно об этом знала. Нат понял всё, когда как-то раз — ещё во времена коллежа — девушка внезапно уставилась на него, широко распахнув глаза, и, то ли в испуге, то ли не желая, чтобы кто-либо обнаружил её слабое место, прикрыла ладонью ту самую отметину чуть ниже шеи. А потом мгновенно развернулась и сбежала, не заботясь о том, что о ней могут подумать окружающие, и лишая парня даже шанса на то, чтобы открыть ей себя и выполнить своё предназначение в её жизни. «Ты мне не интересен. Понимаешь? Проваливай!» — пулей вылетело в Натаниэля, только он открыл рот, чтобы поговорить с девушкой. Как это всё-таки в духе Хлои: одной фразой, как скальпелем, исполосовать сердце без наркоза.

***

Однажды, возвращаясь домой после занятий, парень забрёл в парк. Под одним из деревьев в отдалённом углу парка он заметил чью-то фигуру. «Маринетт?» — на мгновение удивился Натаниэль, подойдя ближе и разглядев человека, но потом вспомнил, что в последнее время (хоть и видел её нечасто) девушка была очень подавлена, поэтому совсем не странно, что она уединилась здесь, подальше от чужих глаз. В конце концов, он и сам пришёл сюда с той же целью. Кажется, Нат догадывался, что, а точнее, кто является причиной такого состояния Мари. Если уж быть совсем искренним, парень знал, что бывшая одноклассница вот уж который год чахнет от безответной любви к Адриану Агресту — любимчику доброй части женского населения Парижа. Но была ли ещё какая-то причина такому состоянию Маринетт, он точно знать не мог. Поэтому решил не бередить ей раны, тем более, что и свои-то ещё не зажили. Натаниэль устроился на старой скамье, наполовину спрятанной под развесистой кроной дерева, спиной к дорожке. Из его укрытия можно было разглядеть место, где находилась Маринетт, поэтому он периодически поглядывал в ту сторону — мало ли, что может случиться с ней в таком состоянии. Так продолжалось больше недели. Нат периодически приходил в парк и сидел на той же скамейке, издали приглядывая за своей невольной соседкой и, видимо, товарищем по несчастью. В конце концов ему стало не хватать присутствия этой девушки. Он начал забегать сюда каждый день: просто чтобы побыть рядом. А потом решился подойти. Он не думал заводить разговор. Да и о чём? О погоде? — Смешно. О учёбе? — Нелепо. О том, что творится в их душах? — Больно, ненужно и ещё слишком рано, ведь они и не друзья вовсе, так — знакомые, бывшие одноклассники. Поэтому он просто подошёл и опустился рядом. Она не перечила и не прогоняла. Поняла и молча приняла. Будто так и должно было быть. Ни она, ненужная тому единственному человеку, ни он, лишённый возможности творить, пока не знали, что их молчаливый диалог вскоре станет волшебной песней, имеющей в себе силу исцелять разбитые сердца, разрушенные мечты и искалеченные души.