Узник

      Рассвет мягко поднимался над Чосоном, облака спокойно плыли по небу и ласкались в объятиях яркого солнца. Птицы, живущие под черепицей дворца, тут же просыпались, разлетаясь по еще сонному городу и разрушая утреннюю тишину. В такое время Чосон казался красивым; вот простираются урожайные поля с высокой травой, за ними молчаливые, но могучие леса, в окружении всего этого — сам город, живой, разный, где-то хлипкий и полный болезни, где-то шумный, неумолкающий; вдоль холмов прорезаются реки, и над всем этим нетронутым, сонным миром возвышается дворец. Он стоит на возвышенности, огражденный, якобы чужой, но всё же вылощенный, прекрасный, утонченный. Дворец внешне не поддается столетиям времён, он не горит под лучами солнца, но в его глубинах где-то сыплется песок, а вскоре, через век-другой, земля поглотит человеческое творение.       Чосон был красив в предрассветных сумерках, он был невинен в коротком сне и не вещал никакой беды до полного пробуждения людей.       Тэхён успел встретить рассвет распухшими от усталости глазами. Поднимающееся солнце не обрадовало, скорее огорчило, потому что вставать не хотелось, думать — тоже. Ему нравится бессознательность, нравится тишина, а мысли — нет. Они пожирают, гложут изнутри, сейчас они чем-то схожи с топотом сотни лошадей. Лошади несутся в его голове по кругу, звон копыт не утихает, отдаётся эхом. Тэхёну хочется схватиться за наточенную сталь, схватиться крепко настолько, насколько это возможно, словно оружие и его кисть — одно целое, не отпускать, ни за что, потому что в руке — гарантия желанного покоя. Всегда и во все времена, оружие, смерть — гарантия мира и одновременно войны.       Что бы он делал дальше? Тэхён бы нырнул в самую глубь буйствующих животных. Он бы смотрел на каждого из них, всматривался, ища ответный взгляд, но недолго. Ему не хотелось понимать. Ему хотелось тишины, и потому Тэхён, стискивая зубы, размахивает мечом по крепкой плоти, режет до самых позвонков лошадиные шеи, однако чувство усталости не настигает. Наоборот. Кровь пропитывает одежду, затем кожу. Тэхён чувствует её даже во рту, массивные тела падают повсюду, теперь под ним гора ненужных трупов. Всё во имя тишины. Несбыточной. Цокот копыт не прекращается.       Пленник сверлит взглядом дверь, еле сохраняя сидячее положение. Еще чуть-чуть, еще секунда и дверь кто-то откроет. Правда, Тэхён не совсем понимает, кого и что именно он ожидает. Из открытого окна позади убаюкивает свежий ветер, он едва касается ран на шее и лице, напоминая о произошедшей ночи. Тэхён дышит размеренно и, не вытерпев, резко разворачивается. В противоположном углу находится таз с прохладной водой, пленник притягивает его к себе, а в следующие секунды плещется водой, щурясь от неприятных ощущений в ноющей щеке. Ким начинает протирать тело смоченной тряпкой, сонная пелена спадает окончательно, но Тэхён погружается в иллюзию, в реальность, не ограниченную стенами жалкой каморки.       В отражении мутной воды, он видит перед собой принцессу, распластанную, открытую; он цепляется взглядом за каждый жест, словно боится потерять, развидеть, рассеять туман воспаленного разума, но ничего не исчезает, не пропадает, не меняется. У него бурлят чувства в крови, они жаждут выбраться на свободу, разбить выстроенную по крупицам времени правильную реальность, где Тэхён — ненавидит, должен ненавидеть, но никак не желать и вожделеть.       Их окружает, подобно коршунам, ночная тьма, она с вызовом поглощает всякий свет не только в комнате, в пространстве между ними, но и в мыслях.       Огонь свечи касается одежды, пугливо таится между складками, бежит по бронзовой, тёплой коже, но не подступает к глазам, что отданы, покорены противоположной силе.       Джухён красива в невольной искренности. Она красива в желании уничтожить, в злости, разрушении, красива в объятиях боли и слёз обид, потому что это то, из чего она состоит, то, что по истине чувствует, чем и ради чего живёт, не тот безобразный лёд, выкованный на протяжении многих лет, не мёртвый взгляд и не холодная расчетливость. Джухён под ним другая, она выставляет наружу себя — уязвимость, хотя, вероятно, не хочет, но Тэхёну всё равно, он тонет в чужой обиде и распаляется не меньше. Он не принимает, не утешает, не кладёт чужой груз в свою душу, наоборот — поддаваясь жару пламени, отражает.       Тэхён целует желанно, яро, ощущая мягкость неприкосновенных, запретных губ, целует, сливаясь болью, мраком мыслей, а когда кончается кислород, останавливается, а новый вдох остужает, сдувает нечеловеческие порывы. Тэхён целует вновь. Более трепетно, нежно, не терзая, не мучая, лишь осторожно вжимаясь, прислушиваясь к чувствам напротив.       Джухён не отвечает, всё также упирается ладонью о его плечо и еле ощутимый толчок воздействует на него как мощная ударная волна, от которой он выплывает наружу, тяжело дышит и медленно различает в мелкой ряби себя. Своё лицо.       Боже.       Внезапный, частый стук заставляет вздрогнуть. Тэхён роняет полотенце, растерянно смотрит вперёд, не зная, что делать; мысли по-прежнему погружены в полувоспоминания, полубред. Ком в горле не сходит окончательно, но Тэхён заставляет окаменевшее тело подняться и открыть чертову дверь, за которой…       За которой Ёнджо.       Ким никак не выражает своё разочарование, лишь разворачивается, возвращаясь к исходному положению. Если честно, он даже не знает, почему Ёнджо вызывает у него такие реакции. В чём он виноват по отношению к Тэхёну? Да ни в чём. Он выполнял данные приказы, даже в какой-то степени помогал и способствовал встрече с братом, но с другой стороны, Тэхёну просто повезло. Сыграли множества обстоятельств, из-за которых пленник попросту оказался в безопасной зоне, что не скажешь о Джухён.       Тэхён резко останавливает себя, свои разглагольствования по поводу отношений Джухён и Ёнджо. Его это совершенно не касается, будь это предательством или же преданностью общему делу. Это не его чувства, не его люди, не его обида и оскорбленное, раненное сердце. Всё это в полной мере принадлежит Джухён. Даже Ёнджо, в любом смысле сказанных слов. Только она вправе злиться, негодовать, выть от боли или же желать мучительной мести. Тэхён никак не взаимосвязан с этими событиями, а значит, не должен относиться к Ёнджо так…       Тэхён не знает, как правильно выразиться.       Так, словно это Ёнджо служил ему пятнадцать лет и в какой-то момент заявил, что Ким на деле-то — ничто, никто в одном лице и если понадобится, если от этого мир в глазах других вышестоящих лиц станет лучше, то он спокойно избавится от него, невзирая на взращенные за долгие годы доверие и любовь. Думаю, это можно назвать любовью, немного болезненной и вмещенной в рамки «госпожа-слуга», но всё-таки любовь. Была.       Тэхён задумчиво хмурит брови, но тут же осекается, вновь останавливая себя. Не его дело. Не его. Значит, Ёнджо для него тот же Ёнджо, только чуть более сложный, опасный. И еще это значит, что пора взять себя в руки и расслабить лицо.       Ёнджо — не враг человечества и, в том числе, Тэхёна. — Что… — Я… Оба неловко замолкают, но не отводят взгляд. — Брат что-то передал? — в конце концов спрашивает Ким, потому что Намджун пока был единственной нейтральной темой для их разговора. Сидевший перед ним Ёнджо не выглядел так, словно хочет поговорить о случившемся; в нём чувствуется неловкость, растерянность провинившегося ребёнка, но не более. От него не исходило желание извиниться, заполнить разрывы разворошенных отношений, скорее, ему хотелось, как и прежде, вернуться к своим обязанностям. К долгу. К тому, где нет места лишним чувствам, обидам. — Через десять ночей состоится встреча. — Где? — Место встречи будет оговорено за день до этого для вашей же безопасности. Большего я не могу сообщить, господин Намджун сказал, что при возможности отправит письмо. — Хорошо, — Тэхён приживается к Намджуну, к осознанию того, что брат жив, что теперь мир борется не с одним выжившим волчонком, а с двумя. — Мои прежние обязанности… То есть, мне нужно что-то делать? Сегодня? — Вы можете помочь в уборке дворца или… — Или? — настороженно переспрашивает пленник, желая услышать что-то, кроме «уборки». — Или конюшни. — Как великодушно, — Тэхён не скрывает нахлынувшего разочарования. В голове незамедлительно всплывает картина гниющего сена вперемешку с лошадиным дерьмом и этого вполне хватает, чтобы испустить тяжелый вздох. Не то, чтобы возвращение Намджуна дало надежды на лёгкую, поощрённую жизнь, нет, просто сейчас не хотелось наряду с духом изматывать тело. — Вы желаете остаться в покоях? — Моё отсутствие могут заподозрить. — Верно. Тогда Вы можете быть подле госпожи Джухён, она не станет грузить Вас делами… — Нет! — яростно перебивает пленник, но, осознав совершенное, тише добавляет. — Не стоит.       Черт.       Имя Джухён действует на него, как внезапная, обдающая боль от удара меча. Тэхён сражался много, с самого детства он игрался с Намджуном на деревянных палках, всегда пытался повалить брата на землю и приложить нелепое оружие к его горлу, но Намджун был проворнее, выше, сильнее. Намджун не имел страсти к битвам, но всё равно шел впереди. А потом деревянные самодельные палки сменились настоящей сталью, вместо брата противником стали другие люди. Тэхён сражался много. В какой-то мере, он жаждал этих битв, жаждал силы, крови и побед. Но он не прижился к чувству внезапной боли, к лезвию, что со свистом рассекает плоть.       Тэхён смутился своему громкому возгласу. Он повёл себя как обожженный. Джухён. Лишь едва произнесенным именем из-под его ног забрали почву. «Да что с тобой не так?»       Ким отводит взгляд, всем своим телом ощущая возникшую неловкость. Наверняка Ёнджо в недоумении и наверняка он не постесняется спросить. — Между вами что-то произошло? — А что, уже говорил с ней? — Вы не ответили на вопрос. — Я тоже не получил ответ, — парирует Тэхён, хотя всё внутри дрожит от потерянного контроля.       Ёнджо смотрел на него, как на пугливое животное. Зверёк не читаемый, один неверный шаг — убежит, скроется в кустах или, что еще хуже, укусит. Тэхён готов был выдохнуть с облегчением, когда Ёнджо поднялся с места, направляясь к двери, как перед выходом слуга оставил за собой последнее слово. — Да, я говорил с ней.

***

      Ночь.       Она окружала его постоянно, была пугающим, но не достигающим горизонтом, безмолвным попутчиком, а теперь другом. Намджун постоянно жил в темноте, просыпался в ней, засыпал, думал — он совершенно увяз в ней, даже воспоминания становились всё тусклее, прозрачнее. Джун этой ночью практически не спал, лежал с закрытыми глазами, иногда дремал, но не уходил в глубокий сон. Все мысли были заняты Тэхёном, нелепыми извинениями перед ним, перед собой.       Намджун шептал свою исповедь тьме, изо дня в день, из ночи в ночь, он сожалел о многом, выл от боли, смотрел на собственные руки — они бездействовали, не могли помочь, лишь сжимали рукоять кинжала. Пока сталь желала справедливого возмездия, рассудок требовал терпения, молчаливого ожидания. Намджун чувствовал себя больным, охваченным лихорадкой и одновременно мёртвым. Хотя, как кажется старшему Киму, эти два состояния очень близки друг к другу, одно предшествует другому, но всё всегда сводится к единому концу. Ким не знал, что делать; он жил в этой маленькой комнате каждый день, изредка выбирался наружу по ночам, но чаще всего был окружен стенами своего убежища, логова, ловушки. Джуну казалось, что он сходит с ума, что он перестал различать рассветы, закаты, что он ожидает, вечно ожидает письма, слова от господина Сугына и предаётся своим мыслям. Они давят похуже этих стен, въедаются в самую душу, изматывают не только дух, но и тело. Будь отец рядом, всё было бы намного проще — Вубин всегда находил решение проблемы, всегда был впереди и всегда был объектом восхищения, преданности Намджуна. При воспоминаниях о нём, у старшего Кима жалобно ноет сердце, но он не позволяет себе зайти дальше, не позволяет боли распространиться подобно вездесущему яду, он оставляет отца в глубинах своей души и мертвенно смотрит вперёд. В никуда. Ему нельзя плакать, нельзя стоять в топи, захлёбываясь жалостью к себе. Он должен быть сильнее, крепче, чуть быстрее, как отец, он должен стать опорой для Тэхёна.       И неважно, что всё внутри кровоточит, скрючивается в ожидании свободы, спасения, задыхается, увядает — неважно, Намджун переживёт, он ведь старший — наследник…       Наследник пустоты. Проклятого дома, смерти, мести и возмездия.       Намджун, за всё то время, что находился тут, не чувствовал себя живым даже тогда, когда говорил со стариком Сугыном. Всё внутри, конечно, клокотало от волнения, но каждая встреча заканчивалась очередным ожиданием. Сугын видел, как хмурился Намджун, однако все попытки «спасти брата», написать письмо, дать знать, уведомить о своей жизни пресекались сухим, но весомым именем. Вубин.       «Ваш отец просил позаботиться о Вас, я не могу рисковать в таком положении».       Так говорил старик и Джун терпел. Кивал, отстраняясь от разговора, теряя всякий интерес к дальнейшим происходящим событиям.       Так было всегда. Долго. Мучительно. Ким потерял счет в днях, часах, пока не наступил роковой день. Чусок. Очередная весть Сугына, где не было имени отца. Был Тэхён, живой, неугомонный, как сказал старик. Младший братишка умудрился написать письмо одному из господ, который, к несчастью, уже мёртв, но это стало знаком. Для всех.       Что его дух непоколебим, что рано или поздно, он дорвётся до правды.       Именно тогда Намджун почувствовал резкий приток жизни. Он словно сбросил с себя вуаль грядущей смерти, стал настоящим, чуть дрожащим, испуганным — но живым. Он встретится с Тэхёном, они увидятся, спустя столько месяцев разлуки, боли, одиночества. Брат, дорогой мой брат.       Намджун воображал их встречу, взывал к своим воспоминаниям, пытаясь вспомнить, очертить столь родное, любимое лицо; как же они были счастливы, свободны, беззаботны — как же были бесценны их улыбки, не надломленные горем, утратой.       Теперь же они — едва не убиты, едва не сломлены. От любимчиков судьбы, рожденных под светом солнца, до изгоев с выкрученными наизнанку душами.       Намджун помнит их встречу. Как Тэхён, подобно мальчишке, побежал во тьму, как не испугался её, как храбро, бездумно вошел в неё, ожидая долгожданной правды.       Намджун раскрылся.       Тэхён сломался. Он обрушил на старшего брата свою пережитую боль, тоску, неверие, счастье. Плотина, что всё это время позволяла жить, бороться, прорвалась, разлетелась в щепки, но она больше не была нужна. У Тэхёна был Намджун.       Намджун это знал. Понимал. Поэтому не плакал, лишь крепко сжимал в объятиях, вдыхая родной запах, ощущая тело — трясущееся, усталое, тёплое; Тэхён-а, всё хорошо. Я рядом. Мой брат, моя кровь.       Намджун молчал, вжимал чужую голову в своё плечо, пытаясь вобрать в себя всю боль родного человека. Намджун не мог сказать того, о чём думал. Если бы он раскрыл рот, если только лишний раз вдохнул, то он бы расплакался, точно также, как Тэхён, по-детски, глупо, безобразно.       Намджун должен быть сильнее. Намджун — старший из братьев, он должен забрать боль Тэхёна, впитать её, сделать так, чтобы братишке дышалось легче. Тэхён — всё, что у него осталось, как и Намджун — всё для Тэхёна.       Их кровные узы больше ничто не разорвёт, они будут жить, держась рука об руку, сражаться спиной к спине, мстить — плечом к плечу.        Всё в прошлом. Но Намджун до сих пор жил в темноте.       В постоянной боли, в мыслях, в ожидании.       Всё вернулось на свои места, словно случившееся — мираж больного человека.       Намджун готов признать себя больным, но он вновь хочет увидеть Тэхёна, ему мало одной встречи. Нужно потерпеть совсем немного, еще чуть-чуть, и мы будем свободны, как прежде. Не будем прятаться, жить, подобно рабам. Мы — не рабы, никогда ими не были. Мы сами вершим свою судьбу, а проклятия, ниспосланные с небес, они ничтожны рядом с нашей кровью.       К Намджуну стучатся, отчего мужчина отвлекается от мыслей, переполненные жаждой уничтожить мир. Слуга коротко передаёт о том, что Сугын желает видеть его. Наконец. Прошло два дня с Чусока, а старик вновь закрылся у себя. Намджуна это неимоверно раздражало, но он терпел. Он был расчетливее, спокойнее, умнее многих в этом доме.       Джун покидает комнату быстро, даже не собирается — он всегда готов — и идёт по длинным коридорам. Тени играют на его лице, однако взгляд остаётся жутким, нещадным. Еще немного, Тэхён. Вот увидишь, над нами вновь воцарит солнце.       Сугын ожидал гостя за низким столом. Рядом с ним сновал слуга, разливая горячий чай по подготовленным чашам; пар струился к невысокому потолку, растворялся на половине пути, но наполнял комнату слабым, едва ощутимым запахом женьшеня. Намджун не стал закрывать за собой плотно двери, слуга как раз собирался уходить, как только Сугын махнул рукой. Джун садится напротив старика, снимает шляпу, откладывая её в сторону. — Не думал, что Вы пристрастны к чаю, — спокойно отмечает Джун, разглядывая в своей чаше плавающие лепестки, еще не раскрывшие свой вкус. — К старости такие мелочи приносят радость, — Ли почесывает усы, не сдерживая короткий смешок. — Любопытно, Его Величество также распивает чай в своём дворце? — Боюсь, в чаше Его Величества нет женьшеня. Насколько я помню, ему не по нраву горький вкус этого растения. — Насколько хорошо Вы его знаете? — Живя во дворце, Вы будете осведомлены даже о его любимых цветах. И женщинах. — Забавно. — Что именно? — Забавен наш правитель. На днях горели поля подле города Хэджу — природа там чудесная, урожай один из лучших в стране. — Что горело? — Чай. Разный, дивный, дым не сходил с полей несколько дней. Пущенные в Чусок фонари не сравнятся с тем огнём, что горел в Хэджу. Порою, народ меня пугает. — Крестьяне сами сожгли свои посевы? — Да. Накануне праздника, король подписал приказ о повышении налогов на сбор, продажу чая. Всё уходило в руки местным господам и люди сошли с ума. — Пусть предастся огню, но не богачам, — хмыкает Джун, пригубив к едва остывшему напитку. — Не совсем. Чай хорошо распродавался в Пхённаме, настолько хорошо, что люди перестали выращивать рис. — И это не понравилось Его Величеству. — Но пожар — всего лишь предупреждение. Тебя не пугает сила оскорбленного духа? Иногда мне кажется, что мы висим на волоске от праведного гнева крестьян. Еще немного и эта чернь поглотит нас, оторвёт все руки, ноги, да не подавится. — В этом и смысл власти. Балансировать, играться до тех пор, пока не найдется большая сила. Поощрять, наказывать, но, в большинстве своём, использовать. — Пока не укусят? — К чему ведётся разговор? — Что чай — по истине ароматный, теперь распивается лишь в стенах дворца. А нам остаётся довольствоваться, как Вы сказали, горьким женьшенем. — Такова участь проигравших, — пожимает плечами Джун. — Забирай, пока не отберут. — У Вас с Тэхёном отобрали не мало.       Пальцы сильнее сжимают края хрупкой чаши, однако Намджун берёт чувства под контроль. — Мы вернём то, что у нас забрали.       Сугын видит Намджуна насквозь. Хоть старший из братьев пытается быть хладнокровным, старик видит в глубинах стальных глаз злость. Праведную, едва удерживаемую. — Вам нечего возвращать, не сердитесь на мои слова. У Вас нет дома, его снесли, родных, впрочем, тоже. Вы стали сиротами, брошенные господином Вубином. — Не злословьте, отец заботился о нас до самой смерти. Что возвращать? Свободу, власть. Её достаточно, чтобы возвести дом, куда больше и прочнее, — отчеканивает мужчина, раздраженный очевидной провокацией.       Ему не нравится мысль о том, кем видят их с братом другие люди. Слабыми, неокрепшими жеребцами, не способные противостоять миру, выжившими из вырезанной ветви королевской семьи, сиротами, детьми, кем угодно — но не серьёзными противниками. Забавно. Он бы хотел поведать миру о том, что ему хватает ненависти, презрения дабы рваться вперёд, превозмогая всякую боль, ему хватает слёз младшего брата, чтобы осуществить возмездие. — Я хотел убедиться в Вашей преданности делу, услышать то, что уже услышал. — Вы слышали, множество раз. Я не отрекаюсь от своих слов. —  Я лишь боялся, что с появлением близкого человека, Вы откажетесь от задуманного и пуститесь в бега. Но это было не к чему, Тэхёну повезло с таким братом. — Вы еще не виделись с Тэхёном, — Намджун пропускает пустые слова, цепляется за то, что более важно. Ему надоело выслушивать, отмалчиваться, доверять, ему хочется знать и действовать самому. Получив утвердительный кивок, Джун продолжает наводить точные вопросы. К чему топтаться на месте, смаковать одну и ту же горечь утраты? — Но виделись с той, что владеет им. — Вы о принцессе Джухён? — Да.       Её звали Бэ Джухён, Намджун прекрасно это знает, но произносить имя первым не хочет. У него были смешанные чувства по поводу этого человека. — Её пришлось ввести в курс дела. Она связана с нами с самого рождения, да и, к чему лукавить, с Тэхёном они куда ближе, чем кажется на первый взгляд. — Она взяла моего брата в рабство, — твёрдо проговаривает Намджун. — Унизила и только Бог знает, что ему пришлось пережить за это время. — Я прекрасно понимаю. Принцесса изменила изначальные наши планы, но всё не закончилось так плохо, как могло закончиться. Ваш брат жив, здоров, разве нет? — Хотите сказать, я должен быть благодарен ей за то, что Тэхён жив? За то, что она не тронула его жизнь? — Поверьте, будь ваш брат под покровительством королевы Инхён, он не продержался бы и дня. — Мой брат не из слабых. — А королева Инхён не из человечных.       Намджун понимает, к чему клонит Сугын, но всё равно не может преисполниться благодарностью и уважением к девушке. Сомневается в том, что Тэхён относится к ней не иначе, чем с презрением. — Тогда почему Вы решили, что они близки? — Мне показалось, что принцесса беспокоится о вашем брате. — Так ей всё известно. — Теперь да. — Она присоединится к нам? — В этом я не уверен. Всё зависит от грядущего собрания, её присутствие или же отсутствие станет окончательным ответом. Она вполне может отказаться, но вряд ли станет препятствовать вашему брату. — Вы не уверены, нам же остаётся ждать. — Да. Мне не известны её цели. — Значит, если она откажется, то ничего не потеряет. Будет свободна, — Намджун не привык задавать вопросов. Он лишь подтверждает свои домыслы, но сейчас не был рад своей правоте. — Да. Мы ничего не сможем с этим сделать. — Забавно, однако, получается. Не думаете, что она разболтает об этом кому-то? Решит помешать? — Возможно, какие-то потери и будут, но не столь масштабные. Существование нашей организации — не тайна под семью замками, Сукчон знает о нас с самого начала. Нет, даже не так, он знает, что мы существовали с основания Чосона. Ей неизвестны наши дальнейшие действия и ей предстоит сделать выбор. А уже исход этого выбора повлияет на всё остальное. — Вы хотите, чтобы она стала членом вашей фракции? — Да. — Вероятно, Вы нашли в ней что-то особенное. — Она не из тех, кто связан кровными узами. Я бы даже сказал, она не связана никакими узами со своей семьёй. — Белая ворона, — с уст Джуна это звучало, как приговор. Сугын на такое заявление глухо посмеивается. — В любом случае, присоединится принцесса или нет, — Джун под столом крепко стискивает кулаки. — Я должен знать обо всём до собрания, господин Сугын.