Узник

      Тишина может быть опасной. В одиночестве восприятие мира становится острее, позади толкается поспешность, необдуманность и возможность совершения ошибки возрастает до необъяснимых высот. В опасной тишине ты и видишь человека по-другому. Пытаешься прочесть его мысли, превращаешь в однобокое существо с ограниченным спектром чувств. В Джухён, в её опущенном взгляде он видел горькую пустоту. Предательство пробило насквозь, одарило ребёнка звонкой пощечиной и громко рассмеялось в ответ. Оно, задыхаясь и не скрывая улыбки, кричало:       «Чего ты ждал, глупый человек?»       Раны. Они разбросаны по всему телу, кровоточат, Джухён будто внимательно рассматривает их: где именно совершена ошибка, почему она споткнулась, а сейчас не способна быстро подняться. Тэхён уверен, что след этой ночи усядется на теле принцессы в виде шрама или родимых пятен, будет служить постоянным напоминанием о том, что падать — очень больно, подняться — не всегда легко и возможно. Тишина казалась прогорклой. Она не успокаивала, только настораживала, отдавала неприятным привкусом. Повозка качалась из-за неровностей дороги, несколько минут назад Бэ дёрнула ткань с хлипкой дверцы и ночной свет размельчил уже привычную тьму. Джухён не пожелала быть с Ёнджо в одной повозке, поэтому слуга временно остался у порога злополучного дома. Тэхён чувствовал малую растерянность перед тем, как покинуть то место; он хотел еще раз увидеть брата, попрощаться или просто обнять, но только потом пленник осознал глупость таких затей. Если Джухён открылась тайна определенных королевских игр, в которых Ёнджо — не последняя по важности фигура, это не значит, что она знает о существовании Намджуна. В конце концов, не все тайны подвержены раскрытию и мёртвый Джун — точный, неопровержимый факт для многих высочеств.       Несколько месяцев назад, Вубин был объявлен предателем, его сковала стража, немедленно поместив в темницу. Это произошло настолько неожиданно, что во дворце началась настоящая паника, мало кто верил и осознавал, что прямо на их глазах один из самых близких людей короля пытался отравить правителя с помощью яда. Намджун рассказал Тэхёну, что за несколько дней до этого, у него был разговор с отцом, в котором мужчина предложил своему сыну отправиться к младшему брату, но Намджун мгновенно отказался и отложил затею, не заподозрив ничего странного, не восприняв всё настолько всерьёз, насколько нужно было; он предчувствовал многое, но не скорую казнь отца на площади Чосона.       Тэхён представлял себя на месте брата, представлял этот страх, испуг, беспомощность и тревогу со всех сторон. Намджун сказал, что той ночью кто-то схватил его, застал врасплох и повязал. Без каких-либо объяснений и возможности сопротивления, его поволокли предположительно в одну из темниц, где держали привязанным к стулу, но никоим образом не пытали и не допрашивали. Джун думал, что ответственность за сей поступок лежит на королевской страже, но как выяснилось позже: отнюдь нет.       Ожидание сводило с ума, он смиренно положился на своего отца, почему-то был уверен в том, что каждый шаг — даже этот — продуман им, ведь еще никто не причинил вреда. Надежды рухнули, когда Намджуну монотонным голосом сообщили о преступлениях Вубина, о казни на ближайшем рассвете, о последствиях.       Дом, в котором он спокойно спал, был перевёрнут, все слуги убиты за закрытыми дверями. Преступление главы семьи — преступление всего дома, — гласит неизменный закон.       Намджун не осознавал масштаб происходящего, пока его не пустили в камеру к отцу; измождённое лицо распознавалось не сразу, он сел рядом, почувствовал спиной сырую холодную стену, но ничего не сказал. Осторожно рассмотрел тело взрослого человека, пытался найти тяжелую рану или побои, но нет, Вубин был цел, лишь грязные пряди выбивались из растрепанного пучка волос и неприятно прилипали к лицу. Намджун не спрашивал, не кричал, не плакал — он просто сидел рядом и смотрел на факел, висящий за решетками камеры. Время теряло свою четкую структуру и буквально издевалось над сознанием из старших братьев, оно было мучительно медленным и одновременно слишком скоротечным. Что будет? Неужели их действительно поведут к палачу и беспощадно отрубят головы перед народом? За что? За что его отец провинился перед Его Величеством? И свои последние часы короткой жизни он проведёт в маленькой коморке? А светлое небо он увидит только перед тем, как смерть отсечёт косой им головы?       Когда Вубин молчал второй час и вместо того, чтобы всё объяснить, он стал рассматривать глубокие линии на ладонях подобно рисункам, Намджун не выдержал и задал один вопрос: — Что будет с Тэхёном? — Сукчон не тронет его. Твой братец плывёт по морям и не имеет никакого отношения к происходящим событиям, — надломленная усмешка отразилась на потрескавшихся губах мужчины, отчего Намджун пришел в ярость. Разве тут есть чему улыбаться? Разве не они сейчас, грязные и измученные, сидят в подземельях дворца? Не над ним, одним из высочеств, братом самого короля часами ранее явно измывались и пренебрегали былой властью? — Неужели? С чего ты решил, что они не отправят за ним отряд? — истеричные нотки проскользнули в вырвавшемся вопросе. О чем отец говорит? С каких пор расстояние гарантирует безопасность? — Его Величество обещал. — Обещал… — подобно тени повторил за ним Намджун и крепко сжал кулаки. — Вы ведь шутите, верно, отец? Как мы можем верить Его Величеству? С чего бы Тэхёна оставлять в живых? Думаете, что он так просто примет нашу смерть? Что он не попытается отомстить, узнав о несправедливости?       Несправедливость. Почему-то Джун был уверен в том, что произошло недопонимание, ошибка. Он сердился, не зная абсолютным счетом ничего, хотел попасть в цель наобум.       Намджун отличался от Тэхёна. Всегда и с самого детства. Об этом говорили как любопытные слуги, так и разговорчивые высочества. Маленький Тэхён был открыт и беззаботен, правила мира для него удивительно просты: грустно — плачь, весело — смейся, обижают — бей, нравится — люби, нет — избегай. Он часто дразнил старших, дрался со сверстниками и сбегал из дворца, что не скажешь о Намджуне, у которого взгляд всегда был подкован необъяснимой задумчивостью. Как будто мир с рождения открылся ему своей самой отвратительной стороной, полной страшных сказок и монстров, где добро — сомнительно, а зло — постоянно. Маленькому Намджуну нравилось читать книги, разговаривать со взрослыми и спрашивать о серьёзных вещах; не нравилось драться глупо и без причин, силу же ребёнок доказывал на тренировках, на мечах с беспощадным наставником.       Братья не сходились в характерах, но умудрялись дополнять друг друга; шумный Тэхён всегда доставал старшего и демонстрировал счастье в его самых простых обличьях, Намджун же неосознанно был для него как примером, так и постоянным соперником.       И такими они были для всех: Намджун — умным, рассудительным и не щедрым на эмоции мальчишкой, Тэхён — эмоциональным, честным и простым. Каждый считал своей обязанностью подчеркнуть контраст между детьми, похвалить одного за глубокий ум в столь юном возрасте и возложить тяжести сурового мира на неокрепшие плечи, другого же осудить за легкомысленность и постоянную непосредственность. Вубин никак не отвечал на такие замечания, только гладил сыновей по волосам и молчаливо кивал гостям. Многие принимали это за согласие и лёгкую разочарованность отца в младшем сыне, который по меркам животного царства совсем слабый, хиленький жеребец, не умеющий стоять на своих дрожащих ногах, однако мысли Вубина имели совсем другой расклад.       Намджун слабее Тэхёна.       Говорят, такое распознать может лишь родитель. И Вубин видел Намджуна, который прятал все свои страхи за каменным лицом, видел его поджимающиеся губы с гулко бьющимся сердцем, видел расправленные плечи, но не уверенность, видел, как беспокойно спал, хныкал, но молчал, держал всё в себе. Намджун был слабее Тэхёна.       И Вубин вовсе не сравнивал способности ума и тела, нет.       Намджун не любил показывать свои страхи. Он прятал их в себе, всё глубже и глубже, но не решал и не уничтожал. Он жил с паразитами, позволял им грызть себя самого изнутри, терпел кошмары, но лишь бы никто не узнал.       Тэхён же не такой. Мальчишка мог отставать во многом, но он никогда не был позади по своей воле. Стоит появиться цели, Тэхён приложит все усилия, чтобы достичь её — новой непознанной высоты. Тэхён не позволял преградам тяжелым грузом следовать за ним, он либо рушил их напролом, либо обходил, во всяком случае не был привязан к тому, что осадком травило душу. Он не мог держать что-то нудно-зудящее внутри себя, он любил чистоту души и разума. И в этом его превосходство, столь огромное, но незаметное для всех людей. Вубин любил сыновей. По-разному.       Дорожил одинаково. — У него больше не будет дома, только могила! Как Вы можете допустить такое… — злость спутывала слова и заставляла Намджуна кипеть от тонны возмущений и недовольства. Как это возможно, хранить молчание в такой ситуации, когда каждый из них в шаге от смерти — безустанного друга, следующего по пятам и ужасно не отстающего? Вместо ответа, Намджун почувствовал чужую ладонь на своей голове. Отец желал погладить по волосам, но старший Ким тут же отбился и разозлился больше прежнего. Смотрел прямо и ждал слов. Все эти замысловатые действия, улыбки, объятия — Намджун не понимал и даже не хотел начинать. Слова. Ему нужны лишь слова, точные и простые, правда в первобытном обличье. — Ты ведь боишься за себя, Намджун, — тихо выдохнул Вубин и заметил, как невольно поджались бледные губы. — Я также боюсь и за Тэхёна. Он мой брат. — Несомненно. Но сейчас под угрозой только ты. — Н-нет… — В этом нет ничего постыдного. Бояться смерти нормально, Намджун. Бояться чего-либо нормально. — Тогда говорите. Расскажите мне обо всём. За что мне умереть? — С чего решил, что умрёшь? — Мне сказали, что казнь состоится в ближайшие дни. — Ты не умрёшь из-за меня ни сегодня, ни завтра. Ни когда-либо еще. — Что это значит? — руки ослабели. Они прекратили сжиматься, лишь болтались вдоль поникшего тела. — Чосон ждут большие перемены и, увы, Его Величество находится по другую сторону этой битвы. Предыдущей ночью я действительно пытался убить его, однако ничего не получилось и по моей просьбе тебя привели сюда. Никто не знает о твоём местоположении, наверху, скорее всего, сплошная суета. Твоё отсутствие посчитают за запланированный побег, некоторое время придётся отсидеться тут, а позже тебе обязательно помогут. — Почему Вы ничего не говорили мне? Я всегда был рядом. — Борьба между фракциями не должна была касаться моей семьи, но больше этого не избежать. Запомни, моё преступление — гарантия твоей и Тэхёна жизни. Вам помогут, как только уляжется шум. Это моё обещание, Намджун. — И я должен смириться? Отпустить Вас на самосуд глупцов? Зачем Вы пошли против короля?       Вубин не ответил, лишь глубоко задышал и откинулся назад, на сырую стену. Намджун, не контролируя собственных эмоций и надвигающейся истерики, схватил отца за руки и посмотрел в самые глаза. — Выпросите у Его Величества свою жизнь, не только нашу с Тэхёном, отец. Вы не можете умереть, слышите? Как Вы можете оставить меня тут, как смеете легко принять свою казнь?       Тишина не сдавила горло и не ощущалась чем-то болезненным. Она просто была, словно мир изначально родился тихим и безмолвным. — Отец?..       Намджун содрогнулся, хватка ослабела.       Вубин смирился. В его взгляде не было ничего, за что можно было зацепиться. Он принял смерть, нет, он уже считал себя мёртвым. Ужас комом застыл в горле, потому что Намджун видел напротив себя эфемерного призрака, молчаливо прощающегося с близкими в последние секунды ускользающей жизни.

***

      По возвращению во дворец, Джухён безмолвно удаляется в свои покои, не обратив на следившего за ней Тэхёном никакого внимания. Пленник долго топчется перед порогом её комнаты, но в итоге, предавшись сомнениям, направляется к себе.       Из открытых окон до сих пор улавливается праздничный шум. Он был тонким и практически иллюзорным, но свидетельствовал о двойственности мира. Где-то воскрешаются близкие люди, где-то они больно предают, а где-то Чусок до сих пор искрится и сидит в сердцах людей, не утихая в глубине ночного неба.       Двигаться — странно. Дышать — тоже. Говорить — страшно слышать собственный голос, он словно эхом отдаётся откуда-то издалека. Холодный ветер проникает под рубаху и кусает позвонки напряженной спины. Мысли разъехались по двум сторонам: Тэхён не мог не думать не только о Намджуне, но теперь и о Джухён.       Ким сжимает и разжимает кулаки. Рассматривает под бледным лунным светом свои руки. Ярость вскипает в нём также, как и безумство: он бьёт себя по лицу резко и необдуманно, откидывается назад — на прохладный дощатый пол, хватается одной рукой за шею и царапает до кровоподтёков. Дыхание сбивается к чертям, но он чувствует острую необходимость уничтожить себя по всем фронтам.       Где находится душа? Там, глубоко внутри? Вздрогнет ли она от очередного удара или продолжит безмятежное издевательство над рассудком?       Тэхён останавливается, когда чувствует металлический привкус во рту — прокусил язык.       Сон не подступится к нему этой ночью. Несмотря на усталость и некую изнурённость, Тэхён не сможет уснуть, даже если выпьет бочку какого-нибудь травяного напитка. Колени чуть подгибаются, когда он поднимается с пола и окончательно выпрямляется. Навещать высочеств в ночное время нежелательно, если они сами того не возжелают, но Киму становится всё равно: стража не особо следит за тем, кто и зачем ходит по коридорам, многих из них даже нет во дворце; они исполняют свой долг в очередной таверне, глуша изнурённый день рисовым вином.       Тэхёну казалось, что он шагает довольно-таки медленно: качаясь из стороны в сторону, подобно раненному или пьяному, но до дверей принцессы он добирается подозрительно быстро. Прошло не больше пяти минут, а он уже стоит напротив её покоев; разделяет их сущая несуразность в виде нескольких деревянных досок.       На размеренный стук отвечают тишиной. Долгой и мёртвой, что Ким хочет выбить дверца одним ударом ноги, но «Входи» раздаётся раньше. Пленнику показалось, что следом было произнесено его имя, словно Джухён давно знала кем будет её ночной гость, но нет. Как только он перешел невысокий порог, пленник встретил взгляд, полный облегчения. — Боялись увидеть Ёнджо? — с языка мгновенно срывается предположение, Джухён же хмурит брови. К его удивлению, за эти несколько часов она не сняла с себя тяжелую одежду вместе с украшениями, лишь сидит с натянутым до предела спокойствием за книгой. Листает страницы под тёплым светом свечей, но не вникает в суть, — уверен Тэхён, потому что идеологии Конфуция не втискиваются в ряд других идей по причине своей чистоты и благородства. Мысли же Джухён сочатся ядом. Не дождавшись в ответ ничего, кроме пристального взгляда, Ким бесстрашно продолжает. — Ему придётся долго молить о прощении. — Прощении? — безэмоционально переспрашивает Бэ и сдерживает в себе злую усмешку. Тэхён знает, что его слова — совершенная глупость для принцессы, нелепая шутка уличного шута, но тем не менее он рискует. Тэхён не особо размышляет о взаимоотношениях между Её Сиятельством и Ёнджо, былого доверия не вернуть, да и кому оно нужно, когда из-за спины торчит нож.       Тэхён сорвался с цепи.       Он шел сюда с мыслью утешить, пришел — провоцирует, грызётся. Побитый щенок, узник своих чувств. — Ты вероятно не в своём уме, — прежний ледяной тон смягчается, когда принцесса переводит тему. — Что с твоим лицом?       На стекле подсвечника пленник видит своё лицо: запекшаяся кровь в уголке губ, сетка ссадин около подбородка и медленно опухает левая щека. Шею ничего не скрывает, на ней печатью стоят следы сильной хватки и царапин.       Маленький огонёк свечи сжирает Тэхёна полностью и грозится оставить ожоги отражению.       Джухён поднимается с места и садится прямо перед ним. Разглядывает некоторое время, а после хватает за подбородок и поворачивает из стороны в сторону в поиске других увечий. Рука принцессы холодная, хватка — твёрдая, ничуть не характерная её внешнему виду. — Кто это сделал?       Скажи Тэхён, что сам, догадки Джухён о его сумасшествии подтвердятся. — Упал, — сомнения. — Не верится, Ваше Сиятельство? — разбитые губы дрогнули в секундной улыбке. Джухён с отвращением отталкивает его и хочет вернуться на своё место, но пленник перехватывает запястье и удерживает на месте, прижимая чужую ладонь к своему лицу. — Нам ведь нужно поговорить, принцесса. — И о чём же? — С кем Вы были в том доме? Как туда добрались? Искали меня? — Берёшь на себя слишком много. — Каким образом Ёнджо предал Ваше доверие? — Я не собираюсь отвечать. Последний шанс, вся язвительность и некая игривость притупляются. — Мы на одной стороне?       Джухён молчит, но рука по-прежнему напряженная. Она наклоняется к чужому лицу так, что пленник чувствует тёплое дыхание на своей щеке и вместе с тем ловит отзеркаленную усмешку. — Что, если нет? Поступишь также, как Ёнджо? — она выдёргивает свою руку, но не уходит, садится напротив и словно принимает правила игры. Не знаю.       Ким и вправду не знал, как выдержать тяжесть чужих обид. — В любом случае, — принцесса прерывает его размышления и растерянность. — Война между партиями, о которой мы предполагали, реальна и зашла куда дальше положенного. Говорила я с Ли Сугыном, он приходился другом моей матери и рассказал, что она вместе с дядей Вубином были скрытыми членами западной фракции.       Честно, открыто, на одном дыхании, от того и подозрительно. Джухён выпалила без раздумий, как будто терять уже нечего и все секреты Тэхёна на её ладони. — Так Вам всё известно. — Не совсем. Я не знаю подробностей дела твоего отца, могу только догадываться. — Что позволяет Вам так легко обсуждать это со мной? — Ты задал мне вопросы и ждал ответов. У меня хорошее настроение и я потакаю твоим желаниям. — Очень уж хорошее настроение, — хмыкает Тэхён, но сам предаётся размышлениям, кто такой Ли Сугын. — Так чью сторону Вы приняли, Ваше Сиятельство?       Молчание. Стеклянные пронзительные глаза Джухён настораживали. Что с ней, чёрт возьми, не так? — Лучше ты мне скажи, Тэхён, — голос снижается до шепота. — Какого это, вновь обрести брата?