Узник

      Ему казалось, что он звонко бежит по темноте. Внутри неё. Не замечает отсутствия света и ныряет в невидимый туман. Шаги отдавались эхом в пространстве, и от постоянных звуков собственного существования потихоньку сходишь с ума. Тэхён думал о многом, с того самого дня, когда над ним стоял правитель Чосона и озвучил смешной приговор. Старик смотрел на него странно, под гневом подвывала жалость, в Тэхёне же тогда горела ослепляющая ярость. Никогда он не чувствовал того, как сила эмоций преобладает над телом. Тогда пленнику казалось, что он взорвётся; настолько в нём буйствовала ненависть, столь искренняя и разрушительная, что тело представлялось чем-то хрупким, тонким, чем-то вроде сосуда, по которому в любой момент могут поползти трещинки. Он желал скорее не справедливости, а крови. Гнилая месть, обида, тоска по ушедшим близким взывала к чему-то грязному, поступку не человечному, а звериному. Ему хотелось забрать всё: спокойствие, близких, власть, детей — всё то, чем они дорожат также, как он дорожил отцом и братом. Домом, который всегда стоял за спиной и служил опорой, местом, окутанным теплотой и доверием. Когда крепкую стену позади разрушили, по камню за камнем, Тэхён почувствовал себя брошенным, уязвимым, одиноким. Он не знал, что делать. Тэхён мог только злиться, проклинать, желать смерти другим и одновременно себе. Собственное существование теряло всякий смысл, когда осознание ударило по голове — один. Совершенно один в этом огромном мире, презираемый и осуждаемый всеми. Кошмары преследовали долгое время, забрали аппетит к самой жизни, оставляли после себя лишь назойливые и угнетающие мысли. Ему не единожды снился отец. Тэхён гнался за его силуэтом, а достигая его, ловил улыбку и руку, треплющую мальчишку по волосам. В глазах Вубина он встречал вину и безмолвное «прости», когда пленник просил вернуться. Он кричал и бежал за ним, словно это просто: подняться из мёртвых и переступить порог настоящей жизни.       Просыпаясь, Ким часто плакал. Ребёнок внутри него топал ногами и не принимал действительность. Бессонные ночи влекли за собой пустоту, от которой хотелось разодрать горло и выблевать это разъедающее чувство.       Потом прошли долгие месяцы службы принцессе Джухён. Ослушание и первое наказание, когда девчонка осадила его пыл и показала реальность во всей её красе. Шрамы на спине по ночам болели фантомной болью и по-змеиному шептали: «Слуга. Слуга принцессы. Раб дворца».       И сейчас, еле волоча ноги по темноте, он никогда не думал, что ощутит столь яркие эмоции вновь. Те эмоции, когда тело кажется чужим и ненужным, столь крохотным для его мыслей и чувств. Тэхён несколько часов сидел в неизвестной комнате этого дома. Глядел под свои ноги и вырисовывал линии на дощатом полу. Пытался успокоиться и обдумать случившееся. До крови царапал руки, чтобы боль отрезвляла и подтверждала реальность всех событий. Потому что это легко, очень легко сойти с ума и выдумать то, чего не было и никогда не будет. — Это ведь невозможно, да? — шептал пленник в пустоту, а после беззвучно смеялся. Сил не хватало ни на что.       В мыслях он до сих пор там, на площади, около таверны, где он ждал Правду в лице человека. Вот камушек подлетает к его ногам, вот стоит незнакомый силуэт на противоположной улице и вот он, глупец, бежит изо всех сил в пучину неизвестности.       Темнота улочки чуть рассеивается под светом звездного неба и он видит непримечательную повозку. Порог. Порог, за которым нет хода назад.       Тэхён только отдышался и без сомнений залез в неё. Там, внутри, сидел человек. Капюшон скрывал лицо, а атмосфера была столь нагнетающей, из-за чего создавалось ощущение, что повозка с незнакомым человеком оторвана от шумного мира и неспешно идущего времени.       Тэхён ждал. Он ждал всё это время и данное молчание, хоть и раздражало, но не выводило из себя. Пленник не хотел показаться вспыльчивым и глупым ребёнком, ведомый лишь своими чувствами и олицетворяющий пешку в крупной игре. Он хотел стать надёжным, благоразумным союзником, которому откроются, если не все, то множества карт. Кожа горела и покрылась испариной, но Тэхён ничего не спрашивал даже тогда, когда повозка тронулась с места. Он смотрел в ожидании на человека напротив, сверлил взглядом, от которого сбивается дыхание. И незнакомец напротив, наверное, понял его, раз подал признаки своей жизни, подняв руки. Тэхён внимал каждому движению, следил за чужими пальцами, которые обхватили ткань плаща, а после мягко отбросили её назад. Глаза к глазам, застывшее ожидание в стеклянных зрачках и пробитый насквозь Тэхён. Перед ним сидел Намджун. Ким Намджун, некогда мёртвый брат.       Юноша не помнил своих чувств. Он не осознавал себя тогда и не осознаёт сейчас. Реальность теряет свои четкие границы и конструкция из правд жизни рушится прямо на глазах. Эмоции не влить в одну ёмкость и не определить одним словом, они не отдают неприступным ароматом горечи. В них плывёт сладость сумасшествия, охватывающего рассудок за секунды промедления. Размеренный стук в дверь заставляет вздрогнуть, Тэхён поворачивает голову и видит Ёнджо, стоящего в проёме дверей. Миг удивления подавляется сухой усмешкой, потому что в болоте мыслей грохочут слова брата; Тэхён теперь знает, что Ёнджо вовсе не обычный, послушный слуга Её Сиятельства, и господствует над ним другой хозяин; он — лишь очередная подставная фигура для ослеплённых.       И Тэхён был среди них — обманутых. И, возможно, был бы до самого конца, если не собственная тяга к риску.       Ёнджо садится рядом, Ким лишь плотно стискивает челюсти и поднимает взгляд черных неразличимых глаз. Он не знает, что чувствовать и что делать в данной ситуации, разве что переспрашивать о действительности происходящих событий. Пленник хочет сказать многое, от пропитанных сарказмом обращений до уставшего «Всё так и было запланировано?»       Хотя, к чему спрашивать очевидные вещи, когда еще двумя часами ранее, они сидели вместе с Намджуном в одной повозке и обсудили все интересующие вопросы обоих сторон. С Намджуном.       Имя скользит на языке, но ему не хватает смелости произнести всё вслух. Мираж рассеется, стоит выпустить мысли наружу.       Сумасшествие, не иначе.       Как такое может быть? Намджун жив. Всё это время был жив, ходил с ним на одной земле, дышал одним воздухом, чувствовал, мыслил, ненавидел. Там, в переулке, стоило пленнику увидеть лицо родного брата, Тэ тут же потерял дыхание. Забыл, какого это — вдыхать и выдыхать воздух, который в какой-то момент стал невыносимо влажным и удушливым. Тэхён не знал, билось ли его сердце, когда старший Ким придвинулся ближе и захватил в крепкие, тёплые объятия. Джун обнимал долго, по-родному, ждал, когда младший брат отойдёт от шокового состояния, но получал лишь сбитое дыхание, близкое к панически-предсмертному. Тогда его руки невольно тряслись и никак не могли выдержать свою тяжесть, не могли обнять в ответ, также крепко сжать за плечи, ощупать, чтобы понять и принять — Намджун был реален. Реален в мягкой улыбке, в глубоком взгляде, в пролегающих под глазами синеве синяков — реален во всём, даже в этих больших ладонях, под которыми быстро бьющееся сердце находило спокойствие, как будто иначе быть не могло.       Легче поверить в то, что темнота съела точность зрения и человек напротив напоминал мёртвого (уже живого) брата из-за игр и переплетений света, но теплота родного тела и мягкий голос, повторяющий «Всё хорошо» утверждали обратное.       Тэхён задыхался, уткнувшись лицом в чужое плечо, он блуждал глазами по темноте, в то время как зарытая рана взобралась наружу и растеряла щит кривых швов. Тэхён и сам не заметил, как начал плакать. Молча, но всё же пропуская всю детскую обиду через себя. Трясущиеся руки обрели силу и он резко обнял в ответ, обнял так, что из чужой груди выбился воздух. Тэхён сжимал Намджуна так, как будто боялся, боялся, что это очередной сон, что он потеряет родного брата с приходом солнечного света и иллюзия знакомого запаха растворится волной ветра.       Но Намджун оставался рядом и через минуту, и через десять. Намджун не исчезал, как отец. Он гладил по волосам, улыбался, в нём не было ничего призрачно-сомнительного. Жив. Жив. Жив.       О чём-то другом Тэхён не мог думать, он следил за каждым движением брата, когда объятия всё-таки мягко расцепились. Тысячу вопросов из «Как? Когда? Почему?» исчезали рядом со счастливой, практически беззаботной улыбкой. — Вы обижены на меня? — поток воспоминаний прерывается голосом настоящего. Ёнджо, сидевший совсем рядом, не отводил взгляда. Тяжелый вздох сорвался наружу и ему потребовалось некоторое время, чтобы обдумать вопрос. Обида? На Ёнджо? Возможно, она есть, но точно не сейчас. Все его мысли сводились к одному человеку — к Намджуну и к его словам. — Почему я должен обижаться, — ровно говорит пленник и пытается расслабить плечи. — Немного, разве что, расстроен. Мне казалось, все мои действия продуманы и сделаны мною, но увы. — Так и есть. — С чего бы? Все мои вылазки в город осуществлены с твоей помощью. — Но все решения также были приняты Вами. Я не контролировал Ваши мысли, всего лишь подстраивался под Ваши ходы, никто и не думал, что Вы напишете письмо одному из господ. Тэхён никак не ответил, лишь сжал кулаки, отчего на коже выступили вены. — Господин Намджун рассказал Вам обо всём? — Всё, что посчитал нужным. — И что же Вы решили? — Ёнджо, — Тэхён остановил скорее не слугу, а себя. Он не мог здраво оценить всю ситуацию и, возможно, сожаления о произнесенных словах съедят заживо позже, но докладывать всё Ёнджо и довериться ему вновь — не мудро. Оказываясь посреди последних событий, ты начинаешь сомневаться в себе, в трезвости своего ума, что говорить о совершенно чужих людях, которые преследуют иные цели и готовы отдать за них свои души? — Могу ли я тебе доверять? — не было никакого вопроса, всё сводилось к грустной усмешке, к тому, что теперь не будет как раньше. Что Тэхён больше не тряпичная марионетка, чьи эмоции и чувства выпотрошены наружу, открыты и распоряжаемы всеми. — Я не ответственен за Ваши решения, — лицо слуги оставалось бесстрастным. — Нам уже пора во дворец.       Ёнджо не стал больше ничего говорить; он поднялся с пола и направился к двери, обернулся к Киму и посмотрел в ожидании. Тело словно налилось свинцом, тяжело было контролировать и поднимать его, но, тем не менее, Тэхён встал. Внутри бутонами расцветала необъяснимая пустота, не было желания ни дышать, ни говорить, ни жить под куполом Чосона. Нет, даже не так, не хотелось быть рядом с людьми, неважно какими — они везде подозрительно схожие.       Они спокойно вышли из комнаты и остановились посреди тёмного пустого коридора. Маленькие факелы кое-как освещали путь, огонь подрагивал от каждого движения. Снаружи дом совершенно обычный, непримечательный, даже в какой-то степени маленький, но изнутри комнаты, коридоры, подвалы строились не самым обычным образом. Ёнджо не торопил его, а возможно и торопил, но озвучить недовольство не осмелился — Тэхён не знал, он закрыл глаза и пытался найти отголоски себя. Настоящего себя, Ким Тэхёна — сына Вубина, воина не столько тела, сколько души. Он — не пленник, не раб дворца, Его Величества или принцессы Джухён. Каждое слово, каждый жест, улыбка, плачь, боль, радость, горе — всё принадлежит только ему. Не Ёнджо и кому-либо еще. Так почему же он не чувствует облегчение? Не чувствует опору ни в себе, ни позади.       Намджун ворвался в его жизнь неожиданно, и его появление перечеркнуло всё плохое, что случалось ранее; Тэхён готов подарить ему всю нежную любовь, готов преодолевать трудности, крепко держась за его ладонь — они же братья. Так их воспитывал Вубин, так они боролись против мира и стояли спиной друг к другу. Защищали и были защищенными.       Так почему же сейчас объятия Намджуна холодом осели на теле? Почему позади пустое одиночество и он продолжает падать?       В чьей голове проблема? Неужели нужно время, чтобы осознать и принять? Тэхён принял, принял ожившего старшего брата, и тот момент радости и неописуемого счастья, секунды, когда дыхание и улыбка Джуна были смыслом существования всего мира он не забудет никогда.       Неужели Тэхёна так расстроил последующий разговор? Причина всех этих войн, смерти отца, товарищей? Что именно выбивает его из строя и не позволяет счастливо улыбнуться, кладя руку на сердце? Что не позволяет чувствовать себя защищенным?       По коридорам раздаются звуки шагов. Размеренные, приближающиеся. Они становятся всё громче, Тэхён открывает глаза, останавливая поток воспоминаний. Вглядывается в движущуюся тень и обессиленный выдох срывается с губ — Джухён уверенным шагом идёт прямо на них.       Неужели и она тут? Почему? Хотя стоило догадаться, ведь Ёнджо — вечное свидетельство её присутствия.        Тэхён не хотел задавать вопросы и знать, что известно принцессе, с кем Джухён говорила; он спокойно смотрел на неё, на то, как свет огней разгоняет тени, позволяя увидеть помрачневшее лицо. И пленник видит, видит плотно сомкнутые челюсти, скованную походку, пляски пламени в мокрых глазах — абсолютно всё выбивается, противореча привычному состоянию принцессы. Когда она встаёт напротив них, Тэхён ничего не делает — ни кланяется, ни опускает взгляд — всё также сверлит глазами, ловит красоту в деталях. В том, как Джухён боится разомкнуть сжатые губы, как наскоро собранная хладнокровность — совершенно нелепая — трещит по швам, как влажные глаза переполнены обидой железного сердца.       Железное сердце.       И оно умеет рваться, кровоточить, кричать; плавиться под жаром предательства, но не быть уязвимым.       Тэхён вроде и ничего не знает — ему банально не говорят, но он понимает, прекрасно понимает для кого кипит ненависть Джухён в пульсирующей точке под рёбрами. Ёнджо.       Она смотрит только на Ёнджо, при этом спокойно дышит, хочет так дышать, а не сорваться в пропасть, где чувства ничем не скованы, свободны — опасны в криках, искренности, проклятиях.       «Накричи», — думает пленник, хотя не знает с кем она говорила и отчего так зла. Тэхён догадывается, но не строит домыслов. Он только смотрит, как близкие становятся далёкими, друзья — врагами, любимые — ненавидимыми, преданность — обманом. Они казались окаменевшими душами, но это не так; скорее — горящими.       Внезапно Киму хочется сделать шаг и закрыть собой Ёнджо, не для защиты — просто, чтобы Джухён отпустило, чтобы она задышала и прекратила так сильно стискивать кулаки, но он не успевает вдохнуть — влепленная пощечина звоном разлетается по пустому коридору. Тэхён неподвижно и скорее ошеломлённо стоит на месте.       У Джухён горит рука и чуть подрагивают кончики пальцев — Ёнджо не поднимает голову, лишь осторожно притрагивается к месту удара.        Выдох и невозможность прощения. — Ёнджо, — дрожавший голос обретает силу. — Ты мне отныне не служишь.