Sloth.

–...осс...ись... – отдаётся где-то фоном через стену звенящей в ушах тишины. – Слосс, очнись. Картина реальности сгущала краски, восстанавливаясь перед глазами. Смутно сохранившиеся обрывки памяти витают опавшими листьями высохшего дерева, складывая мозаику произошедшего. Лень полностью раскрывает слипшиеся, будто прижжённые железом глаза и с какой-то грустью наблюдает перед собой сидящую перед ней Ласт. Чуть побольше расширив кругозор, Слосс обнаруживает и стоящего неподалёку Грида. Старший гомункул топчется на месте возле трона Отца, которого там не наблюдается. Топчется и почему-то не смотрит в сторону очнувшейся сестры, кажется одёрнувшийся на том, чтобы бросить взгляд на неё. В голову ужом заползают утеряные события недавно случившегося, и Лень понимает, что лежит на полу. – Ласт... – обращается она с целью узнать, не были ли её старания напрасны, жив ли Отец, – где... ? И будто ответом на её неоконченный вопрос – огромный свет с будто бесконечного потолка перекрыла могучая тень творца. Как же Слосс сейчас хотелось скрыться, пропасть, утечь капелькой в мелкие проёмы старых, потресковшихся кафельных плит. Преданность к этому ужасному, смотрящего на неё с холодом, человека душила шипованым ошейником. Тяжко, рвя кожу, жестоко, безжалостно затягиваясь ещё сильнее, когда невидимая цепь в мощной руке повелителя тянула её на себя. Кажется и она же тянула Слосс за шею, заставляя бесконечное количество раз подниматься на ноги, терпеть на себе огненные обстрелы. Лень смотрит в потемневшие от тени, медовые, сверху вниз пришпиливающие глаза Отца, и не смеет отвести взгляд, не то что уж просто приподняться на локтях. Он с лёгкостью наступит на неё, придавит, как надоедливое насекомое, противно жужавшее над ухом и перед расплатой поиграется: оторвёт крылья, потом лапки, потом голову... Так казалось гомункулу, ждущего, как приговора, раскрытие шершавых губ, вопреки её ожиданиям, выдавшие: – Молодец, Слосс. Это было, своего рода, разрешение на то, чтобы прекратить изображать из себя ковёр и подняться с пола. Лень подниматься не спешила, по натуре своей или же отчего-то ещё, но она делала свои движения нарочито медленно. И обязательно так, чтобы даже случайно не зацепиться взглядом за распластавшееся, лежащее неподалёку обескровленное тело, залившее бурым озером посеревший от пыли кафель, тут же принимающей драгоценную жидкость. – Какая жалость, – приторно протягивает стоящий у трупа Прайд с отдающей эхом интонацией, какую привычно слышишь в тени, окружённый сборищем красных глаз и звериных челюстей. Гомункул брезгливо обходит лужу крови, ненароком заглядывая в не закрывшиеся потускневшие, словно засохшие от внезапного мороза одуванчики глаза. Они так жалостливо гляделись на посеревшем лице из-за сети чёрной масляно-блестящей короткой гривы, противно прилипшей к сгустку образовавшейся красной жидкости. – Столько времени и чтобы вот так просто избавиться, – почти с недоступным гомункулам сожалением изрекает мальчишка. Только отошедшей Слосс таки приходится обернуться назад и узреть «плоды своих трудов». Казалось бы удивительно, что её не ругают и снова не подвешивают на теневых лесках. Хотя бы за долгое заговаривание зубов сбежавшей непонятным образом узнице, с чем она бы поспорила, вот только ей всё равно. Но, ох, это грустное, как и в первом случае «наверное». Отец, сейчас стоявший загораживающей свет стеной, ещё с первых дней её жизни говорил, что на свете нет более жалких созданий, чем эти существа, для которых огромной честью должно быть пешками на шахматной доске Его махинаций. Что же получается? Обе фигуры оказались бесполезны. Обе полетели в одну коробку. Но Слосс всё ещё стоит здесь, она всё ещё участник игры своего создателя. Отчего-то сейчас его огромная ручища ложится на её надплечье, сухими, как выстроганые ветки, пальцами сжимет до синяков нежную кожу, указательным пальцем, будто плетью, хлопает по её шее. Но этот, вроде бы безболезненный жест содрогает всё тело остолбеневшей Лени, прикованной взглядом к мёртвой Ванессе. – Я надеюсь – этого больше не повториться, Слосс? Голос Отца звучит тихо – слышно только ей – страшно. Он спокоен, но в этом спокойствии змеёй закралось, наготове схватить чувствующего свою кончину кролика, угроза. Такая же склизкая, шипящая, извивающаяся узлом, одной капелькой яда приводящая к мучению. Прайд проявил снисходительность по отношению к ней, добро пояснивший: – Отец хочет сказать тебе, чтобы никогда более ты в своей пустой головушке не допускала и мысли о его предательстве. – Но я не... Указательный палец железным крюком придавил кожу, словно пуская сигнал, что она совершает ошибку, если хочет оправдаться. Одному Гриду было тошно от всей этой картины. Ему было тошно от Слосс, послушной собачкой замеревшей по команде. Ему было тошно от Ласт, не пытающейся даже заступиться за неё, ведь она ничего не сделала. Она пыталась защитить Отца, который сейчас, фактически, ни за что наказывает её, в «благодарность». Но не столько воротило от остальных, сколько от себя, так благородно всех осуждающего, но самого не предпринимающего попыток что-либо сделать в защиту младшей сестры перед несправедливым судом. Лень проглотила колющий ком иголок немого страха, тихо проскрипев: – Я поняла, Отец. Этого больше не повториться. Лишь после этого рука владыки покинула её плечо, а вместе с ней ушла и цепь, тяжёлым страхом сдавившая горло. Колкое чувство несправедливости неприятно елозило в груди, но что было поделать? Придётся привыкать. Она же лень. Как и всегда, просто не предаст этому никакого значения и продолжит всё делать уже с большей осторожностью. Мягкий взгляд Ласт осторожно тепло прогладил по её щеке, мягко приговаривая обернуться к его обладательнице. – Мы, кажется, собирались к Магусу. Пошли. Без лишних слов, Слосс молчаливо пошествовала за сестрой в темноту, скрываясь в ней, спиной ощущая ножи холодных взглядов трёх пар глаз. Не оборачиваясь, но слыша противный хрустящий, хлюпающий звук, исходящий от «зачистки» Прайда. – Стой, – окликнул старший. – Возьми вот это. Только Слосс оглянулась, как в неё со всей силы прилетел «подарок» Прайда. Весело Гордыне было наблюдать, как младшая из гомункулов с ужасом разглядывает подкинутое ей. – Возьми это как «талисман». Поняла? Иначе опять всё испортишь. Уходя, она уже не видела ни одобрительного взгляда Отца, ни в бессильной злобе сжимающего кулаки Грида. Алхимики с интузиазмом ждали ритуала воссоздания величайшего артефакта и со скребящей злобой шушукались, не понимая, почему профессор Магус, отдалённо сидя у окна, глядя, когда из-за кронов сосен выйдет фигура в белом. Чёрная ночь окутала лес, сгущая в небе тучи. Ветер птицей бился в окна, а вдалеке отдалённо слышались тихие раскаты грома. Уже часы прошли. А без желанного гостя процесс происходить не мог. За этот месяц Айзек уже выучил всё вдоль и поперёк. И причиной опять же тому была Ванесса. Как же жёстко резали сердце узлы желания снова ощутить на себе командирский взгляд тёплых янтарных глаз. Хоть бы ещё один, последний, единственный раз. Тяжёлыми пулями в разум вбиваются слова Отца гомункулов: – Поживём - увидим... – Собирайтесь. Мы начинаем. За спиной все радостно заохали, обессиленно крича: «наконец-то!». Айзек смирил студентов строгим взглядом, подходя к ним, сикундно бросая взгляд на выглядывающие из кармана серебрянные часы. «Вернись ко мне...» – впервые за свою жизнь он молится. – «Лишь бы вновь увидеть тебя. Прошу, вернись...» В большом зале находилось двенадцать людей, включая Магуса, отобравшего лучших своих учеников, остальным же во всём штабе был дан своего рода выходной. Огромный алхимический круг вил длинные белые линии в разные стороны. Наготове алхимики разом хлопнули в ладоши. «Я сделаю всё что угодно, ублюдок» – перед тем, как опустить ладони на пол, воссоздавая в голове образ милых сердцу черт. – «Только верни её.» Хоровые хлопки о землю громом постучали в врата Истины, заявляя о своих твёрдых намерениях получить желаемое. Философский камень. В слудующую секунду зал превратился в ад. – К-какого?! – М-мситер М-магус! – испуганные алхимики кричали от ужаса и боли. – Ч-что происходит?! Так и должно быть...! Студенты заплевали кровью... Их словно выворачивало на изнанку. Они ревели, бились в агонии... А Айзек не понимал. В ближайшие минуты – весь зал был наполнен душераздирающими воплями и окровавленными трупами, как поспевшие грибы, заполняющие поляну после свежепролитого дождя. Лишь Магус, как несчастный грибник, нашедший только мухоморы, сидел на полу, в окружении мёртвых товарищей, навсегда изуродованных предсмертными гримасами ужаса. – Нет... – как немой шептал он. – Нет, нет, нет, нет! Этого не может быть! Что это такое?! Алхимик криком заполнил зал. – Как же так... – в руках путались вырванные волосы. – Всё ведь должно было быть по другому... Ванесса... В чём моя ошибка?... – А ошибки тут нет. Как ошпаренный алхимик оглянулся в сторону появившихся будто из ниоткуда Ласт и Слосс. Старшая из гомункулов только брезгливо окинула взглядом озеро крови в зале. Слосс молчала. «Талисман», данный Прайдом на удачу, потяжелел внутри полуводянного тела. – В-вы... – прошептал Магус. – Что тут случилось?! Почему они все мертвы?! Что это такое?! – Какие же люди глупые. Даже в такой ситуации улыбка прекрасного чудовища топила в забвении очарования. Айзек поднялся с колен, заляпаный кровью мёртвых людей. А Похоть продолжала смотреть на алхимика, как на глупое животное. Но Слосс видела побольше сестры. Это уже был не человек. Монстр. Монстр созданный из страданий умерших людей, чьи души навеки будут обречены в заточении. – Поглядите. В самом центре залитого кровью зала красными искорками формировалась маленькая сердцевина, яркого, чисто-красного цвета. Она сияла северной звездой в ночи, несмотря на свои малые размеры, освещая опустившийся во мрак зал. Философский камень. Совсем маленький, такой устрашающе-хрупкий – одно неловкое прикосновение и он обратится в пыль, такую же пылающе красную, как и он сам. – Поздравляю вас, Айзек Магус, – одобрительно улыбнулась Похоть. – Вы можете собой гордится. Словно околдованный, алхимик медленными шажками, будто одурманенный чем-то убивающим сознание, побрёл к красному рубину, северной звездой в ночном небе отражающийся в водяной глади. Кровавой глади. Перешагивая через трупы собственных товарищей, только недавно застенчиво перешагивающих порог ордена, только вчера совершенно не слушающих лекции, бросающих друг в друга бумажками, только недавно шутивших об их с Ванессой интимной связи. Теперь они – это один камень. – Эй... Магус осторожно взял камушек в руки. Звоном, разрывающим барабанные перепонки, в голове пронесся голос Джеффа: «Ты готов поверить бреду этих психопатов? Да они же используют тебя! Насколько далеко ты готов зайти ради своей цели?» Что-то подобное он говорил совершенно не слушающему его друга, ещё тогда, в далёком феврале, когда Айзек все дни напролёт наблюдал за непонятного рода тварью. «...Ты предал наше доверие и примкнул к тем, по вине которых – твои люди лежат в земле! Какой же ты после этого командир!» – Где Ванесса? Совсем неожиданный вопрос. Цель – долгие годы тянующая, как собачка за поводок, не дающая возможности поймать, но таскающая за собой по земле – наконец-то в руках. И всё обрывается одной женщиной, с которой познакомился пару месяцев назад. – Что, простите? Слосс казалось, что Ласт косит под дуру. Но нет, женщина действительно прекрасно осознавала намерения алхимика. Но намерения прилетевшего прямо ей в лицо философского камня она предвидеть не могла. – Я создал ваш драгоценный камень! – бешено взревел Айзек, готовый самым настоящим зверем разорвать существ. – Где Ванесса?! С минуту где-то женщины наблюдали за выплёскиванием ярости, водопадом сочившейся из губ алхимика. Ласт с самой что ни на есть самым страшным явлением в мире, а именно – женской обидой – спокойно подобрала упавший в кровь рубин бессмертия. – Значит, не хотим? Магус за всё это время подточил свою реакцию и вовремя увернулся от прилетевших в его сторону лезвий, а потом ещё раз и ещё, пока в вальсе не скрылся в коридоре, ведущем в зал, едва не спотыкнувшись о тело одного из жертвенников. – Вы хоть знаете, от чего отказываетесь? – в оклике Ласт было отзвучивание какой-то непонятной снисходительности. Такую можно услышать у женщины, дающей своему изменившему мужчине последний шанс. – Быть вашей марионеткой, гомункулы? – в вышедшем из самого горла рыка не было никакого желания вновь наступить на те же грабли. Попутно Магус осторожно, беззвучными шажками отступал назад, страясь как можно быстрее добраться к своему кабинету. Там его единственное спасение. А так просто загнанной в угол крысе не сбежать от двух кошек. – Как знаете. И Айзек сорвался на бег, думая, что обгонит наверняка полетевшие в его сторону клинки. Но, вопреки его абсолютной уверенности, Похоть спокойно стояла посреди окровавленного зала, сжимая в руке хрупкий, полужидкий, как свежесваренное желе бессмертный артефакт. – Вот недоумок. – Что будем делать, Ласт? Внимательно уставившись на младшую из гомункулов, Похоть не сдержалась в улыбке, глазами проникая в Слосс насквозь, отчего той показалось, будто бы данный ей «талисман», разгоняющий в буйстве её души – вновь потяжелел. – Разберёшься с ним. Он нам больше не нужен. Какая жалость... – А ты? – О, – улыбнулась Ласт. – А я пойду к фигуре на скамье запасных. А тебе нужно сделать всё тихо и гладко, – она бросила скучающий взгляд в ту сторону, где недавно скрылся алхимик. – Один человек. А с «талисманом», что внутри тебя... Испепеляющие страстью глаза наполнились какой-то непонятной печалью, с которой она глядела в Слосс. –... Для тебя это проще простого. Иди. Смочив пересохшее горло, незаметно чуть поджав губы, Лень отправилась по кровавому озеру в коридор, где скрылся алхимик, провожаемая таким же неизменным печальным, немного насмешливым, взглядом сестры, глядящим сквозь неё. Идиот. Какой же он идиот. «...Ты предал наше доверие и примкнул к тем, по вине которых – твои люди лежат в земле! Какой же ты после этого командир!» «Ванесса...» – думал про себя Айзек, добежав до кабинета, открывая ключом ящик. – «Ты была права...» Под старыми, покрытыми пылью книгами завалялся старый мушкетон, доставшийся ещё от покойного деда внуку. Нет. Он не забыл, как прошла их вторая встреча с гомункулом. Но предсмертный выстрел Джеффа он запомнил на всю жизнь. Прямо с мушкетоном лежали белые перчатки с алхимическими символами. Это было главным оружием против гомункула. «Если они одурачили меня вновь...» – Айзек нервно дрожащими от бурлящей внутри ярости руками заряжал оружие. – «Значит Ванесса вероятнее всего...» Не будь у Магуса натренировано физическое чутьё – он бы не обнаружил зашедшую в кабинет Слосс по её испепеляющему взгляду. – Хотели уйти не попрощавшись? Этот вопрос был задан как-то риторически. Не похоже вообще было, что спокойная как удав гомункул вообще видит хотя бы самую малую угрозу в алхимике. Совершенно спокойно пройдя в кабинет, своей невозмутимостью женщина только подливала масла в огонь. Но Магус терпел. Терпел, пряча руки под столом, до побеления костяшек сжимая в руке мушкетон. – Вам не стоило бросать начатое. Отец уже говорил вам – слабым пешкам нечего совать нос в дела коро... Выстрел не дал Слосс договорить. Её грудь снова пробило раскалённое железо. Кровь брызнула из раны. Согнувшись, Лень покачнулась, но не упала. – Тогда ответь мне, гомункул, – алхимик готовым к прыжку хищнику приближался к раненой добыче, наведя мушкетон на расстояние головы, – что тогда Ты тут делаешь? Регенерация извлекла с искрами пулю из груди Слосс, про себя удостоверившейся, что «талисман» не повреждён. Разогнувшись, она без страху посмотрела прямо в чёрное дуло мушкетона, готовое извергнуть в неё новую пулю. – О чём вы? – Не строй из себя дуру, – Айзек поудобней перехватил пальцами оружие. – Слышала такую пословицу: «Тот, кто молчит – всегда умней»? Воспоминания снова потянули вниз «талисман» внутри полуводянного тела. Она помнила этот тихий утробный рык, эти полные ядовитой ненависти янтарные глаза, сжигающие в себе гомункула. – Так вот знай... – алхимик увидел, как неестественно передёрнулась левая рука Слосс. Она готова сделать свой ход. – Ты – такая же пешка своего «папочки». Он скажет тебе убей – и ты убьёшь. Он скажет тебе убить себя – и ты знаешь, что случиться. А хотя знаешь... До атаки и человека и гомункула осталось меньше пары секунд, когда губы алхимика искривила усмешка: – Ты уже мертва. Выстрел пробивает водяную плеть, успевшую захлестнуть алхимика по плечу, а пуля с водяным всплеском проскакивает сквозь Слосс. Преобразовав вторую руку в воду – ещё одна водяная плеть полетела в уже увернувшегося Магуса, круговым движением завьюжившего от атаки, попутно выстреливая в Слосс. Но ещё один выстрел оказался гомункулу не по чём. Метнув в мужчину ледяные иглы, пришедшиеся алхимику в плечи, Лень преобразовала нижнюю часть своего тела в воду и в секунду преодолела разделяющее её с Айзеком расстояние, заключив того в плен водяного лассо-руки, прижав к стене. От неожиданности мужчина выронил мушкетон, что, как подумала Лень, сделало его абсолютно безоружным, тем более с кровоточащими мелкими ранами он был лёгкой добычей, так долго остававшейся «лакомым кусочком». – Это вы мертвы, Мистер Магус... Человеческая ненависть плюнуть этому существу в лицо был остановлена нежным, таким чарующим прикосновением женской руки. Мягкие подушечки пальцев в чёрной, как вторая кожа, ткани были влажными и прогладили осторожные следы на щеке алхимика. Хлыстами в голове Магус отмахивал воображение, заменявшее на одре смерти чудовище на Ванессу. Но сознание быстро пришло в чувство, когда рот стала наполнять в огромных количествах вода. Пока разум не уплыл вместе с его жизнью, Айзек дотянулся ладонями друг до друга, произведя хлопок и соприкасая их к стене. Каменные колья насквозь пронзили тело Лени и водяная ловушка разорвалась. Айзек получил шанс быстро извергнуть из организма лишнюю воду, введённую гомункулом. «Ещё бы немного...» – обескураженно думает женщина, осознав, что успела перенести внутри себя «талисман» в другую область, спасая его от кольев. А Магус, воспользовавшись заминкой противницы, выбежал в главный хол, своей безжизненностью пустивший в спину алхимика колья вины. А он только и мог ругать себя. Джефф, Ванесса, его люди... Он ни чем не лучше монстров – думал алхимик. Выбежав на улицу, на Айзека опустился целый шквал ливня, идущего на перебой с раскатами грома. Небо проливало слёзы и рёв на проклятое здание. В памяти невольно возникли события нескольких месяцев назад. Дождь. Кровь. Смерть. Истина опустила страдания на алхимика, в компенсацию посылая алхимика во второй дубль. Опьянённый насмешкой злодейки-судьбы, из горла Магуса вышел истошный то ли смех, то ли рёв. Диким зверем алхимик несся меж деревьев, попутно удаляя из своего тела забирающие силы и кровь ледяные иглы. Он шестым чувством знал, что гомункул уже преследует его. Куда делась вторая – оставалось только догадываться. – Прятаться бесполезно, Магус. Эхом прошло меж сосен, пышными веткам-опахалами скрывающие бегущую фигуру. Гром заглушал шлёпанье сапогов о лужи, холодная небесная вода остужала пыл, а сбивчивое дыхание шло в такт порывам холодного ветра, бьющего на ровне с каплями в лицо. Магус прячется за сосну, в которую едва не врезался. Он не может услышать, как гомункул приближается к нему, но он знает: она уже наверняка в пару метрах от того места, где прячется он. Ждёт. Не спешит нападать сразу. Шанс, что алхимик сможет сбежать мал. Но он есть. И вот как раз – он вновь слышит женский голос, но уже не идущий эхом сквозь столбы деревьев, он в опасной близости. Слосс здесь. Удивительно, но она всё такая же изящная. В этом своём длинном в пол платье, облегающим водопадом её красивую фигуру, стоящую так же ровно, как стоит солдат в строю. Дождь только красит эту мрачную, холодную леди, без всяких эмоций готовую отнять чужую жизнь. Трудно поверить, что столь дивная красота – всего лишь навсего оболочка мерзкого греха. – Даю последний шанс, – голос её ровен, как она сама. – Мы можем забыть обо всём, что случилось и вы вновь вернётесь к нам. Магус молчит. Какая-то глупая самозащита не даёт ему подать голос, хоть он знает, что Лень раскрыла его убежище. – Значит, нет? Хорошо... В молитвенном жесте быстро свершается хлопок. Айзек надеется ему удастся свалить сосну прямо на женщину. – Но мне хочется кое-то узнать, – вопрос звучит так же неожиданно, как и то, что Слосс вообще его задаёт, когда алхимик буквально у неё на ладони. – Почему вы сказали, что я мертва? Один вопрос ломает рассудок мужчины и из-за сосны идёт смех. – Почему? Только у двух вещей в мире могут быть стеклянные глаза. Это либо куклы, либо мертвецы, – до Лени пока не очень доходит смысл сказанных слов. – Но в последнем случае – нельзя использовать их, как своих пешек. Получается, я ошибся. Ты не мертва. Ты кукла. Слосс молчит, не зная, что и сказать. Да и когда это она сама выходила на диалог? «Талисман» внутри тяжелеет, принося дискомфорт искусственному телу. – Ты – бессмертное, всемогущее существо, лишённое чувств и моральных принципов. Идеальное оружие. В обмен на своё совершенство – лишённое не только физических, но и душевных потребностей. Вам не нужны ни любовь, ни друзья, вам достаточно служить своему создателю. Таким образом вы, фактически лишены жизни. Вы существуете. Существуете ради одной цели, прерывая сотни других человеческих жизней. Лишенные дальнейшего развития, лишенные всех радостей жизни, даже элементарной свободы! Ты просто кукла, марионетка. И вы ещё что-то говорите про людей? Глупые создания! Тирада алхимика громом разносилась по лесу, отражаясь в стенах черепной коробки Слосс. И снова это привычное чувство. Камнями в воду утягивающее на самое дно собственного существа, осознавая бытие. Холод бежит противными лапками паука по спине, а глаза сдавливают невидимые плоскогубцы. Уныние. – Звучит так, словно вы осуждаете пауков за то, что они плетут сети, заманивая туда беззащитных мух. Слосс не осталась в долгу по наглости у оппонента. Да, он сказал правду. Но и эту правду можно было в самозащите охарактеризовать как наглое обвинение в том, чего не выбирают. – Отговаривайся сколько хочешь, – Магус не выходил из-за дерева, словно это придавало ему смелости. – Это не отрицает того факта, что ты – не более, чем несчастное существо, обречённое на жизнь, без свободы. Ты даже не собака, верно служащая своему хозяину. Ты, все вы, – возможно под «все» Магус имел ещё и Ласт, может быть ещё и Прайда, – просто очередные пешки своего Отца! Я прав?! Просто вы – более универсальные. Вы ведь «совершенные», вас так просто не убить. Но сути это не меняет... ! Послышался треск. Слосс поздно пришла в себя и дерево за которым стоял алхимик угрожающей волной полетело на женщину. – Те, кто имеет всё – лишены всего! Ещё бы немного и на Лень свалилось бы дерево, не успей она вовремя отскочить прямо на воображаемый крест Магуса. Послышался хлопок и голубые вспышки преобразования прошли по земле, выращивая огромные каменные копья из неё. Одно копьё пробило Слосс грудину, другое, более тонкое, левый локоть, последнее же пришлось в живот. Айзек оторвал ладони в грязных перчатках от земли, подходя к гомункулу, кое-как слезшему со штыков и, не сделав и полных шагов, рухнувшего на землю, истекая кровью и искрясь красными разрядами. Она была в самой унизительной для врага позе – на коленях. Прижимая здоровую руку к раненной, Лень тяжело кряхтела, не зная, уцелело ли внутри неё её последнее оружие. Её последний шанс против алхимика. Магус от чего-то медлил. Алхимик спокойно стоял перед стоящим на коленях гомункулом, осознавая плачевное состояние той, что всего пару минут назад едва ли не убила его. С презрительной жалостью алхимик созерцал на гомункула, чьи раны залечивались удивительно медленно, делая его совершенно уязвимым для решающей атаки. Вот он и есть венец природы. Окровавленный, умирающий без сожалений, ни о ком не вспомнивший, как и о нём. На его замену наверняка создадут нового. А о ней просто забудут, как о неудавшемся эксперименте. «Бессмертие – самое страшное проклятье. Получая вечную жизнь – ты теряешь саму жизнь... Без мыслей, без чувств, без свободы. Остаётся только оболочка и бессмысленное существование.» – Какая жалость... Вот уже произведён хлопок. Магус даже усмехается, он оказывает услугу врагу. Врагу и столь несчастному существу, собираясь прекратить его существование. И тут... Яркое красное сияние, исходящее вовсе не от красных молнии, а от груди гомункула. Оно на секунду резануло глаза алхимика, почти сразу же сориентировавшегося и всмотревшегося на источник сияния из груди раненой Слосс, тяжело дышавшей, всё ещё покрытой красными разрядами, сидящей в грязи, пропитанной собственной кровью. Область, куда попало копьё земли, состаявшее из рукояти грудины, была сплошь прозрачной, дрожащей как водяная гладь от ветра. И в этой водяной глади небольшой, как персиковое ядрышко, ярко сиял красный рубин. «Это...» – позади Магуса прогремела молния, раскатывая свои разряды, как шокируюещее осознание алхимика. – «Философский камень!» Ну конечно, вот почему гомункулы бессмертны. Ещё, когда он впервые увидел Слосс, Отец сказал: – У этого существа уже есть философский камень. Вот с чего всё началось и привело к ныне происходящему. Пока до Айзека дошло озарение, красные молнии прекратили бегать по ранам гомункула, полностью залечив их. Поздно одумавшись, Магус производит ещё один запоздалый хлопок, соприкасая раскрытые ладони о грязную землю. Нет. В лужу. Алхимические круги, аккуратно вышитые на белой поверхности, заливает чёрной грязью, полностью закрывая рисунок, чернилами испортив подпись о равноценном обмене, чтобы наконец покончить с гомункулом. – Какая жалость... – парирует гомункул, поднявшись с земли, восставшим бойцом. Едва Магус осознаёт, что так глупо упустил свой единственный шанс, чтобы угробить гомункула, как ему уже напрямую открыт путь вперёд ногами. В плечо производится выстрел, Айзек кричит, валясь прямо в лужу. Кровь быстро льётся, запятная уже испорченную в крови от выстрелов ледяными иглами белую рубашку ещё хуже. Лишь за секунду до того, как Лень пробивает алхимику коленные чашечки, Магус понимает, что в её руке его же мушкетон, который он выронил ещё в кабинете. Вероятно, она спрятала его в своём водянистом теле и спокойно пронесла до сюда. – Всё кончено, Айзек Магус. Алхимик сдавленно рычит, держась за плечо, пытается подняться с земли, пусть знает, что встать он уже не сможет, но умереть перед врагом, лёжа в грязи – было слишком низко даже для него. – Вам стоило хорошенько подумать, прежде, чем устраивать игру в догонялки. Отказавшись помогать – вы уже подписали себе приговор. Да и куда бы побежали? К фюреру? – голос женщины был сух и безэмоционален, но его речь определённо имела насмешку над человеком, ещё недавно принижавшего её до самого несчастного существа на земле. – А как же ваше драгоценное лекарство, которое вы так безнравственно швырнули нам в лицо? И раз уж на то пошло... – всегда ровный, в своей привычной холодной манере, голос как-то непонятно потяжелел, – вы должны были прислушаться к полковнику. Всё в стиле людей. Глупо и бессмысленно. Слосс не знала, для чего это сказала. Ведь, выбери Магус путь с Ванессой – от него бы просто избавились, как от того, кто знает больше положенного. Но, наверное, алхимик был бы куда счастливей, нежели сейчас. Наверное, Лени, как гомункулу, просто хотелось, чтобы человек получил по заслугам, за унижение того, кто выше него. Но это не меняло того, что тяжёлое уныние, вместе с «талисманом», чудом уцелевшим внутри неё, противно тянули каменное сердце вниз. Ей правда было жаль. Эти люди отчаянно продолжают бессмысленно бороться, и так зная, что это бесполезно. «Это правда печально» – холодно, и в то же время с грустью, заключает она. – Не смей... Опять же. Вновь это привычное человеческое отчаяние, идущее на перегон с льющейся через край ненавистью и неподавляемой яростью. – Не смей поучать человека, когда ты ничего о нём не знаешь, на опосредованных фактах называя его дураком! – с искрящейся злобой в глазах Магус готов был плюнуть в грудь гомункулу, учитывая, что он там увидел. – Чтобы Ты жила – не мало людей для этого потребовалось?! Таких же глупых, слабых людей, которые сами же вас и придумали, гомункулы! Не будь людей, не было бы и вас! И что в благодарность? Убивайте их ради своего бессмысленного существования, ради несуществующей цели! Чудовище! На секунду исказившееся гримасой ярости лицо алхимика заменилась на лицо Ванессы. Обман мозга. Внутри снова потяжелело. Несуществующей цели. Алхимик не успел узнать про план. Это хорошо. Но все больно режущие слова алхимика только сильнее ранили осколками собственного же греха-души гомункула. – А вы? – спокойно, как бы невзначай. – Ради своих эгоистичных амбиций, вы не прислушались и прогнали того, кто, в отличие от вас, знал, что творится у вас под носом и искренне хотел помочь. Вы хотели помочь алхимикам. Или же себе? Вы и сами, наверное, запутались. И всё равно так глупо и опрометчиво доверились тем, доверие к которым уже однажды привело вас к печальному исходу. Белый свет молнии освещал непоколебимо стоящего гомункула, чьи хищные глаза пожирали Магуса своим холодом, будто разрезая того изнутри. – А теперь половина ваших людей, вновь по вашей же вине, мертвы. И Нас же ещё вы зовёте чудовищами? Да, мы созданы по вам же самим, но вы говорите это и не вникаете в суть сказанных вами же слов. Мы такие же монстры, как и вы, люди. И вот опять. Вновь алхимик был оставлен в дураках, молча со скрёжетом в зубах, разжимающихся в крике, когда решающий выстрел попадает в печень. Победителем выходит гомункул. Бросая пистолет, она решает, что с Магусом покончено. А вместе с ним покончено и с сомнениями, змеёй закравшейся в листву под каменную сердцевину. – Приятно было с вами познакомиться. Прощайте. Айзек всё ещё корчился на земле, но Слосс обошла его спокойно, даже не глядя. С гордой осанкой покидая лес, она не оглядывалась назад. Но это был ещё не конец. Да, алхимик обречён. Но даже на смертном одре – он прокричит посмертное проклятье в спину уходящего монстра. – Может быть... – хрипение со стороны всё ещё живого, истекающего кровью алхимика заставило Слосс остановиться, но только боковым зрением удостоив мужчину взглядом. – Может быть я уже мёртв... Но вы же не думаете, что вы вот так с короной победителя покините поле боя? Может через десять лет, пятьдесят, сто... Неважно, сколько лет, но найдётся человек, который поставит Вас на колени! И покажет вам своё место! Секунды превратились в вечные часы. Ливень продолжал лить небесную воду на землю, смывая кровь битвы, остужая победителя. – Спешу вас расстроить... – тихо доносится со стороны Слосс. Она стояла к Магусу спиной, поэтому он не мог увидеть, что женщина полуобратилась в воду и уже достаёт из своего тела последнее оружие, дабы окончательно добить алхимика. – Но мне, лично, уже указали на моё место. Хватка Отца на надплечье и шеи выходит из воспоминаний фантомно, словно вновь возвращая в тронный зал, где тяжёлый голос создателя повеливает Слосс служить ему верно и преданно, никогда не идя на уступки людям. Её плоский живот уже стал ровной водяной гладью, с всплывающим из него данным Прайдом «талисманом»... Так реально и не пригодившимся. Алхимик обречён. Он разрушил хлипко построенное доверие между ними, считай заслуженно погибает в грязи. Но... Магус создал философский камень. А условия были на том, что за мистический артефакт ему воздадут по заслугам. Вернут Ванессу Бауэр. Что Слосс и делает. Вцепившись в короткую чёрную гриву, она достаёт долгажданную «заслугу» алхимика из себя, за волосы держа в руках. В одной руке, крепко вцепившись в мокрые от дождя и её водяного естества волосы, Слосс держит голову женщины-полковника. Безжизненные глаза так и не закрылись, потускнев завядшими одуванчиками. Обескровленные губы чуть приоткрыты. Прежде чарующе мраморное лицо посерело пеплом выкуренной сигары, а на шее, где чётко виден ровный разрез, всё ещё остались присохшие брызги крови, не смытые водой. Слосс оглядывается в сторону парализованного ужасом и болью алхимика, надрывно рыдающего, издающего тихий скулёж, срываясь на вой. Упав в грязь, истекая кровью, алхимик рыдает навзрыд, захлёбываясь грязью, слезами и собственной кровью. Когда он поднимает взгляд, чтобы последний раз взглянуть на чудовище, которому сам же позволил жить, он встречается взглядом с неожиданно оказавшейся прямо у его лица Ванессой... В мёртвом янтаре глаз навеки застыло уныние. Такое тяжёлое, что сердце невольно падает куда-то в бездну, а ниже всё связывает узлом. – Ты за это поплатишься... Последний раз Слосс оглядывается на алхимика, прижимающего к себе голову Бауэр. – Я клянусь тебе! Ты поймёшь, какого это – потерять то, что тебе дорого! Есть ли у тебя чувства или нет – ты познаешь эту боль! Обещаю!!! Это было последнее, что услышала Слосс. Блуждая меж сосен по уже забытой дороге, её уже не особо волновало, как Ласт поступила с философским камнем. Теперь помехи устранены. Сомнения о наличии несвойственных гомункулу чувств теперь мертвы вместе с алхимиком и военной. Спокойно идёт лесная дорожка, окружённая лабиринтом сосен. Спокойно Лень проходит свой путь, больше ни чем себя не терзая. Прохладно-остужающий весенний дождь омывает разум от ненужного, отпуская с сердца лишнее Но долгожданную свободу от терзающих сомнений нельзя было сравнить с той, которую никогда ей не ощутить. Никогда не доведётся могущественному творению алхимии окунуться в эйфорию свежего воздуха, не сдавленного мощной рукой повелителя, что держит цепь её ошейника вечной преданности Ему. Она рождена с этим путём. Можно ли изменить то, что уже создано таким? Всё живое на земле следует приказам. В их случае – приказам природы. Эти приказы зовутся «инстинктами». Отец – её инстинкт. Служение Ему, кто сотворил её, – инстинкт. Животные подчиняются инстинктам до конца своей жизни. А люди, разумные существа – нашли выход не следовать тому, что заложила тебе природа и следовать своим путём. Они обрели свободу, словно вольные птицы в лазурном небе*. За свои труды они уже имеют полное право ничем не обременённо махать крыльями, не зная горя клетки. Но гомункулы – не люди. Они – словно злобная шутка природы. У них есть крылья, но они тяжелы и махать ими в полную силу они могут только ночью, обрывая крылья этим вольным птицам, словно хищные летучие мыши*. Не птица, не животное. Сплошное «не». Тяжесть их крыльев и обречённость перед невозможностью расправиться в полёте в ярко-небесный солнечный небосвод свободы – и есть цепь гомункулов. Отец – их невозможность. Ночь – единственное время хищных летучих мышей, когда можно безмятежно летать. Летать на охоту. Навеки во мраке, навеки в клетке. Гремит гром, осуждающе небо бьёт водой по Слосс, печально осознающей всю правоту наверняка уже мёртвого, так и не расжавшего из своих мёртвых объятий голову военной, алхимика. Но такова жизнь. Другую не заимеешь, сколько бы жизней в тебе не было. Сквозь дремучий лабиринт наконец видится город. Небо, несмотря на сгущённые тучи, пробивает сквозь них свет, постепенно осветляясь. Природа вновь осветится солнцем, как положено. Как и Слосс, которая вернётся и спокойно доложит Отцу о случившемся. Да, утомлённый взгляд и каменное: «Молодец, дитя моё.» По возвращению Лень не сможет спокойно находится рядом с Гридом. Нет, Жадность не осуждал её, в конце-концов – он такой же гомункул, но с другими принципами. Но было что-то в его острых глазах. Какое-то непонятное то ли сочувствие, то ли понимание. Он, так же, как и остальные, продолжит верно служить своему повелителю, когда вернувшаяся довольная Ласт доложит о том, что теперь их план вышел на новую ступень. Когда Похоть оставила Лень разбираться с Магусом, она отправилась в город, к военным. Точнее не к военным, а в трактирчик, в котором ошивался лейтенант Коулман. Когда мужчина увидел её – весь спасающий от скорби алкоголь выветрился сразу же. Он не мог не узнать эту женщину. Началась новая азартная погоня, которая заманила военного на штаб алхимиков, у которого женщина и испарилась. Вбежав в штаб, он надеялся найти помощь, но нашёл только двенадцать трупов в одном большом зале, залитого кровью. Когда рвотный рефлекс прекратился, Винсент услышал всхлип. Тихий детский всхлип. Насторжившись, лейтенант зарядил мушкетон и пошёл на звук. Он шёл из коридора, как будто ребёнок плачет. И так и есть. Это был маленький мальчик лет восьми. Одетый в старую рубаху, явно шитую на кого-то побольше, в драных штанах и к тому же босой. Винсент всегда умел найти подход к детям, поэтом он с лёгкостью смог успокоить рыдающего малыша, погладив того по смоляной копне. На вопросы, что случилось – он только сдавленно всхлипывал, говоря одно и тоже: – Все умерли... Все умерли... Кем и кому приходился этот ребёнок – оставалось только догадываться. Коулман попытался распросить его, знает ли он Магуса и что здесь произошло. В ответ малыш поднял свои глубокие чёрные глаза, разжав кулачки, которые до это упорно сжимал, не желая показывать их мужчине. Военному сначала показалось, что мальчик держит в руках светлячка. Но он знал, что светлячки красного цвета не бывают. Это был маленький камушек, с переливающимся светом на гладкой поверхности. Со слов мальчика – это лекарство фюреру. Винсент искренне надеялся, что Магус создал это лекарство не ценою этих людей. Ничего ему не оставалось, кроме как доставить мальчика фюреру, а в штаб направить отряд. Ласт говорила о своём сожалении – она не смогла увидеть лицо Коулмана, когда ему доложили о страшной находке: мёртвого Айзека Магуса, обнимающего голову пропавшего полковника. Голову ему увидеть не дали, отдали только серебряные часы, обнаруженные в кармане у алхимика. Что же «лекарство»? Сэмюэль, как представился найденный мальчик, сказал, что Айзек лично передал ему философский камень, а сам куда-то убежал. Остальные члены ордена в один голос говорили, что начальник не мог убить всех этих людей и к гибели военной, тело которой так и не было найдено, не причастен. Возможно он с кем-то дрался и ему, во время боя, показали голову военной, что сделало его лёгкой мишенью. Была выдвинута версия, что иностранные шпионы прознали о работе Магуса по изготовлению лекарства фюреру, убили его людей, а самого алхимика расстреляли в лесу. Предположительно они же обезглавили полковника. Дело закрыли. Истинный убийца таки найден не был. Однако... Преподнесённый камень был тут же использован одним из личных алхимиков фюрера, дабы опробовать лекарство. Поседевшие очевидцы рассказывали, что фюрер не то что вылечился, помолодел! Проправил фюрер ещё пятнадцать лет с того самого момента, когда мальчик, которого он в день же своего выздоровления усыновил, приподнёс ему его спасение. И за эти пятнадцать лет старый вояка ещё много, чего успел сделать. Одно из важнейших событий вошедших в историю Аместриса – государственные алхимики. Много скандалов перетерпел фюрер. Но его старания были вполне себе оправданы. Алхимики – наконец получили признание, что сделало жизнь значительно проще не только им, но и женщинам, которые теперь могли свободно вступать в воинские ряды. А удостоверением государственных алхимиков были серебрянные часы с гербом страны, в память о военной, тесно сотрудничившей с алхимиком, спасшим жизнь фюреру. Вместе с новыми официальными штабами стали строится и открываться исследовательские лаборатории, в которых проводились исследования по созданию лекарства, о составе которого знал только покойный Магус, умеревший с этой тайной. В этих же тайных лабораториях постепенно стали проводится не только эксперименты над животными, химеры из которых куда-то пропадали, но и над людьми. Новосозданная структура государства, построенная на махинациях Отца, заслуженно принадлежала ему. По его планам, его «дети» распоряжались этими лабораториями, постепенно связывая людей в свои путы, превращая в послушных марионеток своего повелителя.