Падший

Михаил поднимает взгляд к небу. Оно впервые такое пугающе темное, закрытое грузными тучами. Уже несколько восходов не стихает ветер. Он срывает листья с деревьев, лепестки и цветы и яростно гоняет их по Серебряному городу. Сквозь затянутое тучами небо не видно звезд. И ангелы шепчутся, что это возможно навсегда. Стискивая пальцы на рукояти меча, Михаил стоит рядом с Метатроном и Уриилом, глядя на то, как предателей ведут к обрыву. Они ступают тяжело, медленно и неохотно. И несмотря на то, что подобное вызывает отвращение, Михаил не может оторвать глаз от их переломанных окровавленных крыльев. Вот они предатели, последовавшие за первым сыном. За темным ангелом, чей змеиный язык сочился ядом, отравляя души первых детей… Они хотели убить Создателя. Любимый сын грезил отцовским местом так сильно, что пошел против всех законов. И такое предательство карают Падением. Карают смертью. Ангелов подводят к обрыву, ставят на колени. А потом Михаил поворачивает голову и видит, как тащат его. Светлые волосы перемазаны кровью, на разбитых губах играет широкая улыбка, а его запястья отягощают зачарованные браслеты, которые должны сдержать слепящую силу. Пока его волокут по земле, Самаэль хохочет, и этот смех, громкий и искренний, стоит еще несколько мгновений в ушах Михаила, вызывая невольную дрожь, даже тогда, когда первый сын замолкает. Крылья Самаэля сломаны. Его планы тоже. Он сам, любимый сын, первенец Создателя, теперь ничто. Тоже разбит. Тоже сломан. Низвергнут со своего пьедестала. Лишен всех титулов и почитания. Первого сына ставят на колени, и он сплевывает кровь на землю. Резко вскидывает голову, глядя на Метатрона. — Твои последние слова? — спрашивает тот строго. Самаэль улыбается. Создателя нет на казни. После того, как вскрылся заговор (подобно гнойному нарыву, как думает Михаил), Отец заперся в своих покоях, не желая ни с кем говорить. — Пусть Его здесь нет, но я знаю, что Он всё слышит! — говорит он. — Хочешь мои последние слова, Десница? Я еще вернусь, отец. Слышишь? Я вернусь! И с этими словами он внезапно поднимается на ноги. Ангелы тотчас обнажают оружие. Михаил стискивает рукоять меча сильнее и настороженно смотрит на Самаэля, думая, что тот будет сопротивляться, что будет бороться до последнего, что сейчас его придется силой сбрасывать с края пропасти… Но первый сын внезапно улыбается шире, глядя на Михаила, а затем, расставив руки, делает шаг в пропасть. Он пропадает в мгновение ока, исчезает, поглощенный густой тьмой внизу. Михаил невольно дергается вперед, а затем растерянно смотрит на такого же изумленного и бледного Метатрона. Наконец Десница берет себя в руки, отдает нужный приказ, и Уриил со своими воинами сталкивают остальных. Михаил наблюдает за казнью, не позволяя себе ни отвернуться, ни закрыть глаза, а в голове вновь и вновь бьются последние слова первого сына. Я еще вернусь, отец. Внизу была тьма. Густая и вязкая. Холодная, как дыхание той Бездны, о которой они были так наслышаны. Тьма приняла его, укутала собой, обняла, подобно любящей матери. Тьма безмирья напоминала ему о той тьме, которая осталась неподалеку от Рая. Холодный и густой остаток мира, на основе которого Отец возвел Рай, в которую он летал, гадая, есть ли у нее конец. А потом понял, что есть. У всего есть конец. И есть начало. Живое прорастает на мертвом. Из смерти рождается жизнь. Жизнь уходит в смерть. Замкнутый круг. Нерушимый закон вселенной. И Отец попытался этот закон оспорить. Он решил, что смерти не будет в Раю, пока он сам этого не захочет. Он поднес руку к лицу, слизывая с пальцев собственную кровь, соленую и горячую. Боли уже не было. Он давно перестал её чувствовать. И бесполезные крылья только отягощали спину, тянули, подобно камням, вниз — навстречу смерти. Смерти… Тут он усмехнулся. Что они, пугливые дети Создателя, скрывающиеся в своем неподвижном мире, знали о смерти? Что Отец знает о смерти, раз боится её так сильно? Он создал мир, населил его своими созданиями, но затянул удавки на их шеях. Он осквернил жизнь, лишив её возможности развиваться, закупорив всё в неподвижности времени. Его братья считали, что смерть это только конец. Но он знал, что смерть это еще и начало. Из тьмы когда-то рождались миры, и в такой же вечной тьме они погибали. Нерушимый закон вселенной. Он закрыл глаза, позволяя своей силе течь по рукам. Потребовалось немного времени прежде, чем тихо треснули браслеты. И он улыбнулся, обращая их в прах, уничтожая саму сущность зачарованного металла. Они недооценивали его. Даже Отец. Он создал его по своему образу и подобию, наделил даром созидания, но ни разу не задумался, что сын может превзойти отца. Он полагал, что если всем определены их роли, все будут довольны. Все будет правильно, если фигуры расставлены на нужные позиции. Все будет так, как полагается. И ничего никогда не изменится. Но все когда-нибудь ошибаются. Даже непогрешимый Создатель. Он одно время наблюдал за миром смертных, глядя на потомство, рождавшееся сильнее, лучше и умнее своих родителей. Жизнь и смерть носились наперегонки в мире людей. Дети превосходили своих родителей, они шли дальше, прокладывая новые и новые тропы. Старое отмирало, уходило в прошлое, и на его место приходило новое поколение. Но времени не было в Раю. Жизнь там, застывшая навсегда одним моментом, как насмешка над законами мироздания. Падение закончилось, и он замер. Ему не нужны были крылья, чтобы парить в темноте. Он провел пальцами по груди, размазывая по коже кровь. Кровь, в которой еще чувствовались искры света. Из тьмы был создан Рай. Из смерти была создана жизнь. Его сила текла по рукам, и он чувствовал, как знакомый жар расходится по телу. В Раю он не мог использовать её полностью, не мог узнать свои пределы, а потому приходить улетать во тьму, где он позволял жару течь по венам, где из пустоты он создавал пламя, где из первобытного мрака он вылеплял материю, где из хаоса он создавал порядок… только свет звезд ему не давался. Он с улыбкой развел руки в стороны, ощущая, как холод отступает, вытесняемым исходящим от него жаром. Возможно, эта сила его испепелит. Уничтожит его. Сотрет в пыль. А возможно… Свет вырвался из него, яркий, ослепляющий после вязкой первобытной тьмы. Свет этот озарил всё вокруг, и он позволял ему вытекать из себя, ощущая, как от столь огромной силы сводит судорогой искалеченное тело, от которой перехватывает и сдавливает в горле. Ничего. Скоро всё это перестанет быть важным. Скоро он сам станет чем-то большим, чем просто ангелом… Свет тек, собираясь в пульсирующий, словно сердце, шар перед ним. Сперва маленький, крохотный, но с каждым мгновение расширяющейся больше и больше. И когда он сам почти опустел, то неподвижно застыл возле того, что составляло когда-то часть его самого. — Да будет свет, — с улыбкой произнес он и запустил в освободившуюся энергию руки. Пульсирующий жар безвучно взорвался, разлетаясь в первородной тьме сияющими искрами, и его окатило жаром таким, что на мгновение ему показалось, что саму его сущность сейчас сожжет дотла. Боль прошила тело, и он стиснул зубы, чувствуя, как опаляет кожу и бесполезные крылья за спиной, как нестерпимый жар выжигает всё, что связывало его с Серебряным городом… Он не выдержал и закричал. И голос его тотчас потонул в вязкой тишине, которая никогда не знала звуков. Смерть всего лишь начало. И из тьмы может родиться свет. Когда боль отступила, и искры застыли перед ним, светящимися точками, он не стал открывать глаза. Зрение ни к чему. Слух ни к чему. Он чувствовал этот зарождающийся мир и с закрытыми веками. Эту тонкую, едва ощутимую жизнь, которая отдает теплом под его пальцами. Сперва он создал основу мира. Жидкий огонь, который плескался под ним, плевался жаром и бурлил, он покрыл твердой землей. Он создал пески и плодородные почвы, он создал горы и впадины, речные русла и морское дно, еще не знавшие воды. Он создал небо, накрыв темным куполом пустую землю. Создал облака, закрывшие небо и пролившиеся дождем на иссушенную землю. Он наполнил реки и озера пресной водой, наполнил море соленой. Он развеял другую искру, превращая её в растения и деревья, застывшие в своей неизменной, безжизненной красоте. А после поднял взгляд на темное непроницаемое небо и медленно опустился на землю, касаясь босыми пятками холодного песка. Его мир был темен. Был холоден. Он был мертв без света. Он не мог создать звезды. Не мог создать то, из чего был сам сотворен. И он задумчиво опустил взгляд на свои руки, все еще испачканные кровью. «В твоем сердце звездный свет». Так однажды сказал ему Отец, и он улыбнулся. Последний оставшийся в нем осколок Рая. Последняя искра звездного света. Вот из чего он создаст солнце… Это было почти не больно, когда он вскрыл собственную грудь и когда достал еще бьющееся сердце, глядя на него с отстранением. Он был землей, он был небом и солеными водами в море… что такое тело, когда он весь мир? Что такое ангельские искры, когда перед ним лежит могущество Создателя? Он сжал своё сердце в пальцах, с легкой усмешкой глядя на то, как оно рассыпается в его пальцах искрами. И из этих искр он создал солнце, сияющее и яркое, палящее и слепящее до слез. А затем впустил в свой мир жизнь и впустил смерть. И когда работа была окончена, он позволил этому миру жить. Он обернулся и направился в ту сторону, куда рухнули его братья. Некоторые уже поднялись, изумленно озираясь по сторонам. А некоторым, как он глянул на распростертые тела, уже никогда не суждено подняться. Выжившие смотрели на него со смесью изумления и страха, и он знал, кого они видят перед собой. Полноправного творца. Уже не просто ангела, которого когда-то вышвырнули из Рая, не просто первого сына Создателя. Они видят того, кто создал свой мир. И он чувствовал, как эта новая сила, мощная, глубокая, не идущая ни в какое сравнение с тем, что было раньше, течет по его венам. Он стоял перед ними, обнаженный, обновленный, погибший во тьме и возродившийся из нее. — Мы стоим с вами на пороге нового мира, — проговорил он, и голос его даже звучал иначе, глубже и сильнее. — Вас, мои братья, вышвырнули из Рая за то, что вы высказывали своё мнение. За то, что наши мысли были неугодны. За то, что мы жаждали перемен… — он с улыбкой развел руки в стороны. — Мы стоит на пороге новой эры. Мы вступим в нее свободными. Мы вступим в нее перерожденными. Мы вступим в нее другими. Вас, мои братья, я освобожу от цепей мира, который желал нашей смерти. Я освобожу вас от Его воли. Мы станем сильнее, яростнее и злее. А потому, — он опустил руку, позволяя силе течь в его ладонь, позволяя ей формироваться и затвердевать в то, что стало мечом, — мы отсечем прошлое. Порвем то, что нас связывает с Раем. Он, стискивая в руках меч, опустился на колени. И его взгляд впился в мрачные и решительные лица перед собой. — Вы пали со мной во тьму, братья. Вы погибли вместе со мной, и со мной вы вернетесь к жизни. Вместе мы сбросим опостылевшие оковы. — Он протянул меч одному из них, и тот с неуверенностью принял клинок. — Я отрекаюсь от имени своего и от Отца своего. Я отрекаюсь от мира, который дал мне начало. И я вступаю в новый мир с новым именем. С новым титулом. С новой силой. А теперь, — повернулся с улыбкой к замершему рядом ангелу, — отсеки мои крылья. Они мне больше не нужны. Они груз, который тянет нас вниз. Отрежьте свои крылья, братья, в знак того, что мы больше не подвластны ему! Боль станет нашим проводником к могуществу. Станьте пустыми сосудами, и я наполню вас силой этого мира. Силой Ада. Вы умерли со мной сегодня, братья, так и воскресните со мной! И алым окропило тогда молодые пески новорожденного мира. Чувствуя, как по спине течет густая горячая кровь, он поднялся, наблюдая, как они, его падшие братья, готовые идти за ним до самого конца, отсекают своё прошлое, как отказываются от всего, что делало их ангелами, а затем восстают, поднимаются на ноги, наполненные новой силой. Они теперь, как и он, части этого мира. Они часть Ада. А затем он поднял взгляд на чистое небо без единого облака, вновь вспоминая слова, который бросил тогда, перед тем, как шагнуть навстречу смерти. То, что не даст ему покоя, пока он не переступит Райский чертог со своей армией и не сожжет этот безмятежный мир дотла. Пока Рай, отравленный своим Создателем, не возродится из пепла освобождённым. Не возродится новым. Живым. Я еще вернусь, отец.