Узник

      Чосон.       Какой он, идеальный Чосон?       Чосон, окруженный листвой, водами, пропитанный светом, ручьями, дышащий свободой — живой и мирный — Чосон без войны? Неукротимый и одновременно послушный. Хрупкий, но не слабый. Или же земля, прожженная силой, воздух, забитый запахом крови? Жестокий, беспощадный и, вместе с тем, бесполезно-могучий. Какой Чосон избавит всех от мук и какой правитель ему нужен?       Подвластный меньшинству или большинству? Подвластный кому-то?       Мудрец? Нуждается ли Чосон в мудрости, носимой с прошлых веков? Но не все правители были мудры, более того, они были глупы. Может Чосону нужен безумец?       Способна ли чья-то воля изменить страну? И насколько эта воля свободна?       Народ желает короля. Поклоняется, восхищается, трепещет, превозносит его жилую кровь. Любит, ненавидит. Боится, обожает, даже если за короной прячется пугливый зверь — не человек.       Безумен король или народ, превозносящий его?       Суён не знает, к чему в последнее время задаётся множеством глупых вопросов. Разве познание мира не закончилось в юности? А для Суён еще в детстве, мир отнёсся к ней весьма… не благосклонно.       Плохое, хорошее. Хороший правитель никогда не станет творить зло — довольно-таки просто и закономерно, маленькая Суён усвоила это охотно и с восхищением. Её детское сознание будоражила мысль о том, что один человек способен нести на себе бремя всей страны. Какая отвага, сила, отверженность! А потом мир обрушился на неё бесконечным ливнем чужих наглых усмешек, злых лиц и несправедливости. Суён лишили детства быстро, может поэтому она также быстро усвоила другую закономерность — справедливости нет. Как и плохого, хорошего. Есть люди с пороками. Они рождаются такими уродами, а потом уродуют чужой незапятнанный мир.       Йерим так не считала. Йерим говорила, что бог всё видит. И каждый расплачивается за свои грехи. И даже если весь мир погрузится в хаос, бог — справедлив. На него можно положиться. Он накажет всех, кто оступился, и это произойдет не сразу. Пройдут года, десятилетия и Он возьмёт своё. Йерим верила в это, Суён зло усмехалась. Если бы он существовал, разве бы маленькую Йерим превратили в куклу для ублажения? Как и Суён. Но Суён не верит в справедливость, как и в любовь бога. Бог равнодушен к ним. С чего бы Ему миловать их, когда собственные родители продали родных детей?       Суён часто спорила с Йерим. Может потому что она была младше и её наивность претила — Суён не знает. Её злила эта слепая, искренняя вера, потому что люди не заслуживали сердце Йерим.       Йерим часто плакала, но говорила, что бог оберегает её. Что она чувствует его, что когда ей больно — он дарит ей умиротворение. Ложь. Следующей зимой Йерим изнасиловали и избили до смерти приезжие господа из Рюкю. Суён не видела её тела, а губы тем утром растянула мерзкая, злая усмешка. Черт возьми. Он ведь издевается?       Как бы Суён не хотела признаваться, но её сердце утянула боль. Потому что когда Йерим верила, когда маленькая Йерим по ночам шептала молитвы — Суён верила тоже. В Йерим. Суён казалось, что Йерим подвластна собственная жизнь, что она особенная, что она — любимое дитё небес.       Те, кто видели мёртвое тело Йерим, говорили, что от неё не осталось живого места.       От Суён тоже. Наверное, только ненависть и презрение к самой жизни, отвращение, удерживали её от того, чтобы не перерезать себе вены. Суён не хочет умирать из-за людей. Не хочет, чтобы её жизнь была отдана, как подношение тем ублюдкам.       Может поэтому она прожила так долго и одновременно мало.       Суён забралась высоко. Для той чумазой девочки, которую отдали в дом кисэн, чтобы радовать старых господ — она забралась так высоко, что страшно падать. Тот же страх она видела в глазах старшего сына Вубина на очередном собрании партии. Тени скрывали лицо, но глаза, прожженные знакомыми чувствами, будто горели из темноты. Суён знала, что сейчас чувствует Намджун. Или ей хотелось так думать? Замечают ли другие его робость? Чушь. Если даже видят — не поймут. Посчитают, что мальчик обременён ответственностью и полученной силой. Но Суён знала, определённо знала, что Ким Намджун — старший сын покойного Вубина, боится. Потому что в этой комнате никто не знал страх так хорошо, как сама Суён. Только вот ей удавалось прятать всё за улыбкой накрашенных алых губ и лукавым взглядом. А Намджун чувствовал многое и не то, чтобы ему обязательно всё прятать. В нём также кипела холодная злость. Раздражение. Нетерпение.       Вероятно, его сейчас злило отсутствие младшего брата и принцессы Джухён на партийном собрании. Намджун считал дни, когда королевская семья падёт к его ногам и отчего-то Суён не казалось, что принцесса — исключение. Хоть она и поддерживает запад на данный момент, Намджун презирал её. А его младший брат, тем временем, был с ней на коротком поводке.       Интересно.       Собрание движется к концу, но они продолжают говорить. Нет, не о плане дальнейших действий, здесь всё решено — судьбоносным днём станет церемония свадьбы принцессы Джухён с новоиспеченным женихом. Как его там? Хан Сечжу. Да, точно, он будет наилучшей наживкой для целей запада. Точнее, наиболее нейтральной, дабы не насторожить Юг.       Старики ж говорили о доле, еще не полученной. О власти, еще не пришедшей к их рукам.       Зло неотвратимо. Человек поддатлив. О чём думает Намджун, когда смерть Вубина — всего лишь инструмент смены власти? Словно сигнальный огонь на войне. Ведь для сына, потерявшего отца — это дело всей жизни. Очистить родное имя, воскресить светлую память, изменить ход истории и оставить Ким Вубина героем, павшим жертвой алчного короля.       Так напишут в летописях, если всё получится.       А если нет, то Вубин останется братоубийцей и подлым человеком, возжелавшим трон и готовый ради него пролить родную кровь.       Мир отвратителен. И как бы судьба двух братьев не казалась сложной и вместе с тем очевидной, Пак Суён не может определить её исход. Возможно, Намджуну было бы легче, если бы он также перестал верить в справедливость.       Хотя в глазах — прожженных, красивых, с драконьим изгибом — та же упёртость, что была у Йерим. Намджун считает, что на него возложена особая участь, что он — ребёнок небес, обязан спасти ближних и родных, очистить клан от крови, защитить младшего брата от злого рока и изменить Чосон.       Какая чушь.       Почему только Суён дано видеть уродство этого мира?       Собрание заканчивается. Господа один за другим покидают дом, Суён провожает их молчаливо, с улыбкой, держась в тени. Её практически не видят, только Сугын указывает ей взглядом на не сдвинувшегося с места Намджуна. Тот неподвижно сидел за столом и о чем-то раздумывал. Сугын ничего не сказал, но будто уже взял с неё клятву. Суён проводила и его, надеясь, что при возвращении, Намджуна уже не будет в комнате. Но он был.       Сидел, как натянутая стрела, готовая в любой момент ужалить одним ударом. — Не желаете рисового вина?       Суён узнаёт собственный голос, но озвученный вопрос для неё кажется не менее смешным и абсурдным, чем Намджуну. Может поэтому он, даже не оборачиваясь, соглашается. Когда Суён берёт глиняный кувшин и садится рядом, начиная разливать напиток в пустую чашу, Намджун, наконец, смотрит на неё.       Своими прожженными, драконьими глазами, в которых пляшет смертельная вера. Суён взгляд, по привычке (нарочно), не отводит, только завороженно смотрит в ответ. Смерть не видит, но и жизнь тоже.       Междуречье. Томимое, гиблое, изнуряющее. — Неужели привязанность вашего младшего брата к принцессе вас так расстраивает? — шепчет Суён, пока Намджун тянет руку к фарфоровой чаше. Секундная безмятежность исчезает быстро, междуречье горит огнём непоколебимой ярости. Суён попала в точку, даже не стараясь. — О какой привязанности вы говорите? — Намджун берёт себя в руки и, хмыкнув, залпом выпивает вино. Суён это забавляет и вести беседу становится легко. — За то проведённое вместе время, они вполне могли привязаться друг к другу. Осмелюсь даже предположить, что ваш младший брат, возможно, влюблён. — За то время, что дочь Его Величества держала моего брата в заточении, Тэхён не может быть влюблён. С чего Вы вообще это взяли? — Намджун едва не скрипит зубами, стоило только Суён озвучить его же потаённые мысли. Порою, ревность старших братьев схожа с ревностью родителей. Намджун хочет оберегать Тэхёна, как маленького ребёнка. И хочет, чтобы этот ребёнок доверчиво тянул ладонь только к нему. Такая любовь губительна и ведёт к боли большей — утрате. — С того, что молодой господин редко отводит от неё взгляд. — А Вы, видимо, от него. — Я смотрю на всех, не только на господина Тэхёна. — И на меня, в том числе? — Намджун наклоняется чуть ближе, к манящей, алой улыбке. Суён такое не смущает, она лишь поправляет прядь волос и перехватывает фарфоровую чашу из чужих рук, желая долить вино. — И на Вас в том числе.       Суён касается не чаши, а чужой кожи и едва дрогнувших пальцев. Намджун не отступает, но дышит чуть чаще, хотя вид также не подаёт. Мужчины не меняются, они остаются мальчиками с уязвимыми сердцами. Их легко обидеть и влюбить одновременно. — И что же Вы видите? Может я тоже влюблён, когда смотрю на принцессу? — губы исказила сухая ухмылка. Намджун хочет обсмеять предположение Суён, хочет убедиться, что это невозможно, хотя сам же понимает — Суён не врёт. — Я вижу ребёнка, который боится выпустить птенца для полёта. — Чт… — Он держит его в своих ладонях, сжимая крылья. Он не боится, что птенец не сможет взлететь, он боится, что тот взлетит и оставит его. Разве это не странно? Ведь их судьбы совсем разные, — слова магическим образом вьются вокруг них и Намджун ошеломлённо смотрит на кисэн. Суён не оскорбила его, но задела за живое. — Мы с Тэхёном делим одну участь с самого рождения.       Неправда. Они всегда отличались. Тэхён видел мир по-своему, стремился к свободе неизведанной, далёкой, Намджун к дворцу и опьяняющей власти, порядку. Вубин это знал, а теперь ясно видел и сам Намджун. Но он ведь действительно любит младшего брата и не желает ему зла. Он просто хочет… — Вам не обязательно лгать, господин. Вы можете просто попросить меня уйти.       Намджун не отвечает.       И не допивает вино.       Вместо этого он, поднявшись, с нечитаемым лицом уходит из этого дома сам. Пак Суён даже кажется, что она ошиблась и зашла слишком далеко, что сейчас этот человек пронизан сотнями эмоций и чувств, а Суён всё только усложняет — бьёт по раскаленным нервам. Откровенность, как начала, так и закрыла их первый и, возможно, последний личный разговор.       Но беспокоиться о нём — не стоит. Старший сын покойного Вубина выполнит своё предназначение, каким бы оно не было. Ведь такими они рождаются, верно? Первенцы.

***

      Ли Сугын был недоволен. Это чувствовалось на подсознательном уровне, хоть и не было заметно для большинства. Он вёл себя обыденно, слушал, говорил (предпочитал больше первое) — но стоило ему отвести от себя внимание — Ёнджо замечал, как ходят желваки на худом лице, а воздух вокруг тяжелеет. Слуга безусловно понимал причину гнева и долгих раздумий, отсутствие Тэхёна и в особенности принцессы Джухён было значимым, даже если так не казалось на первый взгляд. В первую очередь, это подбивало доверие, без того напряженная ситуация требовала ответственности с каждой стороны, Запад не владел бесчисленным количеством планов, временем — тем более. То, что сейчас они имели — строилось годами, путём предательств и смертей, свободы, слёз и утерь, а истоки всего происходящего брали своё начало с падения Корё. Ли Сугын отдал всю свою жизнь, чтобы отстроить Запад, допустить какую-либо маленькую ошибку он не имел права.       Никто не имел.       Так что задаваясь еще раз вопросом, было ли важно отсутствие принцессы на партийном собрании? Да, определенно. Её отсутствие вело к сомнениям. А сомнения сейчас — всё равно что поражение, не окончательное, но поражение. Шаг назад и новый счет времени. Но как Ёнджо мог оправдать себя? Он ведь пытался уговорить, убеждал, но Джухён больше не внимала его словам. Не обращала внимания, только холодно чеканила принятое решение. А вести одного Тэхёна — неоправданный риск, да и тот не горел весомым желанием.       Запад в терпеливом ожидании.       Ему нужен сигнал, чтобы броситься вперёд, однако всё, на данный момент, в руках принцессы. А дочь Его Величества своевольна, её гложут сомнения, хотя обратного пути больше нет и не будет. Временами Ёнджо жалеет, что в своё время не убедил господина Сугына не впутывать в это дело Джухён. Так было бы лучше для неё самой, её бы не грызло чувство вины и ответственности. Ёнджо знает, что она страдает, что находится на грани, но помочь — не может.       Она больше не позволит.       Но Ёнджо надеется, что однажды Джухён поймёт природу всех его поступков. Он никогда бы искренне не желал ей навредить, он по-своему оберегал её.       Проявленная нежность могла быть отголоском тех чувств, что он испытывал к Сухян. Вся молодость Ёнджо вилась вокруг службы её матери, он был свидетелем её счастья, горя, любви, ненависти, жизни и смерти. Он был рядом, когда Сухян носила Джухён еще в утробе и, Ёнджо не даст себе соврать, — эти воспоминания грели и душили. То смутное время он запомнил, как густой туман, не способный рассеяться даже под самыми яркими солнечными лучами. Сухян относилась к нему хорошо. По-доброму настолько, насколько это было возможно. С ним она говорила о многом, но больше всего — о Джухён.       Сухян любила наблюдать за утренней росой. Сталь в её глазах смягчалась, когда она шепотом говорила глупости и гладила округлый живот. Она была прекрасной матерью и готова была отдать всё ради своего ребёнка. Ёнджо не знает, знала ли Сухян об отведенном ей времени, но размышляя об этом сейчас — ему кажется, что знала.       «Джухён. Её будут звать Джухён. Она будет прекрасна, драгоценна. Каждая её слезинка будет подобна жемчугу, поэтому её будут звать Джухён.»       Так и случилось. Однако цветение Джухён произошло в холодном и чуждом дворце. Изгой, выделяема, нелюбима. Это выкалило в ней ту же сталь, что была у Сухян. Сухян определенно была сильной, непоколебимой и, в какой-то степени, жестокой. Но всё то, что она делала — она делала ради единого Чосона. Ради правильного будущего.       И однажды Джухён тоже поймёт. Поймёт родителей, поймёт Ёнджо, поймёт боль осознанную, боль, которую нужно принять. Они будут строить этот мир заново, вместе, просто нужно немного потерпеть.       Предать. Любить. Врать. Бороться. Отступать. Убить. Жить.       Потому что однажды солнце взойдёт над новым Чосоном. Чосоном свободным и бескрайним, Чосоном, где у каждого будет выбор и каждый будет принадлежать себе. Возможно, в этом Чосоне у Ёнджо будет своя жизнь и свои мысли. Если это случится, если это будущее не так далёко, то он поговорит с Джухён.       Не будет бесчувственным, безликим.       И она узнает. Поймёт.       Ёнджо в это верит.       Сейчас её разум туманит чувство обиды. Обидой обоснованной, но это война. Борьба не только с другими, но и с собой. Единицы неважны, когда решается жизнь сотен и тысяч. Однако Ёнджо знает и замечает — Джухён не будет ставить других выше себя. Это восхищает и разочаровывает, ведь она не понимает, за что они борются. Ей безразличны цели партии, она ведома местью, а она… опустошает.       Впрочем, запад это устраивает. Цель может быть достигнута любыми средствами. — Возвращайся во дворец и передай Ей весть: мы ждать больше не намерены.       Ли Сугын неуклонен и, определенно, раздражен. Он ничего не добавил, только устремил хмурый взгляд в сторону, а паланкин двинулся вперёд, оставив слугу одного в вечерней мгле.       Ответа от него не требовали. Никогда. Только преданность, холодность. Молчание.       Это обыденно. Но временами трудно. Как сейчас.       Ему велено не чувствовать, а душа пылает. Пусть не самым ярким огнём, пусть тихо и едва уловимо, но Ёнджо знает, что где-то внутри — есть он. Настоящий, живой, эмоциональный. И однажды он будет освобожден, лихо и безнаказанно, но сейчас… Сейчас нужно терпеть. И выполнять сказанное.       Даже если не хочется.       Ёнджо знает, что принцесса воспримет эту весть остро из его уст. Как очередное напоминание о том, что Ёнджо больше жизни верен партии и Ли Сугыну.        О да, Джухён определенно разозлится и бросит на него взгляд, полный презрения. Это, странным образом, улыбало и вместе с тем разбивало сердце. Может потому что она так сильно напоминала её? Сухян.       Ничего, Ёнджо выдержит. Он верен новому Чосону, Чосону, где каждый принадлежит себе. Джухён поймёт его, рано или поздно. И именно поэтому он прочеканит каждое слово и не замолкнет, даже если ему велят это сделать. Он будет повторять раз за разом слова Ли Сугына и будет презираем.       Выдержит. Промолчит. Ведь совсем немного, осталось совсем немного.       Ёнджо достигает дворца глубокой ночью.       Поникший и одушевленный. Покорный, безликий, подобный тени. Измученный, но блаженный мыслью о будущем, в котором даже ему будет место под солнцем.       Именно такой, безликой тенью он встречает свою смерть. Ёнджо не застаёт рассвет. Как и новый Чосон.