Sloth.

– Ты только погляди на это! Энви радостно хохотал, держась за стержень купола храма. Ещё одна религия канула в лету. Но больше гомункула радовала бойня, происходящая между протестантами и военными в самом низу. Людям было не до них со Слосс – суровые вероисповедники бесстрашно бросались с палками, топорами да любыми предметами на солдат с ружьями, глупо налетая на дождь пуль. – Нет, Слосс, ну разве они не идиоты? Зависть закрутился на стержне, как на пилоне, его плющевидные патлы вьюжили вокруг, плетями обивая плечи, лицо, грудь – только это не останавливо гомункула от безудержного веселья. – Может и так, но они точно заметят нас, если ты не станешь хотя-бы чуть-чуть по тише. – Ну ладно, ладно, – задорно улыбается оборотень – в привычно холодной манере – укору со стороны Лени. Слосс переводит взгляд то на брата, то на бойню внизу. Действительно, удивительно, как легко спровоцировать людей. Простой бунт перерос уже в самую настоящую резню то там, то тут. А в столице, где с поздравлениями об удачном постановлении новой кровавой печати ждёт Отец, наверняка в очередном свежем номере газет печатается о простом волнении в западном городке Велши*, успешно подовляемом военными силами государственных алхимиков. – Тц, опять этот грёбаный снег... Недовольно ворчит Зависть, выставив ладонь под мелкие мартовские пушинки. Слосс, до этого без всякого интереса, в отличие от Энви, наблюдавшая за кровопролитием прямо на главной площади, последовала примеру перевёртыша, внимая весеннюю сирень своих очей пасмурному небу. «Тогда тоже было пасмурно» – думает она, отдавшись воспоминаниям, которые вряд ли можно было назвать счастливыми, но именно благодаря тогдашним событиям, сделавшими её такой, какая она есть. В этот раз её вытаскивает из мыслей ни звуки боя, ни даже хохот не особо прислушавшегося к её совету младшего брата, а наоборот – наступившая гробовая тишина у подножия церкви. Опустить взор, чтобы узреть причину – тут же теряет смысл. Энви увидел всё намного раньше и даже спрыгнул с купола на балкон, где стояла Слосс, чтобы получше разглядеть покрывающиеся тонкой скатертью снега окровавленные тела расстрелянных протестантов. Нет, кто-то был расстрелян, а кто-то притиснён возникшей у дверей храма каменной стеной, отрезавшей путь к отступлению, кого-то и вовсе насадили на каменные, идущие из земли штыки. Алхимики. Сейчас уже никто и не вспомнит, что всего каких-то восемьдесят семь лет назад изучающих эту науку притесняли и как только не дискриминировали. А сейчас Слосс может с точной уверенностью заявить, что ещё примерно столько же лет – а может и меньше – и в книгах по истории вообще исключат этот отрезок времени или заменят на какой-нибудь совершенно иной, где алхимия с самого образования страны была главной наукой и ни кто её не притеснял из-за страха того, что случилось в древнем Ксерксе. Алхимики практически выполняют большую часть работы армии. Их в больших количествах приглашают на фронт только в крайних случаях. Так что никакие газеты не помогут – если куда-то вызывают государственных алхимиков – дело серьёзное. А ведь всё действительно начиналось с простого волнения. С серии загадочных убийств эмигрантов с Креты. Просто пошёл слушок, что за этим делом стоит церковь, которым была неугодна религия чужаков. Это было начало, повлёкшее за собой вытеснение ещё одной религии страны. Сначала пошли простые хулиганские выходки – церкви били стёкла, забрасывали мусором, уродовали всякими росписями. А прихожан, не верящих в причастность церкви к убийствам, так и вовсе запугивали, грабили, издевались. А когда дошло до убийства – дело приняло серьёзный оборот. Страх порождает ненависть. Ненависть порождает ярость. Люди просто начали бояться собственной религии. Боялись, что их постигнет та же участь, что и эмигрантов, если они перестанут верить. Вот тогда-то и началась самая настоящая бойня. Город разделился на два лагеря – одни верили в невиновность в церкви, другие же яро пытались избавиться от религии, которой не угодны жизни иноземцев. Всего за такой короткий срок в одном городе развязалась чуть ли не целая война. Вместо того, чтобы провести детальное расследование, военная полиция просто устранила всё, что связано с недовольством граждан. Да и вряд ли бы они узнали, что у священнослужителей на момент всех убийств имелось алиби. Да и не поверили бы, и сразу признали недействительным. В конце-концов, кто прав – подозреваемый или свидетель, собственными глазами видящий святого отца, безумно улыбающегося, с окровавленным ножом, над телом несчастного кретчанина? – Ну вот, здесь мы закончили! – Энви с лукавым блеском в змеиных глазах наблюдал, как трупы кутают в мешки. – Можно возвращаться в Центра... – Нет, – оборвала его Лень на полуслове. – В смысле? – он недовольно вытянул руку, раскрытой ладонью показывая на залитое кровью подножие церкви. – Об остальном уже военные позаботятся! Вон! – он ткнул пальцем в районы, откуда чёрной змеёй вился дым. – Мы своё дело сделали, наверняка там сейчас творится тоже самое, что и здесь. На кой нам тут ещё оставаться? – А на такой, – строго произнесла Слосс, – что не стоит радоваться раньше времени. Если они найдут какую-то лазейку, подтверждающую невиновность расстрелянных, – глаза женщины опасно сверкнули, – могут начаться проблемы... – Ой, да брось драматизировать! – Энви простодушно отмахнулся, хотя железно-холодный тон вечно спокойной сестры его насторожил. – И чего ты так нервничаешь-то? Никуда твоя кровать не денется! – Я возвращаюсь в Централ и доложу Отцу, что всё сделано, – Лень повернулась к брату и договорила: – А ты останешься здесь. – Чего?! Возмущение в голосе гомункула лилось через край. Слосс смерила брата холодным взглядом, от которого тому стало не по себе и новая порция ругательств застряла в горле, выйдя непонятным коротким мычанием. – Не кричи, – спокойное. – Даже малейшая мелочь может разрушить всю нашу работу, как карточный домик. Энви, тебе нужно остаться. Голос её стал мягче. Без привычного холодного равнодушия, пронизывающего, как ветер поздней осени. Энви сначала стушевался, мялся, что-то хотел сказать, топтался на месте, как недовольный ребёнок, не желающий признавать правоту взрослого. Он бы долго ещё противился под строгим взглядом, но мягкая снисходительность, которую вывела Лень за годы работы с Завистью – дала эффект сильнее, нежели прежнее ледяное равнодушие. – Ладно, – фыркает так, словно сделал услугу. – Можешь валить в Централ, – он скрестил руки на груди, закрыв глаза. Слосс же улыбнулась. В привычной нежной улыбке, которую выработала специально для него. Хмыкает, что Энви, как заядлому гелотофобу*, не понравилось. – Ладно. Будь по твоему. Не успел Энви что-то воскликнуть в ответ, как женщина уже обратилась в воду, покинув балкон. Оказвшись на земле, Лень вернула себе прежнюю человеческую форму, и уже у подножия снизу вверх наблюдала на уморительно кричащего ей вслед Энви. – Ну смотри, ондатра! Я тебе это припомню! Он кричал до тех пор, пока Слосс не скрылась с улицы. Хоть со стороны и не выглядело – но она была единственной, к кому нормально относился молодой гомункул. Ему пришлось переступить через свою сволочную натуру, чтобы хоть кого-то подопустить к себе. Всё таки он Зависть. Он завидовал людям, не обременённым на вечное рабство, таким радостным и беззаботным, в случае несчастья не унывающих долго, ведь у них есть близкие, которые обязательно утешат их. И Энви было уже смирился с тем, что обречён на одиночество – своего единственного верного спутника и чувства, испытываемого кроме омерзительной всем, в том числе и ему самому, зависти. Помощь пришла оттуда, откуда её вообще ожидать не следовало. Оказалось, что не он один страдает от одиночества и чувств, которых быть, кроме своего греха не должно. Пусть может Слосс хотела, помогая ему, заглушить своё уныние, это не отменяет того факта, что она была единственной, хоть и для собственной выгоды, протянувшей руку помощи тому, к кому противно было прикасаться, учитывая его истинную форму. Тяжело было привыкнуть им обоим. Слосс теперь должна была быть терпеливей прежнего, чуткой и взубрить в мозг привычку улыбаться этому несносному мальчишке. И успокаивать его. Да, она научила его контролировать свои чувства. Но от зависти избавить его было не по силам никому. Он – сама зависть. Такова его сущность и изменить её было нельзя. Только переделать. От всё ненавидящего одиночки в мерзавца, следующего принципу: «если не мне, то никому». Они знали, кто они. Им не получить тех чувств, которые испытывают люди. У гомункулов есть сила, с которой они легко убьют человека, а у людей есть чувства. Но толку от них? Разве можно простыми эмоциями победить бесчувственное существо? Именно поэтому люди, которым так завидовал Энви стали для него не более, чем бесполезным мусором. Если он не мог чего-то получить – значит это бесполезно, а он слишком хорош для этого. А бесполезное, не достойное его «Я» – надо уничтожить. Ни кто переубеждать его в этом не собирался. В конце-концов – у них у всех в порядке вещей было считать людей ничтожными созданиями. Хотя нет. Не у всех. Слосс готова была выть – её жизнь установилась в таком порядке, что стоило ей избавиться от одной проблемы, как появлялась вторая. Грид. Наверное, он был единственным гомункулом, который не только не придумывал разные оскорбительные синонимы к слову «человек», так ещё и в открытую заявил, что люди – существа, полезней них самих. Гомункулов. Самопровозглашёнными, как высшая ступень эволюции. – Люди выполняют всю работу, пока Папаша протирает жопу, а мы дрочим на своё «величие». Забираясь в военный поезд, так как остальные станции в связи с волнениями перекрыли – Лень находит себе убежище меж деревянных коробок с оружием. Чисто-физически можно было почувствовать, как поезд с противным гудком содрогнулся, начиная движение по рельсам. Удобно расположив длинные полы платья, Слосс подтянула колени к носу, вспоминая недавнее проишествие, оставившее неисгладимый след на них всех. Гриду явно не стоило так открыто заявлять о своих взглядах при всех, тем более перед верным Отцовским доносчиком – Прайдом. Подвешенный на каменном кресте Жадность внушал ужас и презрение к притихшим послушными собачками гомункулам. Все и так поняли – наказание Грида – это предупреждение от Отца. Любой, кто хоть как-то уподобится человеку – такой же бесполезный червь, как обычный человек. – Окунуть твою противную рожу в лаву разок-другой пошло бы тебе на пользу. Широко ухмыляясь, заметил тогда Энви, беззаботно сложив руки за голову под укоряющим взглядом Лени, прекрасно понимающей, какого сейчас Гриду. Пусть их отношения были далеко от хороших, но Слосс на собственном опыте знала, как простое понимание к человеку может стоить головы. Но не похоже было, что Грид, возвращающийся в одну из занятых комнат подземелья был задет колкостью не горячо любимого «младшего братика». – А ты бы помалкивал, мелкий. Если Батя когда-нибудь и окунёт меня в лаву, учти – тебе подпалят задницу следом. «Ох, сколько криков было...» – со вздохом вспоминает Слосс, пытаясь массажем висков прогнать возмущённый до края визг Энви из головы, попутно размышляя – не было ли ошибкой оставить импульсивного оборотня в городе за главного? За прошедшие годы Зависть так и не научился контролировать себя в плане ярости. А может и научился бы, не будь Грида. Который, казалось бы, ночами не спит, давая своему коварному гению вдохновения на новые прозвища для младшего братца. Правда гомункулам сон не нужен. А Жадность мог придумывать всё на ходу, достаточно было придраться к любой мелочи. А у Энви этих мелочей было хоть отбавляй. Впрочем, для своих братьев он и был мелочью, за годы в котором Прайд и Грид так и не увидели пользы, кроме как Слосс расшевелить. И это учитывая то, что Энви уже, пусть и не такой долгий срок, был не самым младшим среди них. От неудачной попытки Отца преобразовать врата, которой дано было имя – Глаттони, гомункулы видели пользы больше. Сначала Энви бесился, что часто заканчивалось дракой с Гридом, Прайд же был выше того, чтобы «драться» с назойливым подобием брата, хоть и не пренебрегал лишний раз прошвырять его через всё логово. Поэтому Зависть старался реже контактировать с Прайдом, с которым только Ласт могла рискнуть показать свою храбрость. С Гридом же опять было исключение. Частые стычки гомункулов уже превратились в своего рода язык общения между ними, основой которого были: колкости, ругательства, замашки, драки, а иногда чуть ли не самая настоящая расчленёнка. Издевательства над Энви были, пожалуй, единственным развлечением жадины в логове, в котором он последние годы появлялся относительно редко. Слосс неподобающее поведение Жадности в реальности пугало. Редкое пересечение друг с другом сопровождалось со стороны мужчины осуждающим, таким... человеческим взглядом, что Лени невольно становилось не по себе. – Опять эти глупые мысли... – Слосс мотает головой, пытаясь прогнать навязчивость бреда в голове. – И о чём я только думаю... Единственным местом, куда Слосс сбежала от мыслей – был сон, который прервал толчок земли, разбудивший её. – Уже приехали? Проспать пару суток – ничего удивительного. Лень же. Свежесть после столь длительного, для человека, сна приятно охладила отёкшую кожу прохладой темноты утра. «Правильно, делают всё под покровом ночи, чтобы не вызвать панику у граждан.» Немного последив за военными, Слосс сошла с поезда, в один шаг обратившись в воду, успев не раскрыть себя от одного очень чуткого солдата, услышавшего непонятный звук. Убедившись, что уплыла достаточно далеко, Лень приняла обратно человеческую форму, не спеша побредя к логову. Такое дивное холодное мартовское утро не могла испортить хлюпающая под каблуками мёрзлая слякоть. Сквозь тяжёлую сеть холодного воздуха пробирался тонкой ниточкой нежный аромат весны. Любое живое существо ценит приход тепла, постоянного солнца и ласкового пения птиц. Гомункулы же не видели чего-то прекрасного в смене времён года. Разве что Ласт могла порадоваться смене имиджа. Снять успевшую надоесть за зиму шубку, надобности в которой было не много. Остальная же радость заключалась в том, что они на шаг становятся ближе к своей цели. В отличие от мелочных людей, привыкших ценить любой момент своей никчёмной короткой жизни. Подземелье встретило Лень противной духотой, неприятно накрывшей холодную кожу и привычный похабный тон окликнувшего её голоса. – Походу сегодня конец света случится! Мужчина стоял у входа в тоннель, облокотившись плечом об стену. Он нагло улыбался, глядя на Слосс из-за своего укрытия, сложив руки на груди, производя впечатление крайней беззаботности. – Грид, – смерила его взглядом Лень. – С каких это пор ты не передвигаешься по трубам, а шастаешь одна, по тёмным закоулкам... Он отлип от стены, надвигаясь в сторону сестры с некой тревожностью в фиалковых глазах, подлинность которой нарушала царившая на губах похабная улыбочка. – Опасно это для девушки, ходить одной по тёмным местам. А время сейчас тревожное... – Брось паясничать, Грид. Экстравагантность Жадности могла быть на редкость раздражительной, что в обычной ситуации стерпеть было можно. – Лучше бы ты так мелкому говорила. Улыбка померкла на губах гомункула и тот, развернувшись на каблуках остроносых ботинок, пошёл в тоннель, всем своим видом показывая, что говорить более с сестрой не желает. И ему, наверное, стоило огромных усилий перешагнуть через себя, чтобы заговорить, уже отойдя от неё на достаточное расстояние: – Кстати, Батя собирает всех. Беда у него случилась. Слосс, следующая за Гридом в одном направлении, была малость ошарашена, что можно было понять по её раскрывшимся большим глазам, чему не мог не обрадоваться мужчина. Да любой, кому довелось увидеть на этом кукольном лице хоть какие-то эмоции. – Что значит «беда»? – с прекрасно слышимой серьёзностью спросила Лень. – А то и значит, сестрёнка, – отстранённое, но с вернувшейся улыбкой на губах известил Грид. – Батя то от гнева ещё не избавился. Видела бы ты его рожу. Казалось он кипятком обоссыться! – Да о чём ты? – Хе, – заинтересованность вечно безразличной сестры забавляла мужчину и улыбка его стала ещё шире, и могла бы ослепить своей белоснежностью. – А я о том... – он снизил голос до пугающе-скребящего шёпота. – Что из лабораторий начали пропадать запасы философского камня. Слосс вытаращилась на него большими глазами, от чего Гриду стало так забавно от такой рожицы, что он просто не смог сдержать смеха. – Не боись, всё путём будет. Как-то странно улыбнувшись, Жадность зашагал прочь. Однако Лени удалось заметить опасную искорку в его глазах. Ей оставалось лишь догадываться, что это была за искра. – Как успехи? Слосс встретила Ласт после патруля с заинтересованностью. Быть может старшей сестре удалось найти хоть какие-то следы? – Никаких, – фыркнула брюнетка, хмуря брови и в некоторой усталости прикрыв глаза. – Глоттани пронюхал весь район, никаких следов. Лень оторвала взгляд он просторной, заполненной людьми улицы, серьёзно и даже немного встревоженно взглянув на Похоть. Хотя, вместо тревоги правильней было б выразиться раздражением. – Что же это за воры такие, раз абсолютный нюх не может найти их? – Без понятия, – Ласт развела руками. – Но кем бы ни были эти воришки, они выбрали не подходящий момент для преступления. Сейчас, благодяря волнениям в Велши, все железные пути перекрыты. Им не скрыться. – Если только вор не военный, – мрачно заметила Слосс. – Также, если ты забыла, торговые пути тоже действуют. Война войной, но поставку всего необходимого в города ни кто не отменял. – Раз уж на то пошло, то лучше бы отменили. Лень внимательно оглядела Похоть и поняла, что сестра не просто раздражена – она в бешенстве. – Может стоит ещё раз проверить лаборатории? – предложила она. – Вдруг мы что-то упустили? – Нет, Слосс, мы с Глоттани прочесали лаборатории вдоль и поперёк. Учёных допросили тоже. Они не могли украсть столь большое количество философского камня. Даже эти глупые людишки соображают, что с ними будет, в отличие от реального преступника. И тут, неожиданно для себя, Слосс поинтересовалась: – А что Грид? Похоть удивлённо вскинула дуги бровей, но ответила на внезапный вопрос младшей: – Он шарит по всяким разным закоулкам. Он же мастер поисков среди людей. Хотя, я не думаю, что какие-то уличные отбросы могут что-то знать. И да, кстати... Теперь настала очередь Ласт задавать внезапные вопросы. – Пришли известия из Велши. Религиозники подняли бунт после уничтожения всех церквей в городе. Полагаю, мне не стоит объяснять, что с ними случилось. Действительно. Какая судьба могла ещё ожидать тех, кто мстил за расстрелянных? – Вы с Энви потрудились на славу, – Лень устремила свой взор на сестру, на чьих губах была не привычная страстная улыбка, а та нежная и мягкая, которой она отныне улыбалась отданному ей на попечение мигом привязавшегося к ней Глоттани. – Хотя, думаю мне стоит поздравить тебя. – Меня? – вздёрнула бровь – ещё одна выученная за век эмоция. – Да, Слосс, тебя. Ты смогла обуздать нашего непослушного завистника. И найти с ним общий язык. Я вообще удивляюсь, как он тебя ещё мамой не зовёт! – рассмеялась Ласт. – Очень смешно. Печалил тот факт, что Лень умела улыбаться, а смеяться – не предпринимала даже попыток научиться. Не видела надобности. Но Похоть и по сей день надеялась, что любитель посмеяться Энви когда-нибудь вынудит наставницу подарить ему смех, точно так же, как более семидесяти лет назад улыбку. – Нет, я серьёзно, – судя по её улыбке, это вряд ли было правдой. Хотя, в каждой шутке есть доля правды. И даже в этой насмешке она была. – Мне даже страшно представить, что будет, если ты его оставишь... – Ласт, прекрати говорить глупости. Лень так же научилась хмуриться. И изображённая на лице Похоти печаль вынуждала её не то что злиться, а – привычно – раздражаться. – Ох, брось! – прикрытые в блаженной улыбке глаза чуть приоткрылись, но и этих маленьких щёлочек хватило для – вынудившего не бьющееся, каменное сердце Слосс подпрыгнуть в горло – ледяного огня. – Ты ведь тоже привязалась к нему? Слосс знала, что ответить. Но почему-то не смогла. Слова, что она просто воспитывает Энви для выполнения миссии Отца, умерли на её губах, так и не сойдя. Удовлетворённая такой реакцией Ласт, глядя куда-то вдаль, где через пару часов должно будет зайти солнце, произнесла: – Ты поступила правильно, что проявила чуткость в его воспитании. Иначе, его бы, как непризнанного щенка, просто бы утопили. Точнее... – грудной голос понизился до мрачного шёпота, не теряя своей страсти. – Отец бы вернул его обратно. Обе женщины вспомнили наказание Грида. И обе мысленно передрогнули. –... Пусть он всегда будет принадлежать твоей фракции, наступит период, когда он, как сейчас, должен будет поработать один. Ты понимаешь, о чём я. – К чему ты клонишь? – не выдержала Лень, на что получила ещё одну таинственную улыбку. – Если щенков рано оторвать от матери – это закончится для них плачевно в любом случае. В первом – они, как беззащитные, недоразвитые детёныши помрут, если им не протянуть руку помощи. Во втором – станут дикими, неуравновешенными зверюгами, рвущих всё на своём пути, которых в итоге пристрелят... – Если им также «не протянуть руку помощи»? – продолжила за сестру Слосс. – Именно, – в глазах Похоти горела серьёзность, словно она... В чём-то подозревала Лень. – Но не волнуйся! Благо, что этого не случится! Всю серьёзность выветрило некое дружелюбное возложение ладоней на белые плечи Слосс. – Что ж! – Ласт с поразительной лёгкость на каблуках и в платье запрыгнула на огрождение крыши. – Я отправлюсь на военную станцию, пока они стоят. Ты отправишься на торговые пути. – Могла не объяснять. Последовав примеру Похоти, Лень так же без труда запрыгнула на выступ в своём длинном в пол платье, что могло поставить в затруднение простого человека. Далее, женщины вместе, словно хищные птицы, отправившиеся за дичью, спрыгнули с крыши. А развивающиеся полы платьев и локоны волос действительно делали их похожих на птиц. Ласт, только кончик её сапог коснулся земли, пулей исчезла в воздухе. Слосс же ещё в полёте обратилась в воду и пусть не так грациозно расплескалась о земь, но не менее быстро собралась в небольшую водяную волну и поплыла в сторону товарных поездов. Перевоз товаров на поезде был менее опасным способом, чем на лошадях, которых могли перехватить и ограбить. Так что с большей вероятностью и успехом преступники могли скрыться на них со всеми украденными запасами философского камня. Как ни станно, людей было не особо много. Человек восемь – столько, по крайней мере, насчитала Слосс. Да и судя по их виду – они были не знатного происхождения, но подозрения с них это не снимало, поэтому гомункул распался в воду, осторожно проскальзывая через ящики с товарами и ноги носящихся туда-сюда рабочих. – Они торопятся... Изрекла мысли вслух Слосс, прячясь за дверьми поезда. Не замечая крадущуюся к ней тень. – Уж не торопятся ли они потому, что... Металлический захват не дал Лени договрить, сжавшись на её шее. Она было превратила руку в воду, чтобы в привычном приёме атаковать водяным хлыстом, но сильная жилистая рука кинула её на пол словно тряпичную куклу. – Что?! Слосс?! Голос до боли знакомый. – Чт... Грид? Лень лежала на деревянном полу поезда, пришпиленная удивлением присутствия тут брата. Хотя... Его широко раскрытые потемневшие глаза были такими... Испуганными? Да. При том, будто он мертвеца увидел. Но они, спустя показавшееся вечностью молчание, приобрели привычную вальяжность. – Ты чего тут делаешь? – тихо спросил он, облокачиваясь о стену поезда, боковым зрением приглядывая за рабочими, грузившими огромный, размером с целую карету, ящик вручную в специальный вагон для перевоза крупных грузов. – Это я у тебя хотела спросить, – прошептала Лень, поднимаясь. – Ты же, вроде как, районы осматривать должен. Грид посмотрел на неё несколько удивлённо, словно не ожидал такого вопроса с её стороны. Бросив последний взгляд на кое-как загрузивших ящик рабочих, он вернул свой взор на сестру, как-то рассеянно почесав затылок. – Ну, там всё чисто. Я подумал, что может быть кто-то из рабочих что-то знает... – Ясно, – Лень не придала значения немного странному поведению брата. – Я пока осмотрю поезд. А ты пока поговори с людь... – Да уже поговорил. Пусто тут, как у Глоттани в башке. И чего я по-твоему в поезде торчу? Осмотрел уже тут всё! Пойдём уж... – Босс! Мы всё загрузили! Как гром среди ясного, только миновавшего грозу неба, звонкий отчёт забежавшего в открытый вагон рабочего был последним шансом Грида. Хотя нет. Не последним. Слосс можно было, не без труда конечно, убедить, что Жадность ради поднятия своего дохода занимается торговлей. Мог бы, если бы успел заткнуть вбежавшему, запыхавшимуся от тяжёлой работы подчинённому рот. – Босс! Философский камень загр... Замолчал парнишка только когда его взору предстало сгустившееся мрачными красками лицо хозяина и незнакомой женщины, большие глаза которой переполнялись непонианием и шоком. – Грид... – одними губами, не в силах выдавить и слова. – Что это значит? Лень хмурится требуя ответа от брата, не обращая внимания на завышающего себя человека, в наглую тыкнувшего в неё пальцем, с воплем: «Ты ещё кто такая?!» – Грид, – дальше должно было последовать: «Я жду объяснений», но не последовало. Последовала лишь привычная, наглая, похабная улыбка на его вмиг посветлевшей акульей физиономии. – Ничего личного, сестрёнка. Слосс вовремя успела закрыться в защите водяными руками, которые расплескала углеродня лапа. Отойдя в сторону, женщина одарила брата ледяным взглядом. – Значит вор – это Ты... – Вор? – Грид переспросил это с таким тоном, словно был оскорблён, при этом его лицо не покидал оскал. – Я просто забираю то, что по праву принадлежит не только Отцу. Всё таки благодаря нам, он намутыжил столько камня. Вторая рука покрылась углеродом и в следующую секунду они произвели скомбинированную атаку "ножницами", расплёскивая Лень, отгоняя её в дальнюю часть вагона. А за битвой двух гомункулов наблюдал упавший с ног парализованный ужасом паренёк. – Лу! – окликнул его Грид, не убирая взгляда с уже готовой к атаке Слосс. – Зови остальных! Пусть кто-то займётся поездом! – Н-но... – парень был явно испуган, но больше напугавший его рёв не на шутку взбешённого хозяина поднял его на ноги, вынуждая бежать к остальным, наверняка уже заслышавших шум. Однако, стоило Гриду на секунду отвернуться, как его голову охватил водяной купол, естество которого быстро стало проникать в рот. Обычный человек со страху был бы уже готов, вот только Жадность не соберался проигрывать, тем более женщине. Спохватившись, не утратившая броню рука расплескала щупальце, образующее купол, основанием которого была вытянутая рука Слосс, не особо впечатлившейся данному трюку. – Ты хоть думаешь, что творишь? Тон её голоса был ровен и спокоен, словно на неё не летели со всех сторон алмазные когти Абсолютного щита. – Надеюсь, ты не собираешься продать такое количество философского камня на чёрном рынке? Водяная плеть разбилась об углеродный мускулистый торс, росой обрызгивая накаченные мышцы. – Ты меня оскорбляешь, Слосс. Кто знает, во чтобы привратилась плоть женщины, не встань защитой ледяная рука, в которую до трещин вцепились алмазные когти-пальцы. – Не путай мою жадность с безрасудством! Я – сама жадность. Я хочу всё! Денег! Женщин!! Власти!!! ВСЕГО МИРА! Замороженная рука рассыпалась осколками под сильным натиском, у конца, где лёд переходил в плоть, тая в воду, восстанавливая руку. Но только Лень отошла на минимальное расстояние, как едва не свалилась с ног, когда поезд тронулся с места, чем воспользовался Грид, нанося новые атаки, расплёскивая преобразованное в воду естество Слосс, не давая ей возможности попытаться утопить его. – И я хочу бессмертия! – Ты спятил, – всё, что могла ответить Слосс. – Так безрассудно поступать из-за искушния собственных желаний... Мы и так бессмертны, если ты забыл. Водяное лассо обхватило лодыжку Грида, валя его с ног, закрывшегося углеродными руками от полетевших в него ледяных сталактитов, после перекатившегося от собиравшегося снова захватить его голову водяного щупальца, хлыстами бьщего его по пятам, гоняя по кругу, что было не просто из-за движения поезда. – Бессмертны? – в положении Жадности, смеяться – было самым последним, что ему сейчас было нужно. – Опомнись, Слосс! Будь мы бессмертны, зафига нам философский камень, от которого мы зависим, как от наркоты? – Если не поддаваться риску, лишая себя жизней одну за другой – мы проживём хоть вечность с имеющимися душами нашего философского камня, не пополняя запасы. – Ты забыла, Слосс? – Грид нагнулся так, словно приближался к Лени на носочках, отставив руки назад, уклоняясь от атаки водяного кнута. – Я сама жадность! Слосс не успела полностью материализовать своё тело и когтистая лапища с силой приложила её в живот, выталкивая в дверь на соединяющий вагоны мостик. – И. Мне. Этого. Мало. Их разделяла опасная близость, из-за которой искры с обеих сторон прожигали глаза, как яичницу. Конечно, сейчас был прекрасный шанс, чтобы улизнуть. Вот только... Как Слосс Отцу в глаза посмотрит? «Он ещё не избавился от гнева...» – с тревогой и страхом вспомнила Лень, не поняв, как она протолкнулась в дверь вагона, в которую ещё недавно упиралась лопатками. Рефлекторно прошагав назад, чуть не споткнувшись о полы собственного платья, Слосс поняла, что причиной её «прохода» были те самые рабочие, без сомнения отперевшие дверь, от чего Лень ввалилась внутрь. Точнее трое из них, с вассальной преданностью выпрямившие спины перед по-царски вступившего в вагон Грида. Чутьё подсказало Слосс оглянуться назад, где были ещё трое рабочих, включая того мальчишку. – И что теперь? – совершенно спокойно, без страху поинтересовалась Лень. – Поглотишь весь камень, ради «бессмертия»? – Не совсем, – опровергнул жадина, размеренным шагом двинувшись в сторону отступившей назад женщине, боковым зрением следившей за стоявшими позади людьми. – Это будет первым этапом, к моему плану. – Что ещё за плану? Лень могла сейчас атаковать, обратившись в целую волну и затопить здесь всех, но эта таинственность Грида и его уверенность принуждали дождаться, когда тот закончит говорить. Да и между ними была опасная близость – Жадность с лёгкостью бы оказался рядом с ней в любую секунду, прежде, чем она успеет хотя бы обратиться в воду. – Плану, избавиться от всех слабостей, даже имея при себе бессмертие. Как например... Грид остановился, перестав надвигаться в сторону сестры, отгоняя её назад, и оценивающим взглядом посмотрел куда-то в пол. Слосс проследила за его взглядом и, посмотрев себе под ноги, обомлела... –... Вот от таких вот. Под её ногами расстилался почти на всю ширину вагона большой алхимический круг, с символами и пентаграммами, внутри которых располагался фламель. «Это же...» – Парни! Сейчас!!! За спиной Грида один рабочий хлопнул в ладоши, и ещё за спиной Слосс двое. Атаковать всех сразу было не разумно, учитывая, что она находилась в центре круга. Её положение автоматически убивало время, и она бы просто не успела. Поэтому единственным выходом было взять Грида в заложники. Одновременно с хлопками о поверхность, водяная рука Слосс плетью метнулась в лицо Гриду... улыбнувшегося. Яркий белый свет под ногами ввёл в оцепенение. Водяная плеть распалась прямо у лица Жадности, в следующий момент все внутренности стянуло и обожгло, и кровь будто выпарили в сосудах. Не стерпев зверскую боль, тело Слосс неосознано распалось в воду. – Ты была права, Слосс, – доносился сквозь звон голос Грида. – Читать книги – полезно. Особенно Батины. И Лень вспомнила, как короткий срок – уже не важно какой – назад Грид зашёл к ней в комнату, как раз во время чтения, пока Энви был в лаборатории с Ласт. Она ещё и тогда удивились, с чего бы Жадности заходить к ней в комнату? – Будешь так много книг читать, как Энви станешь! – он имел ввиду мелкую червеподобную форму молодого гомункула. – Чтение книг – лучшее, что придумал мир. – Что читаешь-то хоть? Романы поди какие-нибудь. – Да. Решила попробовать современную литературу. Хотелось увидеть, что воображают люди. Может поможет понять ход их мыслей... – Ску-у-у-учно... – лениво протянул он, и взгляд его зацепили старые, древние книги, с алхимическими изображениями на обложке. – Эй. Это Батины книги? – Да. Отец принёс их ещё с Ксеркса. Он разрешил мне взять пару тех, что ему уже не нужны. Подойдя к стопке алхимических книг, Грид небрежно схватил одну за обложку двумя пальцами, от книг веяло старостью и мудростью, как от Отца. – И как ЭТО читать? Они же чуть ли не до дыр зачитаны. – Грид, – Слосс строго окликнула его. – Это книги Отца, они очень ценны. Возьми книгу правильно. – Единственная ценность от них – продать где-нибудь по-выгодней. Несмотря на строгий укор, Жадность взял книгу правильно, и сухие, как кора берёзы, страницы встали веером. Пренебрижительно фыркнув, мужчина приложил их ладонью и его прежде ленивый взгляд вспыхнул искрой, чему была поражена сидевшая на постели Слосс. – Слушай... Я возьму эту книгу? – Зачем она тебе? Ты всего минуту назад распинался о их бесполезности. – Беру свои слова назад, – отозвался гомункул, даже не поднимая взор на сестру. Что его могло так привлечь? – Надеюсь, ты не собираешься её «продать где-нибудь по-выгодней»? – с подозрением спросила она, на что получила возмущённый, даже осуждающий взгляд. – Да ты что?! Это – продать? – хмыкнул он, возвращая глаза в книгу. – Признаю, я недооценивал возможности книг. Так я возьму? – Бери, мне не жалко. Только не забудь вернуть Отцу. – Обязательно. Только сейчас Слосс поняла, какой именно раздел в учебнике алхимии привлёк Жадность. «Запечатывание гомункула» – Это бесполезно, Слосс. Тебе не стереть этот круг, – проговорил Грид на попытки Лени смыть чертежи ловушки, демонстративно показывая углеродную кисть. – Я самолично вырезал его своими когтями. О, и да. Сквозь доски тебе тоже не уплыть. Они сращены благодаря алхимии. Лишь после этого водяные ручкоподобные, как у Прайда, щупальца перстали очерчивать контур круга. Большая лужа, сгустилась, образуя только одну голову Слосс, что выглядело, мягко говоря, жутко, но на большее её не хватило. – Почему ты... предаёшь... Отца? – тонким голосом отрывисто прошептала она, с болью и печалью в лице. – Почему? Потому что я хочу большего, чем быть у него на побегушках. Вот почему. Хотя, тебя это уже касаться не должно. Он безразлично обошёл круг, не оглядываясь, вскинув руку вверх. – Бывай, Слосс. Приятно было знать тебя. Прощай, – и после к алхимикам, сдерживающим свечение круга: – Покончите тут со всем. – Есть. Слосс не могла этому позволить. Она не могла позволить Гриду заполучить весь камень, предав Отца. Она не могла позволить убить себя. Молекулы подчиняются с трудом, полуобразуя человеческую форму на коленях, которая уже через минуту сваливается, распадаясь в воду, как не обожённая глиняная фигура, что привлекает Грида, собиравшегося пойти к машинисту. Но остановившегося, уже закрывая дверь. – Босс, что не так? – спросил один не-алхимик. – Не волнуйтесь, мы заранее всё распланировали. Перед в Велши мы заедем в ещё один городок, чтобы продать продукты. Если нам встретится кто-то на пути, Пак подаст сигнал – три гудка. Но Грид не слушал его. Гомункул был приклеен взглядом к частично восстановившейся Лени, чьи руки и ноги так и остались в водяной форме, образующей лужу, в которую низвергалась кровь, безотрывно льющаяся из её рта. – Г-г... ри... Бвхуэ! Вид у неё был поистине жалкий: она немного, но заметно, потеряла массу, в широко раскрытых слезящихся глазах читался ужас, влажные волосы липли к лицу, в уголках потресковавшихся губ были кровавые подтёки, а всё её тело блестело то ли от ледяного пота, то ли от воды, содрогаясь, как засохший, но ещё не собирающийся отрываться лист на ветру. Новая порция кровавой рвоты полилась на пол, смешиваясь с водой. Это было по-настоящему жуткое зрелище. Ещё недавно холодная, проявляющая незаслуженную теплоту и внимание к Энви Слосс теперь дрожала, стоя на коленях, теряя массу и жизнь, выходящую кровью из её рта. Грид посмотрел в её глаза, с отчаянием и мольбой прекратить эту пытку смотревшие на него. Он не знал, поняла она или нет, что они не такие уж и бессмертные, но ей сейчас было не до этого. Она хотела жить. Осознавая собственную беспомощность, она повернулась к Гриду, потянувшись к нему рукой, что-то невнятно шепча. Она хотела жить. Кто же знал, что и у Уныния проснётся тягость к жизни. Её глаза отпечатали в нём след, даже когда Слосс свалилась на бок, распавшись в воду. Ещё хуже были осуждающие взгляды товарищей, с болью не отрывающие глаз от женщины и ладони от пола, производящие высасывающую из гомункула силу. – Достаточно, – сказал, как отрезал. Люди даже с некоторым удовольствием прекратили пытку гомункула, пусть и с непониманием гляда на хозяина, из маленького деревянного ящичка в углу достающего моток цепи. – Коул, сделай-ка на потолке и на этой стене по кольцу. Я же не зря на них круги преобразования вычерчивал. К слову, Грид провырезал все вагоны алхимическими кругами, как выяснилось – не зря. Предосторожность никогда не помешает. Он не мог с точностью предположить, что кто-то из сородичей заявится сюда. Подходя к принимающей человеческую форму Слосс, Грид даже немного ужаснулся своим действиям. Произвести такой ритуал на сородиче, а ведь в другой ситуации и он мог быть на её месте. Благо он на своём. Потому и не жалел, когда схватил запястия Слосс, обматывая их цепью. – Ох... – простонала она, за мутной сетью наблюдая за действиями Грида. – Что ты... Не успела она, и так с титаническими усилиями, договорить, как жилистые длинные пальцы надавили на её щеки. – А ничего, просто жаль тебя стало, – судя по его нахальной улыбке, это вряд-ли было правдой. Отпустив её, Грид забросил цепь в кольцо на потолке, тем самым поставив Слосс на колени, с задранными вверх руками. Пока Жадность проводил конец цепи ко второму кольцу на стене, для страховки, он с фальшивой жалостью и улыбкой проговорил: – Наш мелкий уродец расстроится, если убьют его мамочку. Слосс хотела было возразить что-то в ответ на похабное высказывание, что Энви сам, во время своих припадков, мог убить её, но сейчас ей хватило сил лишь на то, чтобы закрыть глаза, проваливаясь во тьму.