Sloth.

Как и было велено Отцом - Слосс и новоиспечённый гомункул, являющийся воплощением зависти, отправились в пятую лабораторию. Прежде всего нужно было показать Энви, в каком мире он живёт и для чего он в нём. Нельзя сказать, что молодого гомункула впечатлила лаборатория или, что было не меньше важно - люди, но в светло-фиолетовых, как летняя сирень глазах была толика интереса и... ещё чего-то странного, что наблюдавшая Слосс понять не могла. Непонятные эмоции нового собрата можно было охарактеризовать, как что-то среднее между восхищением и презрением. Аметистовые глаза, будто под воздействием чего-то, заворажённо бегали за носящимися в разные стороны, словно рой муравьёв, людьми. Действительно, как муравьи. Всё нервно, но аккуратно и быстро – одна оплошность, как у муравьёв, даже самая маленькая – грозит провалу усердно-кропотливо построенного: Каждая пальчиковая пробирочка, до краёв наполненная светло-красной бесценной, как сама жизнь, жидкостью, аккуратными рядами покоившимися на полках шкафа. Криво исписаные от края до края отчёты, о получении величайшего творения алхимии, захватившие все столы. Ни с каплей сожаления работяги-учёные не вникают в смысл написанного. Да и незачем им было вникать в собственные проекты, чёрными тихими ночами проводимыми в подвалах лабораторий. А старому фюреру, как обычно, укоренившейся привычкой доставят очередные результаты о создании химер и неудачных попытках изготовить сыворотку, некогда спасшую его от смерти. Всё это представляло собой хрустальную важность. – Того и гляди с ног свалятся. Слосс обращает своё внимание на как-то странно всё наблюдение молчавшего гомункула. Куда более странным было то, что появившийся на свет только пару часов назад Зависть, уже успевший показать свой характер там, где не надо, достаточно внимательно, для своей врождённой несносности выслушал наставницу. Хоть и виду он того не подавал, Лень знала, что за час лекций о его предназначении уже укоренились в его непричёсанной голове. – Отец любит называть их насекомыми. Зависть ещё раз глянул на работу людей, своими забегами в разные углы лаборатории давно бы уже вызвавшими головную боль у кого-нибудь другого. – Насекомыми? – переспросил он, будучи всё ещё прикованным взглядом к людям. – Да. – И что они делают? Заинтересованность младшего брата вызывала у Слосс подобие радости. По-другому – облегчение. Энви осваивается – и ей работы меньше и он быстрее «встанет на ноги». – Работают, – не медля, ответила Лень и, после специальной короткой паузы, добавила: – во имя исполнения нашего плана. – А они знают, что их используют? Лень чуть повернула лицо к стоящему рядом младшему брату и столкнулась с таким любознательным взглядом, который будто потрошил, желая выковырять из неё ответы на его вопросы. – Им этого знать необязательно. А даже, если и будут знать – слишком слабы, чтобы противостоять нам. – Получается, – подвёл итог Энви, – они бесполезны? – Не совсем, – опровергнула Лень. – Именно из них состоит сырьё философского камня, заменяющего нам сердце и являющегося основой нашего плана. Возможно в плане борьбы они бесполезны, но они важны для нас. – Философский камень значит... И на большее они не способны? Для того, кто появился на свет пару часов назад – у Зависти было хорошо развито аналитическое мышление. Лицо его – с острыми, резкими чертами делали его похожим на змею – а шипение, прошедшее сквозь зубы скалистой ухмылки так и вовсе оправдывала предположение, что перед женщиной стоит самый настоящий змей, в далёком будущем упивающийся искушением и страданиями других. – Действительно, как насекомые... Сделанный вывод без полученного ответа Лени только подтверждал несносность младшего братца. Его по-хитрому сщуренные чуть раскосые глаза делали его привлекательным и в то же время пугающе-отталкивающим. Одна его внешность сочетала в себе ум и коварство – Энви уже познал всю построенную повелителем систему: «бесполезные» люди важны для них, одна оплошность – и постройка рухнет, как домино. – Интересно было бы посмотреть, если у них произойдёт ошибка в работе. – Идём. Слосс словно не услышала желание Зависти, спокойно развернувшись к нему спиной и так же спокойно отдавая приказ. Пусть и знала, что новый братец подчиняться не любит и постоянно напоминал это, даже без повода. Однако он всё же осознавал, что Слосс подчиняется воле Отца и она готовит его для правильного служения повелителю. Он был у трона. Он стоял перед Ним на коленях. Сидя ниц у подножия создателя, он будто вновь стал тем маленьким, невзрачным существом, вызывающим жалость и отвращение. Покинув лабораторию, гомункулы не спешили возвращаться в логово. Зависть не знал города, что ему было необходимо. Изучить столицу не так трудно, как вызубрить всю карту. Погода была самая, что ни на есть отличная – апрель прямо таки цвёл, ярким солнечным покрывалом укрывая Централ, насылая целое стадо бабочек, шмелей и пчёл на распустившиеся на каждом углу бутоны цветов, чуть ли не лозами опоясывающими каждое третье здание. Но только Слосс отошла от раздражения своих новых обязаностей, вернувшись в прежнее состояние покачивающей на воде лодочке, как снегом на голову упала новая проблема. И с этой проблемой столкнулась когда-то она сама: Внеший вид. Не её. Энви. Несмотря на андрогинную внешность – по в меру мускулистому телосложению и резким чертам лица, с трудом, но можно было определить половую принадлежность младшего брата к мужскому полу. А его внешний вид просто позорил сильную половину недовольных, с выкатившимися из орбит глазищами таращущихся на неотступно следующего за Слосс юношу. – Чего они все на меня так пялятся? – недовольно пробурчал Энви, когда они проходили по каменной дорожке зелёного парка. – Твой внешний вид, – пояснила Лень. – Видишь, как одеты люди? Это называется «мода». – Ходить в закрытых балахонах? – усмехнулся гомункул, кидая насмешливый взгляд на очередного поражённого его внешним видом прохожанина. Внезапно глаза Энви округлились, словно на него прилетело осознание. Но нет, ибо его тонкие губы растянулись в ехидной ухмылке, неприятно колющей своим видом, будто эти губы сейчас выдадут про тебя какую-то пакость, которую ты не знаешь или о которой слышать ничего не желаешь. – А ты почему тогда следуешь тенденциям насекомых? Его глаза неприятно-изучающе пробежались по её ладной, статной фигуре, облачённую в мрачную ткань длинного в пол платья. Конечно, её одежда была куда менее откровенной, чем у Ласт, но это не отрицало того факта, что оно настолько облегало тело, что была видна каждая пропорция, каждая складочка, каждый изгиб её красивого, словно цветок лилии, тела. Она сама была как лилия. Изящная, хрупкая, печальная чёрная лилия. – Такой вид мне дал Отец, – ответила она спустя привычно вставляемую в любых разговорах паузу. – А ты ведь можешь запросто изменить... – Хера с два. Так резко. Колко по ушам. – Раз уж на то пошло, то с какой, интересно, стати я должен считаться с мнением насекомых? – А с такой, что ты больше похож на насекомое. Голос за спиной с вибрирующим, брахатным тембром принадлежал Гриду. Старший гомункул был не один. Рядом с ним стоял мужчина в потрёпанной одежде, покрытой сажей, как и его лошадиное лицо, при виде Энви и Слосс ещё сильнее витянувшееся, то ли от красоты женщины в чёрном, то ли от затруднения определения половой принадлежности вызывающе одетого подростка, а может и от того и от другого. – Что ты тут делаешь, Грид? – спокойно спросила Лень, незаметно зыркнув в сторону насупившегося, словно бешеная собака, Зависти. Жадность привычно сооблазнительно-медленно растянул губы в улыбке, с фальшивой заботой окинув взглядом сиблингов. – Как, что? – почти искренне-удивлённое. – Проверяю, как моя младшая сестричка справляется с воспитанием новой сестр... Ох, прости! Брата. Ошибка был нарочной. Всё таки опасения Слосс подтвердились. Грид нашёл себе новое развлечения. Опять ей все шишки... – Слушай... – голос брата на редкость серьёзен и шепчет на ухо предупреждающе, но желая помочь. – Тут неподалёку, близ загорода гастролирует цирк-уродов... Вакансия всегда есть! Не успела Слосс было ответить на наглое высказывание жадюги, как в разговор вмешался... Человек! – Грид, – обратился к нему мужчина, стоящий рядом с ним. Зависть ещё удивлялся, чего этот грязнуля стоит возле них. А оказывается он знает Грида! – Так это брат?... Незнакомец говорил шопотом, даже отошёл на небольшое расстояние, чтобы его не услышали Слосс и Энви. Но судя по его бесстрашию, как сначала показалось обоим гомункулам, человек не знал о их сущности. Не мог же простой человек сквернословить в адрес высшего существа, а тем более... Дружить? – Люк, – гомункул развернулся на каблуках, резким движением уложив свои широкие ладони на плечи человеку, – сделай одолжение – не говори остальным, что это мой... – искоса Энви уколол укоризненный взгляд жадины, – брат. Сам понимаешь. Тяжёлый вздох вырвался из груди Слосс, с привычным холодом наблюдавшей за всем этим, пропустив мимо ушей «остальных». Пусть Грид и дальше мается с людьми. Сейчас самым главным было увести бешено раздувающего ноздри Зависть подальше, пока не случилось непоправимого. – Я, в отличие от некоторых, не вожусь с насекомыми. Увы и ах – Лень опоздала. На язвительно ухмыляющегося Энви уставились три пары выкатившихся из орбит глаз. Люк, придя в себя от шока, гневно выкрикнул: – Что ты сейчас сказал, недоносок?! Улыбка на белом лице растянулась чуть ли не до ушей. Похоже, Энви веселился. И не просто веселился – радовался! От всех своих душ. Он уже приготовился поиграть с этим «отбросом» общества, надеясь насладиться не только его скоропостижным проигрышем, но рожей Грида, маской холода прикрывающего лютое бешенство, проявляющееся в сжатых кулаках. – Хватит, – Слосс вмешалась, чтобы поскорее увести отсюда младшего братца, пока его колкие броски не стали поводом для собачьих боёв между гомункулами. – Пойдём, Энви. – Нет, нет, нет. За пятнадцать лет своей жизни, женщине так и не удалось понять, почему всё вечно портящим вредителем считали её, а не Грида, вытянувшейся скалой, загораживающей солнце, двинувшегося в их сторону, только они отошли. Лень снова хотела вмешаться, но не успела – Энви, словно почуяв азарт, сам выдвинулся вперёд, без страху, со звериной дикостью взирая старшему гомункулу в лицо. К слову, Грид был выше его головы на две, как минимум, но воображение увеличило Зависть вновь до той громадной формы, так что теперь ему чудилось, что старший брат перед ним такая же букашка, как люди. Подойдя на минимальное расстояние, Жадность склонился к скуластому лицу, безразличными и в тоже время злющими фиалковыми глазами впиваясь в глаза Зависти. – Тебя Слосс, смотрю, уже всему научить успела. Он говорил спокойно, но в этих словах уже между строк читались угрозы, которые смогли услышать не только Слосс и Энви, но и стоявший в стороне Люк, никогда прежде не думавший, что его странно названный друг вступится за него. – В отличие от тебя. Грид сначала не понял смысл сказанных Завистью слов, но потом, как говорится, «догнал». Ну конечно! Как он мог забыть! Он же водится с «насекомыми». – Может быть. Мужчина непонятно успокоился и спокойно выпрямился, взглядом пришпиливая Энви вниз, незаметно проглотивший вставший от этого взгляда ком в горле. Слосс, молча наблюдавшая за всем этим, хотела было поблагодарить старшего брата за помощь в приструнении младшего, но... – Только вот... – а это обращалось уже, как ни странно, к ней, к Лени. – Эти «насекомые», в отличие от нас, вправе выбрать свой путь... Понимание сказанного, спустя пару мгновений, давящей волной упало на женщину, выбивая из лёгких весь воздух, вплоть до остатка. Ей и вправду показалось, что её лёгкие уменьшились в объёме, как минимум, в два раза. Её же собственные слова, в озвучивание довольного таким эффектом Грида, доставшего из под ледяной коры уныния что-то непонятно-странное, похороненное словно вечность назад – ранит её, как и тогда. – Следовательно, задаётся вопрос – кто на самом деле насекомое? – бросая взгляд на недовольного Энви. – И да, кстати, – продолжает он, вплотную, в опасной близости, с куда более осторожною насмешкой заглядывая в ещё больше похолодевшие – неужто от ярости? – глицинивые глаза. – Поучила бы ты свою мокрицу манерам. – А ну-как повтори! Энви больше не хотелось наблюдать со стороны. Грид довольно скалит острые зубища, клацая ими, усмехаясь: – Тебя не только на внешность, но и на слух обделили? – На себя бы сначала посмотрел, пиранья тупоносая! Зависть себя долго ждать не заставил, но Грид был старше и в этом деле опытней. А он столько лет уже нормально ни над кем не потешался! Над Прайдом – себе дороже. Стервоза-Ласт – за самую даже невинную, по мнению жадины, шуточку отрезала язык. А шутить над Слосс – всё равно что шутить над каменной стеной. – Ты сначала, прежде, чем кого-то насекомым называть – на себя бы в зеркало посмотрел. Эта твоя форма – слепленная невесть из каких помоев – не очень-то отличается от первоначальной. Стоящая будто в оцепенении Лень вышла из транса и сразу осознала – дело дрянь. Грид сейчас преспокойно сверху вниз созерцал на Энви, а его друг, Люк, неловко наблюдал за «семейной драмой». Слова Жадности пробивались сквозь неприятный звон в ушах от бурлящей в висках крови. Окончательно Энви добили последние, добавленные с самым настоящим презрением и превосходством. Превосходством на ним. Над Энви. – Какая жалость. Как хорошо, что Слосс не утратила свою реакцию – обратив под подолом длинного платья ноги в воду – она секундно преодолела разделяющее их с Энви расстояние и заключила того, бешено вырывающегося с целью разорвать радостно хохочущего Грида на части, в плен полуводяных «объятий». – Удачи в воспитании! Кричал он, уходя, не оглядываясь, махая им рукой, вместе с другом, послушной собачкой поскакавшего вслед за ним. – Пусти меня! Пусти! – худенькая фигурка юноши ужом извивалась в довольно-таки крепком плену. – Да пусти же!! Лишь после этого женщина выпустила брата. И снова же схватила – тот собирался кинуться в догонку уже скрывшимуся в толпе братцу, но Лень успела его остановить. – Тихо, – успокаивающе, в свое привычной манере произнесла она. – Он уже ушёл. – Что это сейчас было?! – Было что? – даже с непониманием спросила Слосс. – Что этот урод себе позволял, унижая меня перед человечишкой?! – в его голосе и злоба, и ненависть и... что-то дрожащее, вибрирующее, как внезпно вздёрнутая струна музыкального инструмента. – Ты привыкнешь, – отвечает она, используя собственный опыт. Вот только Лень была грехом, ничего не требующим к себе, да и требования к другим были не в её стиле. Она ни разу не просила Грида перестать подкалывать её, терпела молча и со временем тому самому надоедало не только шутить, но и находиться наедине с вечно угрюмой сестрой. – Привыкнуть?! Да что значит привыкнуть?! Чтобы эта гнида ещё раз посмела меня унизить? Да я в следующий раз не только ему башку откручу, но и его дружку! На этих словах Энви снова искривился в усмешке, уже не той привычно-ядовитой. Это был самый настоящий оскал перед нападением. – Нет. Будет лучше переломать этому Люку, или как его там, руки и ноги. Вот это будет интересно посмотреть, как это отродье будет корчиться! Его грудная клетка вздымалась от упивания его же собственным величием, которого всего пару минут назад и в помине не было. – Ничего ты делать не будешь. Слосс отрезает резко, жёстко, словно бьёт хлыстом. Глаза её, прежде привычно тускло светившиеся, словно покрытый пылью фонарь – теперь стали жёсткими, острыми, больно режущими осколками матового стекла, такого же блеклого, как её глаза. – Да неужели... А вот это звучало как угроза. Не предложение. А ведь если посудить со стороны – предупреждать должна Лень. Лень, на чьи хрупкие молочные плечи свалилась ноша преглядывать за этим неугомонным... «ребёнком». – Ничего. Ты. Делать. Не. Будешь. Для пущего эффекта она произносит это членораздельно. Но Зависть только потешился. Он задаётся вопросом: «Да что с ним такое?» Всего пару минут назад Энви только начинал осваиваться, только подарил Слосс надежду, что у них всё наладится. Но нет. Таран, по кличке Грид, разрушил их хлипкую, недостроенную стену доверия. – И что мне за это будет? Энви улыбается. Злобно. Да и улыбкой это назвать трудно: из под тонких, растянутых по самые уши губ виднеются, пусть не такие большие, змеиные клыки. В схватке с кем-либо змеи превзойдут противника и по размеру и по опасности. И Зависть был как змея – тонкий, изящный, опасный. Лени казалось, что он бросится на неё, чтобы разорвать на части. Но в вздымившейся, как волчий загривок, копне чёрно-малахитовых волос читалось, что молодой гомункул сохранил рассудок. Не хотел ли он проявлять силу на людях или же осознавал, что ничего не знает о силе противника – оставалось только догадываться. – Ну ладно, ладно! Примирительно машет он руками, а рябь на его переносице разглаживается, а улыбка становится вполне обычной и даже, если не приглядываться, вполне милой. Вот только Слосс так просто не одурачить. В по-лисьи прищуренных глазах она видит огонёк. Не хороший огонёк. – Показывай давай дальше! И он гордо идёт вперёд, оставляя замеревшую Лень, внимательно глядящей ему вслед. Энви превосходный лжец. Он и правда, как змей. Спокойно сворачивается кольцом, будто греется и не представляет опасности. Лишь опытный поймёт – проблема. Ведь, даже если змея не ядовита – она может оттяпать что-нибудь, задушить, съесть и много-чего из области неприятного. Но у Слосс, осторожно двинувшейся за Энви, проблема по хуже. Она столкнулась с самым адом воспитания молодого поколения. Непослушанием. Если же остальные виды живых существ справляются с неугомонным потомством ремнём или же простым подзатыльником – с гомункулом это самая настоящая катастрофа. И с этой катастрофой придётся справляться Слосс. Наивный Зависть уже умеет плеваться ядом, а за поступки отвечать не умеет. И вряд-ли когда-нибудь научится – думает Лень. Несносный братец планирует посмеяться и устроить для неё «в шутку» ад, то он ещё не знает, что плачевный исход будет ни как не для неё, а для него.