Завещание

В богороще таял снег. Пригоршни его стыли на мерзлой земле меж извитых корней старых чардрев. На бледных костяных пальцах уже набухали бордово-красными перстнями удивительные листья. Нагие ветви раскинувшихся вокруг вишневых дерев серебрились тонким ледяным кружевом. Мощеные камнем дорожки были тщательно выметены, ветром ли, рукой ли услужливого старика Сеймора. В своих легких сапогах Рейегар не остерегался оскользнуться на талом, однако королева, шедшая под руку с ним, ступала медленно и осторожно. Впрочем, головой он пребывал далеко отсюда, едва примечая, как шаги сменяли друг друга. Ранняя весна, сродни знобливой осени, как и всякое междуречье, теснила, смущала разум. И сегодняшняя церемония оглашения отцовского завещания не столько встревожила Рейегара, сколько насторожила. Жалким куском бумаги Эйерис спутал ему все карты, что сделают лорды, давшие на нее добро? Чтобы поглядеть на это, король впервые за шесть лун болезни решился покинуть постель. Тяжелая корона Эйегона Недостойного спадала ему на лоб, кафтан из полночно-черной парчи с рубиново-алым трехглавым драконом посредине груди стал не в пору, а на бескровных губах смятенной гостьей блуждала кривая усмешка. Теперь без помощи слуг он не одолел бы и ступеней на пути к шипастой громаде Железного трона: в ногах его более не было силы. И все же, воссев надо всеми, Эйерис Таргариен не выглядел жалким или слабым, напротив, нечто властное, царственное обозначилось в его облике. Королева стояла подле, в черном и серебряном похожая на ониксовую статуэтку. За руку ее держался младший принц и наследник, высокий для своих лет и по-валирийски среброволосый. Рейегар остался по другую сторону трона. Надо думать, этот разыгранный на его унижении фарс мог послужить уроком — захоти Эйерис и впрямь научить. Но желал он иного. Лишь одна радость Рейегару была позволена — уйти прежде глумливых высказываний отца. Вот только не насмешка неслась ему в спину, а страх. И все становилось на места. После долгих часов, когда, чтобы оставаться недвижимым, требовалось даже саму мысль обратить в камень, в голове поселился глухой шум, отдающий тупой болью в висках. Оттого здешняя зябкая тишина пришлась, точно жаждущему — глоток колодезной воды. Угрюмый Джон Дарри, бесшумно следовавший позади, да королева — вот и все его общество. Мать, пожелавшая присоединиться к нему, ни словом, ни делом не помянула событий последних дней, за что Рейегар остался ей благодарен. Ее будто бы занимали иные заботы, точеный профиль источал холодное спокойствие, а в белых пальцах, лежащих поверх его руки, тепла было еще менее. Частью своей души Рейегар хотел бы поддержать непринужденную беседу с нею. Они заперты в одной краснокаменной клети, но свидеться друг с другом им случалось все реже. Прежде с Рейеллой он мог говорить о чем угодно, но, зная это, отец изменил бы себе, если б не поставил свои подозрения между ними. Рейегару было жаль несчастной женщины, чье одиночество обернулось для нее застенком с глухими и немыми стенами. Он чувствовал глубокое родство с серебряной королевой, однако сравнить судьбу матери со своей было бы величайшим пренебрежением с его стороны. Еще одно страшное упущение, не предотвращенное им в угоду Игре, в которой он сам вот-вот проиграет. — Отчего так грустен твой взгляд, сын мой? — Рейелла обратилась к нему внимательным взором, таившим в самой глубине мягкий фиалковый свет. Рейегару оставалось только подивиться ее прозорливости. Он подарил матери скупую улыбку, почти не слукавив с ответом: — Я думал о том, как несправедливо, что мы не можем видеться чаще, матушка. Дрогнувшей рукой королева плотнее запахнула плащ, на лице ее при этом отразилась непонятная Рейегару смесь горькой печали и борьбы. Некоторое время они шли в молчании под неумолкающий свист ветра да гулкий перестук шагов о камень. С псарен доносился далекий надрывный лай гончих. — Ты давно не бывал у Визериса, — заметила королева, будто в продолжение прерванного разговора, но в переменившемся тоне ее Рейегару послышалось нечто, неприятно зацепившее его изнутри. — Тебе прекрасно известно, что у меня нет на то отцовского дозволения. Правду говоря, даже кормилицы Визериса не допускались до него, если перед тем их молока не отведал королевский дегустатор. А после оглашения королем завещания, Рейегар не сомневался в том, перед покоями нового наследника выставили стражи вдвое больше прежнего. С особыми указаниями по поводу посетителей, надо полагать. Вдобавок ты попросту опасен ему теперь, присовокуплял каверзный шепоток в его голове, но это ничего не значило. Нелепая чушь, во власти которой мог пребывать лишь параноидальный старик. Чушь… — На то, чтобы вести дела с браавосским банком, отцовского дозволения ты тоже не спросил, — проговорила Рейелла негромко, но Рейегар явственно ощутил, как вдруг замер вдох на его губах. Королева воззрилась на сына так, как могла смотреть только мать — со снисхождением и порицанием, как если бы не понимала, отчего тот решил, что сумеет скрыть от нее что бы то ни было. — Не надо, я прошу тебя, — он отшатнулся. Ему не хотелось испытывать ту мерзкую злость к ней, которой устал стыдиться к отцу. Боги, и впрямь, как же он устал! Словно пробежал сотни и тысячи миль, но, вдруг остановившись, понял, что не сделал и шага. Могла ли быть справедливой судьба, на всякий выпад ответствовавшая тем, что отбрасывала его все дальше и дальше? Рейегар склонил голову набок, и ласковая ладонь легла поверх его щеки. Они замерли посреди возрождающегося сада, хрупкая бледная женщина и юноша, вознесшийся столь далеко, но над которым она возвышалась несмотря ни на что. — Ваше Высочество! Рейегар вздрогнул, будто очнувшись ото сна, и оглянулся, поспешно отстраняясь. По дорожке к ним стремительно приближался Джон. Чисто выбритое лицо его было бледно, лишь на вершинах скул виднелся лихорадочный румянец. Подойдя, лорд Гриффин-Руста почтительно склонил голову, приветствуя королеву. Однако по тому, как быстро он отвернулся и вновь обратился взором к принцу, становилось ясно, как досаждали ему подобные формальности в эту минуту. — Мой принц, на два слова, — попросил Коннингтон, взглядом давая понять, что хочет говорить наедине. Былое оцепенение мигом сошло с него, у рта вновь обозначилась суровая складка, глаза сделались холодны. С мгновение Рейегар, не мигая, всматривался в лицо друга. Не слишком ли многое позволяет себе этот нахал? Порой Коннингтон прямо-таки напрашивался на затрещину, хотя теперь у него, по всей видимости, имелось оправдание. Да и осторожность не помешает при любом раскладе. Ничто не угрожает им ровно до той поры, пока не нашлось слов, которые Рейегар не сумел бы опровергнуть перед отцом. А такие нередко сходят с языка тех, кто казался невиннее всего — он не забыл матери того, что она узнала о его браавосских делах. — Сир Джон, проводите королеву обратно в замок, — там слишком много лишних ушей, а коли Коннингтон принес крамолу, пусть ее лучше услышат старые боги, чем евнуховы шпионы. Вдвоем они прошли до конца дорожки. Снега здесь было больше, а чардрева так густо переплетались кронами, что ненастное небо, окрашенное алой полосой закатного солнца на западе, казалось оплетенным белесыми нитями паутины. — Стеффон Баратеон мертв, — сказал Джон, останавливаясь в тени высокого старого дерева. Кору его, словно морщины, испещряли глубокие трещины, но больше него и шире в стволе, чем было оно, не нашлось бы и во всей богороще. Поморщившись, Рейегар коснулся одной из них. — Как это случилось? — спросил он, правда, без особенного интереса — скорее ради лишней минуты на то, чтобы оценить положение вещей. Коннингтон взлохматил свои рыжие вихры. Над его головой на белую ветвь сердце-древа опустился ворон и внимательно уставился принцу в лицо глазами-бусинами. — Попал в бурю. Корабль был уже на подступах к Штормовому Пределу, когда налетел шторм. Говорят, сыновья Баратеона видели, как галею разнесло вдребезги. На короткое мгновение Рейегару стало не по себе. Правда была в том, что лорд Стеффон отплыл за Узкое море в поисках невесты для принца, а теперь он мертв. Хуже того, утонул. Кто-то в первую голову доскажет королю о том, как Молодой Дракон убил его близкого друга? Неприятная мысль, как ни посмотри. — Когда пришло известие? Король знает? — глупый вопрос, иначе и быть не может, но тогда отчего Эйерис и его лизоблюды до сих пор бездействуют? Если только… — Только что, я получил письмо от отца, — Джон с жаром удержал Рейегара за плечо, поняв, как видно, что у того на уме. — Вы ведь понимаете, что это значит? Король почитай уже мертв, Визерис еще ребенок. Вам нужно лишь забрать то, что и так ваше по праву. Если бы вы решились… Тень опустилась на лицо Рейегара Таргариена при этих словах, страстных, запальчивых. Он сбросил с себя руку друга, хмурясь тому странному, недоброму отклику, который речи его находили в нем. Во времена, когда пламя мятежа Черного дракона еще не утихло, а за страной единственным оком наблюдал Бринден Риверс, ходила поговорка: «Сколько глаз у лорда Красного Ворона? Тысяча и один.» Сейчас творилось то же. Сколько бы не минуло веков, Королевская Гавань останется змеиным гнездом, запускать палку в которое отважился бы только глупец или, того хуже, храбрец. За двадцать лет Рейегар не слышал, чтобы здесь говорили в полный голос. У молодого Коннингтона не отняли свободы ума, и с него много лишнего просилось на язык. Рейегар не мог не завидовать этому, но и позволить своенравному дерзецу попустить прахом все свои усилия — тоже. — Если бы я решился на что? Пролить родную кровь, быть может? Начать убивать детей, стариков, женщин? А что дальше? — голос принца был ровен и тих, но ледяная ярость, заметив которую Джон словно окаменел и не смел более проронить ни слова, усиливалась в нем по мере того, как он говорил. — Мне не составит труда напомнить тебе, к чему приводит привычка судить, кому и что предназначено, но, к счастью, я не тот, за кого ты меня принимаешь. Коннингтон скривился, будто ему свело разом все зубы. Недовольство Рейегара всегда ранило его больше, чем допустимо. В глубине подернутого голубоватым льдом взгляда загорелись гневные искры, оттого, должно быть, что его отчитывали, как несмышленое дитя. Однако непокорная огненная голова грифоньего лорда смиренно склонилась. Как если бы подобная уступка и впрямь могла разуверить Рейегара в его готовности броситься с головой в самодурство, пусть и пресеченное до поры. — Что вы намерены делать в таком случае? — напрямик спросил лорд Джон. Рейегар оценивающе посмотрел на него, словно раздумывал, в чем следует быть откровенным. Тут он, конечно, слукавил. Своим неуместным возбуждением лорд Коннингтон несколько попортил себе шансы завладеть доверием принца. Человек, подставляющий себя, подставляет дело. — Поворошу малость гадючье гнездо… Хорошо бы с толком употребить столь несвоевременную смерть, — сказал принц напоследок и молча направился к замку. Шаги, послышавшиеся за его спиной спустя время, известили о том, что, наступив на горло собственной гордости, Коннингтон послушно пошел следом. У самых ворот, пока стража суетилась, отворяя перед ними тяжелые ставни, принц велел Коннингтону не тревожиться почем зря и возвращаться до поры к обыденным своим занятиям. Унижать его лишним напоминаем о том, как часто должен применяться язык, Рейегар не стал. Лицо Джона и без того выражало трагедию оскорбленной гордости, незачем сердить его еще более. Тот ответствовал подчеркнуто молчаливым наклонением головы, впрочем, интереса скрыть не сумел — не позволило беспокойное сердце. Войдя в замок, они распрощались — без слов, как водилось между ними еще в ту пору, когда оба, юный лорд Грифоньего Насеста и наследный принц, ходили в оруженосцах. Да и до церемоний ли теперь? У Рейегара не шло из головы подозрение, что его оставили в дураках. Не новость, что знать мечтает видеть короля слепым, глухим или слабоумным. А того лучше — малым ребенком. Быть может, стервятники уже собрались за спиной брата в ожидании смерти Эйериса. При своей слабости к винным чаркам и прочим утехам лорд Стеффон хотя бы не был жаден и жесток — роскошь, которой едва ли стоит ожидать от остальных. Рейегар сжал кулаки. Как скоро новый регент решит избавиться от наследника? И что сначала предложат ему самому: звонкую монету или яд в обеденном кубке? Одно он знал теперь наверняка: только дракон может защитить дракона. В груди у принца вдруг екнуло. Это значило еще кое-что. Куском пергамента Эйерис перечеркнул все до одной его глупые амбиции не за бездействие при Сумеречном Доле, но потому что пренебрег собственной кровью, предпочтя льва дракону. Осознание пронзило Рейегара, как удар молнии. Подобно жалу, засевшему под кожей, болезненному, зудящему, им овладело желание взглянуть королю во всегда гневные глаза и понять, наконец, прав ли он хотя бы сейчас. Сам не свой, Рейегар опрометью бросился к королевским покоям. У дверей стоял лорд-командующий, Герольд Хайтауэр или Белый Бык, свирепой статью и недюжинной силой подтверждающий справедливость данного ему прозвища. В Рейегаре было без пары дюймов шесть футов роста, а шириной плеч, как говорят, он уже превосходил короля в молодые годы, но рядом с сим мужем принц казался себе мальчишкой. Таким, как он, не нужно смотреть свысока, чтобы поставить на место любого — ценное качество. — Сир, — ожидая, что рыцарь пропустит его, Рейегар выступил было вперед, но тот не двинулся места. — Королю хуже, Ваше Высочество. Не велено никого пускать, — рокочущим басом известил белогвардеец. Рейегар начал терять терпение, сегодня будто бы каждый готов поучать и указывать ему, чего делать, а чего нет. — Короля вот-вот не станет, не так ли? Драконы не должны умирать в одиночестве, — оставалось надеяться, что слова прозвучали в его устах столь же твердо, сколь представлялось принцу. В горле у него противно скреблось, как если бы рот вдруг наполнился желчью. Белый Бык был упрям под стать имени, и таким, видно, родился. По крайней мере, иным его не помнили при дворе, а плащом Королевской Гвардии сир Герольд обзавелся еще в бытность принца малолетним ребенком. Именно он стал одним из тех, кто дал Рейегару в руки первый меч, а после обучил искусству укрощения стали. По лицу старого рыцаря нельзя было понять, вспоминал ли он теперь об их дружбе, но, возможно, сказанное принцем возымело должное влияние на его суровое сердце. Не говоря ни слова, лорд-командующий отступил ровно настолько, чтобы Рейегар сумел пройти мимо него внутрь. Сир Герольд не солгал о состоянии короля. Эйериса захватила лихорадка. Не приходя в сознание, он метался по постели, как раненое животное — дракон, пронзенный копьем. Над ним суетился мейстер, моложе и побыстрее дряхлого Пицеля, да только толку от него все равно было немного. Разве погасишь огонь, пожирающий изнутри, холодными примочками? Лучше бы позвали септона, с неожиданной горечью подумалось Рейегару. — Ваша милость, мой принц, ненадобно бы вам здесь быть… — промямлил этот серолицый в сером же облачении человечек, утирая кровь, брызнувшую у короля изо рта после очередного приступа судорожного кашля. Рейегар отвернулся, ему становилось дурно. Нет, такая смерть не про короля, потомка великого Эйегона Драконовластного. — Ты не приказываешь дракону. Иди, я хочу остаться наедине с отцом, — велел он с твердостью, которой, правду говоря, не испытывал. К ним подошла королева, белая, как снег. Серебряная парча ее платья и тонкая витая корона, бледной паутиной лежащая в того же оттенка волосах придавала ей сходство с одной из теней, отброшенных от окна. Рейегар вздрогнул и смутился: менее всего ему хотелось, чтобы нашлись свидетели его слабости. Взгляды их встретились. Смятенный индиговый принца и фиалковый, исполненный светлой грусти Рейеллы; они хранили отражение одного, общего чувства, понятного лишь тем, кто рожден от той же крови, крови дракона. — Делайте так, как сказал мой сын, — спокойно потребовала женщина, и после этих тихих слов не осталось сомнений в непоколебимости ее воли. Когда за мейстером глухо захлопнулась дверь, Рейегар возвратился взором к отцу, однако снести сие зрелище было непросто. Челюсть его дернулась, рот приоткрылся, под опухшими, налитыми кровью веками влажно поблескивали глаза. — Он не был драконом, потому я не мог склониться перед ним, — с болью и разочарованием промолвил принц. Королева мягко улыбнулась, хотя он не ждал от нее никакого ответа. — Драконов нет уже полторы сотни лет, но Таргариены по-прежнему короли. — Я не изменничал против него! Я мог убить Барристана, когда он испросил дозволения на вылазку за стены Сумеречного Дола. Мог разорвать эту проклятую бумажку. Мог убить его сотни раз, но не сделал этого, почему?! — он почти кричал, с каждым ударом сердца раскаленные залпы взрывались в груди Рейегара Таргариена, а кровь кипела так, словно вокруг него ослепительным цветком выросла потрясающая в своем гневе огненная буря. — Все, чего я хотел, это подарить былое величие нашему роду. Пламя и кровь, которые когда-то принес Эйегон в Вестерос. Я хотел, чтобы однажды яйцо проклюнулось. Что значит честь, верность, любовь перед этим? Дыхание оставило принца, но не огонь. Тишина, повисшая в воздухе, когда речи его утихли, пахла пеплом. Тогда запястье пронзила резкая боль, хлынувшая в рассудок потоком ледяной воды. Со смесью ужаса и отвращения Рейегар опустил взгляд на собственную руку, заключенную в кольцо костлявых, изогнутых, как у хищной птицы, пальцев. Стряхнуть их было никак не возможно: в том месте, где Эйерис удерживал его, кожу не покрывала ткань дублета, и длинные ногти, успевшие обратиться когтями истинного зверя за долгие недели без процедур, словно врастали в незащищенную плоть. — Яйцо… Треснуло, — затуманенные глаза короля лиловели в полумраке. — В колыбели Рейегара. Эйегон велел… Пламени… Дать пламени. Он не узнавал его. Не видел никого из них, ни сына, ни жены. Однако речь Эйериса не звучала горячечным бредом. Летний Замок — вот, о чем он говорил, и Рейегар позабыл о крови, выступившей под прикосновением отца. Взволнованный трепет поднимался в его груди, как бывало всегда, когда он увлекался мыслью о старом замке. Замшелые развалины, камень, тронутый копотью, стонущий неприкаянным призраком зябкий сквозняк. Все это полнилось для него страшной загадкой, манило и пугало в одно время. Столько лет Рейегар искал ответы на вопросы, которые понимали лишь мертвецы. И быть может, подозревал в глубине души, что сам является ключом, разгадкой в руках Неведомого. Губы короля продолжали истово шевелиться в едва различимом шепоте. Принц припал на колени, чтобы разобрать его. Изможденное лицо отца оказалось так близко, что пекельное дыхание, исторгаемое слабой грудью, полоскало огнем ему по щекам. — Что сталось с яйцом?! — дрожь сотрясала их обоих. — Жизнь за смерть, — прохрипел Эйерис, глаза закатились под веки, красная пена пузырилась на безжизненных губах; он затих, и его ладонь обмякла в руке Рейегара.