Падший

На ступенях царит вязкий полумрак. И давит тишина, густая и почти осязаемая. Он поднимается вверх и застывает в нерешительности так, чтобы его и дальше скрывали тени. Он смотрит на закованного в цепи брата, когда-то сияющего и недостижимого, сейчас же падшего в немилость. Ангел вскидывает голову — цепи негромко звякают. Он вглядывается в полумрак и улыбается. — Я знаю, что ты стоишь там, предатель. Метатрон делает шаг под неяркий свет, и улыбка Самаэля становится шире. — И что же? — насмешливо спрашивает он. — Ты пришел один? — Да. Отец не хочет тебя видеть. Самаэль долго вглядывается в него, а потом язвительно бросает: — Его так задело мое маленькое восстание? — и улыбка снова расползается по его красивым губам. — Но почему же ты не в цепях, младший брат? Ты ведь был одним из нас. Или ты утаил это, когда рассказывал Отцу о моих планах? — Отец знает. Но Он простил меня. Самаэль смеется. Метатрон же застывает, стискивая кулаки. Вот он, сброшенный с пьедестала первенец. Тот, кто сиял ярче всех. Тот, кто должен был быть лучше, чем он. Чище. Прекраснее. Тот, кто должен был их вести за собой. И к чему всё это привело? Чем обернулась чрезмерная любовь Отца? — Отец не умеет прощать, — наконец говорит Самаэль. — Тебе стоило бы это знать. Его слова жалят, словно скорпионы. Он сам скорпион с ядовитым жалом. И от его яда, стекшего с языка, нет спасения. — Отец назначил меня Десницей, — холодно объявляет Метатрон, и с лица первого из сыновей тотчас исчезает улыбка. Назначил слишком громкое слово. Бросил титул, как смертные бросают своим собакам кости. Забирай, если хочешь. И он опустился на место, которое всегда мечтал занять. Место, которое, как он считал, Самаэль не заслужил. Только радости от этого не было. Лишь глухое разочарование, которое он настойчиво гонит прочь. Он, Метатрон, будет хорошим наместником. Он не предаст больше Отца. Он докажет ему, что достоин, что заслужил прощение, что он лучше Самаэля! — Десницей? — вкрадчиво переспрашивает первый сын. — Ты думаешь, что ты достоин? Думаешь, будешь хорошим наместником? Надеешься, что Отец тебя наконец похвалит? — И когда Метатрон бледнеет от сказанного, подается вперед. — Думаешь, будешь лучше, чем я? Метатрон молчит, вглядываясь в его красивое лицо, и Самаэль надменно улыбается. — Власть развращает, Метатрон. И кто знает, в какую Бездну заведет тебя эта дорога. От его слов по телу проходит противная дрожь. Самаэль всегда знает, куда нужно бить, и Метатрон очень надеется, что первый сын не видит, как сильно его задело сказанное. — Твоей судьбой буду распоряжаться я, — спокойно произносит он, хоть спокойствие это и стоит больших усилий. — Отец сказал, Ему все равно, что с тобой будет. И он бьет словами в ответ. Вслепую, не зная, куда именно, и попадает в цель. Самаэль молчит, глядя на Метатрона неверяще и… растеряно? Метатрон же жадно вглядывается в его лицо, на котором впервые на его памяти царит не наглая ухмылка, а замешательство. А затем замешательство сменяется злобой, и Самаэль бросается вперед. Метатрон невольно отступает, когда цепи натягиваются до предела. И пусть на первом сыне сковывающие силу браслеты, Метатрон все равно чувствует, как опасно нагревается воздух. — Вот значит как? Все равно? — яростно цедит Самаэль. — Ты думаешь, меня подобное испугает? Я — первый сын! Я — Утренняя звезда! И я наделен силой созидания! Рай принадлежит мне по праву! И я получу то, что заслуживаю! Отец еще пожалеет, что недооценил меня! — Ты будешь казнен. Тебя сломают крылья и сбросят с обрыва в нижние миры. И это твой приговор. Самаэль замолкает, впившись взглядом в лицо Метатрона, а потом отступает и медленно опускается на пол. — Я еще вернусь, — говорит Самаэль. — Отец заплатит за всё. И ты заплатишь, Десница, — и змеиная улыбка вновь расцветает на его губах. —  Я не прощаю предательств. Метатрон разворачивается и уходит. А слова Самаэля, темные и ядовитые, уже растекаются в мыслях. И нет от них спасения. Михаил мягко, почти бесшумно опустился на землю и застыл, наблюдая за высокой фигурой ангела. Тот стоял, держа в руках лук. Вот он натянул тетиву, спустил её, а затем опустил руки, когда стрела пролетела мимо мишени. Недолго думая, он потянулся за следующей, воткнутой в землю, а потом увидел и Михаила, наблюдающего в стороне. Половина лица архистратига была замотана, скрывая изуродованную часть. Уцелевший глаз же одарил Михаила раздраженным взглядом, а потом Гавриил вернулся к прерванной стрельбе. — Я не настолько ослеп, чтобы не разглядеть тебя, — глухо бросил он. Выпущенная стрела воткнулась в мишень, но не в центр. Михаил замер за спиной Гавриила. Тот очнулся внезапно. По словам Исцеляющих, он долго ощупывал свое лицо и требовал снять повязки с глаз. А когда сняли, не сразу понял, что рассеченное лицо его собственное. Когда Михаил пришел в крыло, где держали раненых, Гавриила уже не было. Исцеляющие сказали, что он поднялся, не обращая внимания на их протесты и попытки уложить его обратно, и ушел, послав всех в Бездну. — Раненые будут переведены в отдельный зал во дворце. Когда все случится, с ними будут те, кто может держать оружие. Если мы проиграем, я не позволю перерезать братьев беззащитными. Гавриил хмыкнул. — И меня ты хочешь туда засунуть, не так ли? — Я подумал… — Я потерял в бою глаз, а не руку, Десница! — резко оборвал его Гавриил, стискивая в пальцах лук. — Я могу и буду сражаться. Я не останусь в стороне, когда Люцифер вступит в Серебряный город. Гавриил вновь положил стрелу на тетиву. Она пролетела мимо мишени, и он, стиснув зубы, вытолкнул из себя неразборчивое ругательство. — Я слышал о твоем плане, — наконец заговорил Гавриил снова. — Это слишком рискованно. То, что ты предлагаешь. — У нас нет другого пути. Если Люцифер вернется в Ад, мы потеряем все шансы на победу. Гавриил нахмурился. Он стоял, поигрывая стрелой в руке, и Михаил старался смотреть куда угодно, но только не на его лицо. — И ты готов? — спросил Гавриил. — Нет, — честно ответил Михаил. — Ты и твои лучники займут место на стене. Темный не должен ничего заподозрить. В нужное время мы ослабим ворота, и они ворвутся внутрь. Ты и твои лучники уйдете со стены и займете позиции в городе. На узких улицах количество не играет значения, и демонов будет легче перебить. Армию нужно сдержать во внешнем городе и не дать ей перейти во внутреннюю часть. — Когда они вступят в город, начнется хаос. Но мы знаем город, и мы сможем направить демонов туда, куда нам удобно, выстроив на улицах баррикады. Михаил кивнул. В этом хаосе Темный должен отделиться от армии. Он бросится во дворец, потому что там лежит то, что ему нужно. Михаил знал, что Темный не станет сдерживаться. Он слишком долго ждал своего триумфа, чтобы проявлять осторожность в последний момент. Печать перемещения уже выжжена на полу в зале Совета. Она не ощутима, пока её не напитает сила. Он, Михаил, втолкнет туда Люцифера, а потом позволит звездному свету перетечь в знак. И вот тогда они с Люцифером снова встретятся в бою. Но в этот раз ему никто не сможет помочь. Будет только один шанс. И Михаил понимал, что не имеет права на ошибку, не имеет права даже на крохотный зачаток сомнения. Уриил когда-то сказал ему, что стоял перед выбором. Брат или мир. И он выбрал мир. — Я не подведу тебя. Михаил всмотрелся в лицо Гавриила, не позволив себе в этот раз отвести глаз. Тот же, стискивая лук, напряженно смотрел на него. — Я знаю, Гавриил. Гавриил вновь наложил стрелу на тетиву, повернулся к мишени. Михаил же, расправив крылья, поднялся в холодный воздух. Времени оставалось все меньше и меньше. И скоро все должно решиться.

***

Астарот поднял голову, когда Молох замер напротив. Астарот отказался вести демонов в бой. Люцифер отдал командование Велиалу, который не преминул заверить короля, что город будет взят. Люцифер же только улыбнулся в ответ, и эта улыбка, нет, даже не улыбка, а оскал, не понравились Молоху. Как не нравился и непонятный холод, исходящий от Люцифера. — Вельзевулу пришлось объяснять, как укрепить таран и как использовать башни, — мрачно проговорил командующий. — Этот ангел ничего не знает. Молох опустился рядом с ним. До заката оставалось совсем немного. И с заходом второго солнца армия двинется в путь — на Серебряный город. Мысль о том, что что-то не так, билась на краю сознания, расходилась илистым привкусом во рту. Люцифер слишком спешил. Он отчаянно гнал армию вперед, не желая ждать еще нескольких восходов. Молох видел, как спешно демоны укрепляли таран и башни, оставшиеся после штурма Весенней крепости. — Это атака провалится, — вновь подал голос Астарот. — Демонов слишком мало. Если провалится, подумалось Молоху, то они отступят в Ад. Они покинут Рай. Но вслед за коротким проблеском надежды приходило отрезвляющее понимание. Люцифер не остановится. Он вновь соберет демонов, вновь попытается завоевать этот мир. Эта война никогда не закончится, пока кто-то не положит этому всему конец. — Молох? Он повернул голову, глянул на демона, тревожно всматривающегося в его лицо. Если Люцифер умрет, то все закончится. Он, Молох, тоже закончится. Станет горсткой пепла, которой должен был давно стать. Стоило ли вообще убегать от смерти так долго, раз она все равно нашла его? — Мне жаль, что я втянул тебя в это, — наконец проговорил он. — Прости. Астарот усмехнулся. — Было бы глупо остаться в стороне и упустить все веселье. Молох на шутку никак не отреагировал. Он сидел, сцепив руки, а затем поднял взгляд на жгучее алое небо. Первое солнце коснулось линии горизонта, и ночная тьма уже начала растекаться по небесам, подобно разлитым чернилам. — Они красивые, — проговорил Молох. — Закаты здесь. Я ни разу не замечал. — Ты можешь остаться в Весенней крепости. Молох покачал головой. Он спас Люцифера тогда. И не потому что слишком сильно испугался за собственную шкуру, а потому что испугался за него. Потому что, несмотря на все, еще видел прежнего Люцифера, который заслуживал второго шанса. В такие моменты, когда лицо Падшего прояснялось, словно что-то отпускало его, Молоху начинало казаться, еще не все потеряно. Тень, схватившая его за горло, может быть побеждена. А потом все уходило, и Молох чувствовал, как сильнее становилась тень, как жарко она шептала ему свои ядовитые слова. Люцифер терялся в этом, ускользал куда-то, и он, Молох, никак не мог ему помочь. Падший захлебывался в чужой воле, а Молох мог только смотреть на это. И сперва была злость — на себя самого, такого жалкого и беспомощного, не имеющего возможности ничего сделать, и на Люцифера, который не сопротивлялся этой силе, не пытался всплыть на поверхность. А потом в один момент злость угасла, её не хватило надолго, и после накатило тупое оцепенение, когда он, опустив руки, просто отошел в сторону, наблюдая за тем, на что уже не может повлиять. Он стоял тогда в коридоре, когда испуганная Лилит выбежала из покоев Люцифера. Лилит пробежала мимо него, и Молох просто смотрел ей вслед, зная, что она уже никогда не вернется. Лилит хотя бы повезло уйти живой. За эту мысль Молох уцепился, словно утопающий. Из них двоих, первых, кто последовал за Падшим, она будет жить. В тот последний раз он ранил Люцифера словами, разозлившись и в глубине души надеясь, что эта злость хоть что-то изменит. И она изменила. Все стало только хуже. Теперь, глядя на Люцифера, Молох уже не понимал, кого именно перед собой видит. И он уже не был так уверен, что вмешается еще раз, если Люцифер вновь будет на грани поражения. Молох вздрогнул, когда гул рога прокатился по воздуху, разбив тишину, а потом уставился на потемневшее в предверии вечера небо. Закаты жгли небо в Раю удивительно коротко, и на смену им быстро наступала ночь, разливаясь по небу темной волной. Молох опустил голову. Прожитые столетия навалились тяжестью, и он внезапно почувствовал себя очень усталым и древним. Астарот молчал, и Молох наконец поднялся. — Береги себя, высший, — донеслось ему в спину. — И ты себя, демон. Внутри крепости один из демонов помог ему надеть доспех. И Молох, застегнув пояс с ножнами, вышел наружу — к Люциферу, наблюдающему, как собирается и строится его армия, как демоны рисуют печати и толкают таран и башни к уже начертанным знакам. Молох замер в шаге от Падшего, почувствовав, как в кончики пальцев неприятно впилось ощущение чуждости и холода, исходившие от него. — Что будет, когда Серебряный город падет? — негромко спросил Молох, стискивая руку на рукояти меча. — Наступит новая эра. И мы шагнем в нее полноправными хозяевами, — Падший развернулся и сделал шаг к нему. — Мы будем вечными, Молох. Бессменными и безграничными в своем могуществе. Это куда большее, чем ты, маленький бог, мог мечтать, ведь так? Молох дернулся от его слов, а затем впился взглядом в бледное лицо Падшего. — Что ты сделал с Люцифером? — сипло спросил. Тень улыбнулась губами Люцифера, но улыбка вышла острая и холодная. — Вы, боги, забавные создания. То ли смертные созданы для вас, то ли вы рождены для смертных. Время беспощадно к вам. Вы можете сиять ярче звезд, но спустя миг гаснете. И порой меня восхищает то упорство, с которым вы сопротивляетесь неизбежному. Горло сдавила темная тревога. Молох сжал пальцы на рукояти крепче, не смея оторвать взгляда от лица Люцифера. И знакомого, и чужого одновременно. — Где Люцифер? Улыбка тени стала шире. Во рту вновь разлился илистый привкус, и Молох сглотнул, в надежде прогнать его. — У Ада есть только один король. Вновь прогудел рог, ознаменовав, что армия готова выступить на Серебряный город. Люцифер развернулся и направился к распахнутым воротам. Молох же, передернув плечами, чтобы сбросить зудящий под кожей страх, последовал за ним. Он обернулся только раз, кинув быстрый взгляд на вспыхивающие костры дозорных и пытаясь выискать знакомую высокую фигуру, но Астарота не было видно. А потом ворота с грохотом захлопнулись. Люцифер первым шагнул в печать. И Молох последовал за ним.