Sloth.

Старый район Даблисса даже ночью, когда на душный восток ложится хоть какая-то прохлада, не терял своего зловония и ни на минуту не думал приструнить смесь самых разных звуков – от пьяных воплей гуляк, до развратных стонов распутных женщин, ни сколько не стеснявшихся "работать" в отдалённых, пусть и тёмных, углах. По сравнению с этим местом, относительно просторная комната Слосс показалась бы раем. Она проводила уборку каждые три, а чаще два, дня. Учитывая, в каком месте находится её убежище – тут из кожи вон лезь, дабы хоть на минуту прогнать ощущение грязи этого места, за один год своего существования превратившее небольшой район восточного городка в обитель грехов, грязи и порока. – Вот бы дождь полил. Жаль, это невозможно. В пустыне дождей не бывает. А если и Истина окажет такую милость – в этих краях начнётся катастрофа. Слосс усмехается – нынешнему положению района иных слов не подобрать. Впрочем, как и её положению. Тридцать лет скитаний окончились в этой дыре, именуемой «Даблиссом». Город и до их прихода был не «ахти!», так с поселением гомункулов и вовсе ухудшил своё положение, за счёт одного района, где обосновалась их шайка. – Это будто было вчера... Со вздохом глаза Слосс покидают картину премерзкого, на её взгляд, пейзажа. Тридцать лет скитаний, после побега, несправедливо окончились именно в этой дыре, как ни прискорбно. Прежняя команда Грида, сыгравшая не последнюю роль в «вербовании» Слосс, почти вся обрела покой под могильной плитой. Резкая смена климата, кочевный образ жизни, недостаток продуктов, в которых гомункулы не нуждались – сделали своё. В живых остался тот паренёк, которого когда-то Слосс пырнула ножом, в попытке сбежать. Слосс поражается жадности Грида – даже избавиться от старого, бесполезного человека – его душит жаба. Хотя, надо отдать ему должное. Будь то глупость или человеческое сочувствие – Лу был единственный из всей команды, кто относился к ней нормально, даже с некоторой симпатией, – и это при том, что Лень чуть не убила его. «Странные люди существа, – безмятежно размышляет Слосс, устроившись на подлокотнике кресла, в задумчивой позе. – У трущобной крысы человечности было больше, нежели чем у военных – "людских защитников". Может судьба специально распоряжается так, что человечность обретается тогда, когда ты потеряешь всё?» На последней мысли женщина ёжится от неприятных воспоминаний в лице Грида, последние пару лет любившего напомнить: «Ну? Какого это жить вечность, будучи совершенно беспомощной?» Как бы то не звучало, но это насмешка была какой-то... сочувствующей. Пока философский камень цел – Слосс будет жить, даже не пополняя его запасы. Она сейчас практически человек. Способности в последние годы она почти не использует. Единственное, что осталось от былого могущества - вечная молодость. Как же было тяжело в первое время. Это ощущение беспомощности, граничащее со сковывающим страхом. Чтобы превратиться в воду – ушло бы много сил. Теперь Слосс могла ощущать реальную усталость, которая камнем придавливала её время от времени. Не дружелюбные взгляды команды, которой Грид заставлял готовить, чтобы хоть как-то отплатить за покушение на товарища – тоже своё брали. Слосс спиной ощущала опаляющие её неприязнью взгляды. Грид знал, что она владела искусством кулинарии, а всё из-за одного случая, когда Слосс и Энви работали под прикрытием дворецким и няней. Капризный маленький наследник часто требовал сладости, а Энви иногда подкрадывался, чтобы урвать кусочек очередного блюда Лени. Вроде такое глупое воспоминание, а по телу проходилось электрическими разрядами. Слосс старается не мучить себя размышлениями о судьбе воспитанного ею творения Отца. Она пробыла с ним достаточно, чтобы пояснить его суть. Об остальном, наверное, уже позаботилась Ласт. Наверное. Противные воспоминания тридцатилетней давности прогрызают барьер, возвращая в прошлое, когда Слосс только-только начала осваиваться среди людей, выполняя роль кухарки. – Расстаралась ты, Слосс! – довольно урчит Грид, поглаживая себя по рельефному торсу. – Я отродясь столько не жрал! Вкуснотища! Казалось бы, чего тут неприятного? Вот только одно присутствие Жадности портило и без того поганое настроение, пытающееся успокоиться за намыванием сковороды. – Премного благодарна, Грид, – спокойно говорит она, не оборачиваясь. – Раньше, ты никогда не хвалил мои кулинарные способности. – Да я потому что из твоего ничего не ел, – хмыкает он, облокотившись об косяк небольшой кухоньки. – Ты ведь нашей Ошибке-Природы любила готовить. Почему-то именно в этот момент рука, до этого спокойно водящая губкой по поверхности сковороды, остановила свой ход. Лень шестым чувством ощутила, как внутри всё отдаёт волнами вибрации, под вопли оставшихся душ, сохраняющих ей жизнь и молодость. Пару секунд и оцепенение проходит, рука спокойно домывает сковороду пеной и подносит под струю воды. Если бы... – Не, Слосс, ты бы хотя-бы похвалила меня. Больше не придётся выслушивать истерики этого На-весь-мир-обиженного. Везде нужно искать позитивные стороны! Ты так не думаешь? «Замолчи... Замолчи. Замолчи! Замолчи!! Замолчи!!!» – как заклинание повторяла про себя Слосс, смывая пену с железной поверхности. Но Грид и не думал останавливаться. – А, да, точно. Какой позитив от тебя? Хотя... – мужчина размышляюще обратил глаза в потолок, поглаживая волевой подбородок. – Ты ради этого поганца даже улыбаться научилась. И я помню тот случай, когда он разорвал меня на куски! Я этого не забыл, к твоему сведению! «Тихо...» – Лень с ужасом поняла, что рука, которой она держит ручку сковородки нервно дрожит, из-за чего пришлось в неё вцепиться второй. – «Тихо...» Как бы она не хотела убедить себя, что ей теперь всё равно – отвратительная слабость побуждала её тело на дрожь. И убрать руку с другой. Отвратительно... А ведь раньше, будучи с большим запасом жизней, она бы даже внимания не придала словам брата. – Он просто глупый мальчишка. Грид похлопал ресницами, вытаращив глазища, а потом с некоторой задумчивостью на лице, скрестив руки, забурчал: – Ты мне всегда казалась странной. Вроде всегда такая молчаливая, отчуждённая, прям Снежная королева, а тут внезапно растаяла, – увлечённый своим разговором, Грид и не заметил, как Слосс отключила воду. «Да что же это... – сковорода нервно дрожала вместе с рукой. – Что такое...» – Слушай, а тебе действительно ли так нравилось с ним нянчиться, или это тоже ради Папа... ши... Сковорода с размаху впечаталась в рожу Жадности, смяв лицевую сторону, как неудавшийся блин, впечатав другой стороной в противоположный косяк. Слосс стояла прямо перед сползшим на пол Гридом, не веря в реальность произошедшего, со сковородой в руках. – Оу... – с непонятной радостью произнёс Грид, поднимаясь с пола, с искрящейся головой. – А ты, оказывается, бойкая. Лень словно проснулась. Она только сейчас осознала, что только что сделала. Почему? Рука предательски задрожала, тесно сжимая металл, до побеления костяшек, скрывающихся под тканью чёрных перчаток. Будто прикованая собственным безрассудством, Слосс не двигалась с места, наблюдая, как палачом над ней возвышается высокая фигура собрата. – Ты... – говорит она с непроницаемым лицом. – Слишком много болтаешь. – Я? – нагло скалится Грид, продолжая после короткой паузы: – Знаешь... – мужчина кивает на "оружие" в её руке, – это было больно. Тебя так разозлили мои слова? – Разозлили? – Жадность не мог себе поверить – привычно холодный голос сестры едва заметно дрогнул. – Не говори глупостей. Я не могу злиться, Грид. – Как же ты тогда объяснишь своё покушение на меня этим дьявольским предметом? Мозг шумно работал в ушах, выдавая, что сказать. – Ты меня раздражаешь. И отвлекаешь, – она глазами указала на не мытую гору тарелок. – Оставь меня. Демонстративно развернувшись, Слосс как ни в чём не бывало, пошла к раковине и Гриду именно сейчас, когда конфликт, казалось бы, исчерпан, нужно было взять её за руку. – Погоди, Слосс. Я всё понял. До Лени не особо дошло, что же он понял. – Раз всё понял, так иди к своим "накама", а меня оставь. – Неужто ты скучаешь? Это прозвучало резко и даже скорее как утверждение, а не вопрос. – Я? – Я – никогда в жизнь, – прокаркал Грид, то ли смеясь, то ли рыча. – А вот ты прямо за душу берёшь своим взглядом. Того и гляди – расплачешься. Минуту Слосс стояла неподвижно, переваривая сказанное, после чего, с непонятным, зарождающимся в области солнечного сплетения ощущением, ответила: – У меня такое лицо, если ты забыл. А теперь уйди. Не мешай мне. Уже будучи у мойки, Лень незаметно посмотрела на Грида из-за свисающей спереди пряди – привычно улыбнувшись, Жадность непонятно хмыкает и скрывается за дверью. «Неужто дел никаких нет?...» И продолжив своё "увлекательное" занятие, Слосс провалилась в дело с головой, откуда её вытащили воспоминания – она так же стояла у мойки, а отвлёк её детский рёв наследника. Энви, в облике дворецкого, с зловещей улыбкой поедал шоколадный пирог мальчика прямо у него на глазах, словно Слосс тут и не было вовсе. Кое-как уговорив капризного мальчишку не рассказывать родителям и пообещав приготовить новый торт, она сделала выговор Энви. Перед глазами вспыхнула искра этой самодовольной рожицы, какую только гримасу не принимающую, лишь бы её позлить. Грид был в чём-то прав. Какой здравомыслящий человек будет скучать по отвратительно вздорной особе, не признающей никаких авторитетов, кроме силы; резким сменам настроения, поганому характеру, маниакальному блеску в глазах, ребяческим гримасам перед самым лицом, противно режущему слух тону и острым пальцам, как только не мнущим и больно не растягивающим лицо, пока тебе с совершенно пустым выражением приходится терпеть? Обидеть это вредное создание – себе дороже. Мало у кого хватило нервов совладать с этим гомункулом. Слосс была своего рода героиней. А что чувствуют герои, когда понимают, что их старания были напрасны? Столько лет терпения, спокойствия, чуткости, понимания – всё для того, чтобы в один день бросить? Зачем же тогда было начинать? Что Слосс тогда мешало попросить взять её обязанности Ласт? Неужели только страх о судьбе этого взбаломошного ребёнка? Смерть бессмертного от руки создателя... – Чёрт! Тарелка выскальзывает из рук, разлетаясь осколками в раковине. Нервно дыша, Слосс ставит руки по обе стороны раковины, одну руку убирает, чтобы провести по лицу, нервно стянувшееся каменной маской. – Да что же... это... – Что случилось?! В кухню влетел Грид, а судя по тому, как он быстро сюда влетел, он, скорее всего, не уходил вовсе. – Тарелка разбилась... Не более... Как же она хотела, чтобы Грид сейчас плюнул на эту тарелку и ушёл, но у собрата была ужасная натура лезть туда, куда не просят. – Эй, Слосс... С тобой всё нормально? – Да... – ответила она, поставив руку на другой край раковины. – Всё в порядке. Иди к себе. – Эй, а не приборзела ты прогонять меня? – Грид, – на грани терпения почти прошептала она. – Пожалуйста, оставь меня. – Хмм... В следующую секунду жилистая рука обхватила её локоть, с силой разворачивая к своему обладателю, из-за чего ещё пару тарелок чуть не полетели на осколки. – Что ты творишь, Грид? Вопреки спокойному тону, глаза Слосс были широко раскрыты, словно она была испуганна. Впрочем, в её положении - бояться было нормально. – Ничего, просто хочу посмотреть, что с тобой, – по-будничному ответил мужчина, пока Слосс уже дотянулась до ручки "оружия" – сковороды. – Отпусти меня, Грид. Не успела рука подняться в воздух, как Жадность перехватил её, придавив к столешнице. Лень метнула искры из глаз в собрата и тот улыбнулся, довольный эффектом. – Я снова на этот трюк не куплюсь. Чего получше придумать - лень? – Пусти... – тихо шикнула Слосс. – Это ты из-за нашего красавца так расстроилась? Из-за того, что я про него наговорил? – Замолчи, – прямо рыкнула женщина, вырывая руку из хватки брата. – А ты, оказывается, умеешь злиться. – Представь себе, – сказала она, разворачиваясь к мойке, как ни в чём не бывало взяв новую, покрытую остатками жира тарелку. – Это нормально, – посуда чуть не выпала из её рук. Судя по голосу, Жадность улыбался. – Нормально злиться, Слосс. Нормально хотеть больше. Нормально жадничать. Нормально унывать. Нормально скучать. Вторая разбитая тарелка непременно бы взбесила Грида, но Слосс дрожащими пальцами положила её на дно, медленно, очень медленно обращая свой взор на брата. Полный холодного уныния взор. – Чего... – еле слышно. – Чего ты добиваешься?... Самыми неожиданными действиями мужчины были именно объятия, в которые он заключил её. – Мне надоело смотреть на твою кислую рожу, пока ты держишь всё в себе. Рука, с будто выженным клеймом монстра и бессмертия, проходит по волосам, пряча где-то между прядями пальцы. – Г-Грид... – голос неосознанно дрогнул. – Что ты делаешь? – Тоже самое, что и ты с нашей Уродиной когда-то... Слосс соскальзывает с подлокотника, падая в кресло, когда киноплёнка воспоминаний оборвалась. Дальше она, увы, не помнит, что было. Помнит только то, как хотелось вновь ударить по роже Жадины сковородой. Как хотелось плакать. Плакать от собственного бессилия. Как хотелось, чтобы хоть кто-то утешил. Даже наглая морда Грида сошла бы. Плевать было кто, лишь бы выплеснуть свои эмоции, осознавая, что Жадность прав. Прошлое должно оставаться в прошлом. Грид уже не тот, что был раньше. «Всё таки, – размышляет Слосс, – есть в нас что-то от людей.» Этот город переменил Жадность – оставшегося лишь с одним выжившим из своей свиты и "сестрой" – куда больше, чем тридцать лет скитаний. На деньги, вырученные с продажи поезда, на который Грид копил с прошлого века, они купили большой дом, который позже превратиться в логово пороков. Казалось бы всё – остальные гомункулы плюнули на них и преследований можно больше не бояться. Живи в своё удовольствие. Только вот у Грида понятие слова "удовольствие" – отличается от общепринятого. Удовольствие для него было: деньги, женщины, власть. Он стал королём азарта, превратив и без того не прекрасное место в ещё более ужасное. А всё началось с простых посиделок с новыми друзьями. Вечера, сопровождаемые домашним вином, которое Слосс научилась готовить из наворованых яблок, и весёлым смехом девочек, не устоявшими перед обаянием воплощения жадности. Кто бы мог подумать, что простые посиделки приведут к этому? Гриду и делать ничего, фактически, не пришлось. Он просто намекнул на выгоду от продажи своего вина, придав ему свой бренд. Друзья сразу напросились в долю, вложили деньги на изготовление и продажу. А девочки – это было даже куда легче, чем можно было представить. Каждая пятая девица в городе, проживающая близ новенького заведения – вешалась на шею самопровозглашённому королю жадности, чьё обаяние притягивало, как магнит. Глупые девушки готовы были на всё, лишь бы получить хотя бы самую малую каплю моря прибыли Грида и его внимания. И им нашлась работа. Слосс же спокойно продолжала готовить вино, пока "братец" не поскупился на помощников. Дальше всё, как по плану. Они - воплощения самых главных страшных человеческих пороков создали место, в котором люди просто погрязли в них. Сначала бокал вина, потом часик другой за столом бильярда или покера, напоследок – поразвлечься с дамой. И вот народ уже всё больше и больше начинает слетаться к их заведеньицу, как мухи на мёд и запутываться в паутине кровожадных пауков, которым только это и нужно. Но самое главное, что люди даже не замечали этого, всё так же считая, что им море по колено и даже тогда, когда начали тонуть в этом омуте разврата, обжорства и пьянства с улыбкой до ушей. – Люди есть люди, – говорит в пустоту Слосс. – Пороки у них в крови. Вот откуда появились мы. Лень говорит последние слова с печалью. Как бы прискорбно не было, Грид стал не лучше людей. Помимо таких качеств, как доброта и сочувствие – он не меньше погряз в том, что создал сам. Будучи королём того, что построил сам – сам же в этом и потонул. Их заведение заслуженно носит звание «Гнездо Дьявола». Потонув в том, что обожаешь – выберешься навряд ли. – С меня хватит. Неприятно было осознавать, что Грид лишил её привычного, навязав свои интересы, пообещав, что она привыкнет. Что ей понравится. Увы, не привыкла. Увы, не понравилось. Решительно шевствуя по коридору, очутившись на этаже Грида, где сейчас проходила очередная вечеринка, Слосс несколько секунд стояла на лестнице, пока не отважилась податься вперёд. Пошла по цепочке ожидаемая реакция: Удивлённо-восхищённые свисты, вожделённое рассматривание её фигуры с изящно округлыми бёдрами, прекрасно подчёркнутыми полами длинного в пол платья, и гармонично сочитающейся грудью, приманивающей недвусмысленные мужские взоры не меньше тонких черт лица, обладающих неоспоримым очарованием. Слосс представить страшно, что бы было бы, будь на её месте Ласт, раз уж на неё такая реакция. Её внешность никогда особо не волновала, да и в этом месте были девушки покрасивше. Слосс оставалось только догадываться, чем она так притягивает, как магнит. Вряд ли всем известный факт, что она сестра хозяина. На самом деле было всё просто – она привлекала своей недоступностью. Скрытностью. Отчуждённостью. Как скрытая от глаз принцесса, охраняемая драконом. – Глядите-ка, кто соизволил явиться! А вот и братец, собственной персоной. Его сейчас действительно можно было назвать королём: дорогая выпивка высшего класса, роскошная мебель и обстановка, ну, и конечно же женщины, на которых перестали бросать похотливые взгляды, стоило появиться субтильной фигурке Слосс в толпе. – Неужели тебе в кои-то веки надоело сидеть в своей норе и выйти к нам? Прямо событие века! Жадность залился пьяным гоготом под мелодичное хохотание обнимающих его на диване девушек. Возможно - поняла Слосс - она выбрала не лучшее время, чтобы переговорить с Гридом, но как говорится: сейчас или никогда. Тихие дни в «Гнезде Дьявола» – что-то из рода фантастики, даже при том, что заведение существует может чуть больше года. – Грид, – холодно отрезает она, – нам надо поговорить. Только гомункул успевает пригубить вина из фужера, так любезно и так вовремя протянутого одной из девиц, как едва не давится, с некой заинтересованностью фокусируя взгляд на остолбеневшей Лени. – Поговорить? Взгляд его делается серьёзным и мрачно-холодным. Слосс сквозь устоявшийся запах алкоголя и табака чует опасность, повеющую от Грида. Бежать. Бежать. Беги! Помогите... Спасайся... Чего же ты... «Замолчите.» – про себя приказывает женщина оставшимся душам, заколовшим всё её тело иглами страха. Быстро прогоняет мысль, что нужно было перед приходом сюда заглянуть на кухню и взять самое пугающее – с того самого случая на кухне – Грида "оружие". Это даже было смешно - каждый раз видеть замешательство на лице гомункула, стоило Слосс взять в руку предмет кухонной утвари, предназначенный вовсе не для нанесений телесных повреждений. Сейчас Слосс осознаёт, что если не начнёт говорить, то проиграет. И в этот момент взгляд её преобретает былой холод и равнодушие, чуть ли не физически режущее кожу лезвием, от чего барышни Грида побелели, как скатерть. Жадность, видя серьёзный настрой младшей, пускает в ход снисходительность, с полуулыбкой глядя на Слосс. – Ну? – запивая небольшую нетерпеливость новым глотком вина. – Так о чём же ты хотела поговорить? Наполнившись решимостью, Слосс спокойно изрекает: – Я... – предварительно смочив губы. – Хочу уйти. –... Чё? С минуту молчания, Грид так забавно – хотя, скорее жутко – выпучивает глазища, что те лишь какой-то чудотворной силой остались в орбитах. – Я... – Лень искренне надеялась, что Грид просто не услыхал её из-за гула в толпе. Но нет. Он прекрасно услышал каждое слово. Лучше бы не услышал. – Не надо, – жестом раскрытой ладони показывает, что пересказывать не нужно. И без того хмурый взгляд исподлобья становится ещё более жутким. – Ответь-ка, пожалуйста, Слосс. Что в твоём понимании значит это твоё: «я хочу уйти»? – То и значит, Грид. Я хочу покинуть «Гнездо Дьявола». – Покинуть, говоришь... – словно туша свою ярость, делает ещё один глоток. – И куда, позволь узнать, ты хочешь уйти? Уж не к Бате ли надумала возвратиться? Почти все присутствующие стихли. В семейные разборки хозяев «Дьявольского гнезда» не отваживались лезть даже самые приближенные к Гриду. – К Отцу? – на каменном лице выразительно приподнимается бровь. – Похоже алкоголь и табак затуманил тебе мозг, – у всех присутствующих чуть челюсть не отвалилась. Никто, до ныне, не смел в открытую грубить Гриду. – Забыл, почему я не вернулась тогда? Почему я здесь, с тобой? – Конечно помню, – немного пьяно ухмыляется мужчина. – Зассала. Немного обидно, но это было правдой. – А теперь я хочу уйти. – Слосс, Слосс, Слосс... – Жадность почти смеётся. – И ты говоришь - у меня проблемы с памятью? Ну, тогда я тебя просвящу! Поднявшись из объятий своих дам, Грид вытянулся во весь рост перед Слосс, гордо выдавая: – Я – сама Жадность! Я жаден до чёртиков! Я хочу всего! Я хочу денег! Женщин! Власти! Славы! Всего в этом мире! Сильные лапищи вцепились в белые плечи Слосс и та увидела дьявольский огонёк в глазах сородича. – И Ты - моя милая сестрёнка - тоже моя! Раньше надо было думать, на что подписываешься, когда примкнула на мою сторону! Ты, считай, подписала пожизненный контракт о своей принадлежности мне. Скажи спасибо, не будь меня - давно бы плавала в животе Папаши. Успокоившись, Грид падет на диван, тут же обнимаемый восхищёнными девушками. Только аплодисментов не хватало. Хотя нет, этого вполне хватило. Хватило, чтобы разозлить Лень. – Хорош давай чушь пороть. Грид кивнул куда-то за спину Слосс и она почувствовала, как чья-то габаритных размеров рука упокоилась на её талии, а обладатель этой руки не брезгует уже дышать своим перегаром ей в лицо, романтично протягивая фужер с вином. Осторожно приняв хрустальную ёмкость, пару секунд женщина смотрит в едва заметное отражение в дрожащей глади красного вина. Дрожащей от цунами внутри неё. – Расслабься и присоединяйся к нам. Ты теперь живёшь среди людей. Тебя ни кто, ни в чём не ограничивает, как это делал наш горячо любимый Папул... Грид даже понять толком ничего не успел, когда Слосс плеснула прямо ему в лицо из фужера вином. В комнате повисла гробовая тишина. Подняв округлившиеся глаза на сестру, Жадность замечает вернувшееся равнодушие в этих больших стеклянных очах. – Ты не намного лучше. А голос... С ним – низким, режущим внутренности – мог сравниться давно забытый голос создателя. – Ты что себе позволяешь?! Заорал кто-то из гостей и чуть было не ударил Лень, не успей она увернуться и кулак нападавшего попал прямо в её «кавалера». Постепенно вечеринка переросла в самое настоящее побоище. А Слосс лишь могла проскальзывать лужей под ногами людей, с горечью осознавая, что на неё что-то нашло... Уже будучи у себя в комнате, она решала: дождаться ли Грида, получить от него по ушам и попытаться спокойно всё обсудить, или же сбежать прямо с рассветом? Стук в дверь обрывает поток мыслей. Вместо ожидаемого Грида – в комнату входит Лу. Старина Лу. Он за эти тридцать лет почти не изменился. Только волос стало по меньше, да морщины появились. В остальном – всё тот же наивный мальчишка. – Что это было? И голос, разве что, стал низким. Слосс молчит, не видит причин отвечать. – Знаешь, может это и не моё дело, – пристраивается рядом с ней на кровати, ощущая фантомную боль оставшегося на спине шрама, – но как-то это уже... слишком. Лень не силится отвечать. Тем более, ему её замыслы знать ни к чему. За тридцать лет она так и не смогла понять, почему это паренёк, едва не сыгравший по её вине в ящик так тепло относится к ней. Даже сейчас... – Не серчай на хозяина. – Ты так говоришь потому, что он спас тебя, – поворачивает к нему голову, удостаивая взглядом. – Разве не так? – Так, так, – кивает Лу и пару седых волос дают проблеск в свете. – Может ты так не думаешь, но, как по мне, даже у тебя есть причины считать Грида хорошим. Смешок выходит у гомункула тихим, далеко не весёлым. Но мальчишка - точнее старик - и не думает смеяться. – Нет, ну посуди сама. Он тебя приютил, кормил, позволил жить. Мы столько пережили вместе! – Я так и не смогла понять... – сказала она, как отрезала, – человеческое общество. Секундно Лу вздрагивает и видит в прежде всегда стеклянных глазах уныние. Он ничего не забыл. Не забыл, как она готовила по часу для всей команды и как они, первое время, бросали тарелки на пол, ставя ультиматум, что не будут есть, пока она не извинится. Даже при том, что Лу давно не злился – подобные выходки с детства терпел на своей шкуре от отца-пьяницы. – В самом деле, – с нескрываемой печалью продолжила она, – разве можно понять людей, если... тебя никогда не примут? Если ты всё равно останешься для них монстром?... Настоящее, скрытое за стеной силы и гордости, теперь вырвалось наружу, по причине отсутствия двух предыдущих пунктов. – Можно! Как гомункулу, Слосс никогда не удавалось понять, как два вида людей могут уживаться вместе. Первый - тип людей, которые не забывают о первобытном страхе и подавляют его источники ненавистью. Второй же тип - «настоящий человек». Человечность и альтруизм через край. Лу относился к редкому второму типу. – Не забывай! Ты и Грид-сан - воплощения человеческих чувств! А кому как не чувствам понять людей? Похоже Лу сам не знал, что говорил. Точнее, конструкция его мыслей выходила сумбурно, но Слосс поняла суть. – Грид сбился со своего пути, – стояла она на своём. – Забился в этом месте. И теперь считает, что множество его мелких успехов - это путь к становлению правителем мира. – Не говори так! Он хотя бы честен с собой! Он подарил тебе свободу! Это просто временная отдышка на его пути! Я верю в него!!! Мы все верим! Ты преувеличиваешь недостатки, превращая их глобальные катастрофы! Да Грид-сан веселится, да он приглашает людей! Но он ценит каждого! И ты хоть представляешь, как на нём отразится твой ухо... Фраза обрывается, когда Лу захлопывает самому себе рот под большими глазами Слосс. – Да... – через минуту же убирает ладонь со своего рта. – Я знаю, что ты задумала. И всё же... – он до побеления костяшек сжимает кулаки, – я уважаю твой выбор. Ты имеешь на это право. Грид-сан подарил тебе свободу... – Лу, похоже, больно говорить что-то не из рода хорошего про господина. – Это... Это не даёт ему право распоряжаться ею. Ты...! – Вот поэтому... Лу обрывается. Так реагировали все, когда видели улыбку на этом фарфоровом лице. – Ты так уверенно восхваляешь Грида, хотя не можешь быть точно уверен в том - добьётся ли он своей цели? И ты всё равно так верное следуешь за ним. А он... в независимости полезны ли вы ему или нет, всё равно бережёт каждого из вас, – горько усмехается Слосс. – В этом весь он. Я... Этого понять не могу. Даже с Энви - она пыталась сделать его максимально полезным Отцу. Создатель всегда говорил, что в его понятии нет таких чувств, как привязанность – есть только полезность. – Поймёшь, – уверенно заявляет Лу, протягивая ей руку. – Обязательно поймёшь. С не меньшей уверенностью, с которой говорил о свершении планов хозяина. Что бы кто не говорил про грязь этого города, а ночи здесь красивые. Пусть горячие, как днём, но это стоит того, чтобы в один момент почувствовать ласкающий кожу бальзам, принесённого откуда-то с запада прохладного ветра и запаха дождливой весны. Грид сидел прямо у входа в своё логово, прямо на земле. Странно, но у него под рукой не было ни выпивки, ни даже любимых сигар. Он с каменным лицом смотрел на луну, будто пытаясь получить у неё ответы. Точнее ответ на один мучащий вопрос. Куда, блять, свалила Слосс? Мало того, Лу ещё куда-то пропал! Может это и было основной причиной, почему он расселся прямо на земле, не удосужившись подставить под задницу хотя бы стул или, если уж совсем пофиг, подложить газету. «Воротятся – оба получат у меня!» – заведал он себя, уже приготовившись исполнить данное самому себе обещание, когда услышал звук, похожий на шаги, приближающихся к логову. Это был Лу. Один. Без Слосс. – Лу, что за цирк вы тут устроили? – едва не орёт он сходу, когда подчинённый оказался достаточно близко. – Сначала Слосс со своими психами, теперь ты куда-то сваливаешь, при том, что моя любимейшая сестрёнка пропала! Объяснишь? Лу улыбается. Устало. Словно он только что снял с себя большой груз. А снял он его с двух гомункулов. – У меня для вас вести, господин Грид, – начинает он, не убирая с лица улыбки. – Она... уехала. Слова мужчины эхом отзвучивались в ушах Жадности. – Я проводил её на поезд. Не беспокойтесь, деньги на билет я дал из своих сбереже... – Это как - «уехала»? В воздухе повисла тяжёлая атмосфера, исходящаяя от гомункула невидимой чёрной аурой, которая давно бы сплющила труса. Но Лу не боялся. Он продолжал улыбаться. – Вы сговорились что-ли? Какого хрена она... – Грид-сан, поймите, – глаза Лу стали поучающе-жалостливыми, – за тридцать лет, что мы странствовали, она так и не смогла понять людей. Вы не смогли её научить. Я честно скажу вам – взаимопонимания не найти, если у вас разные понятия о мире. Грид ошалело вытаращился на друга. Не по той же причине он предал Отца? – Она должна сама найти свой путь. Она должна сама научиться понимать людей. Своими силами. – Лу... – мрачно скрестив руки на груди, глаза Грида блеснули в свете луны. – Ты когда это философом успел заделаться? Старик добродушно пожимает плечами и смотрит на гомункула так по доброму, так по-детски, так... по человечески, что у того чуть колени не задрожали. – Хе... – в итоге усмехается Грид с усталой снисходительностью. – Моя школа. – Грид-сан... – снова заговаривает Лу, вновь улыбаясь. – Не переживайте! – по-доброму скалится во все тридцать два белоснежных зуба. – Я уверен – знаю! – у неё всё получится! И когда это случится – может, пусть и не скоро – вы обязательно встретитесь! Жадность внимательно слушает, даже когда медленно шагает в темноту входа в «Гнездо Дьявола». «Ну что ж, Слосс, – останавливается у самого порога, чтобы зажечь сигарету, – посмотрим, что у тебя из этого выйдет, – с какой-то радостью Грид последний раз бросил взгляд на одинокий унылый глаз неба. – Хех! Приятно быть не единственным из нашей шайки, кто желает понять людей.» – И да, вот ещё что... – в пару секунд Лу оказывается прямо возле Грида. – Она сказала, что просит прощение... – с минуту молчит, потом добавляет: – за нелепицу с вином... Гомункул на пару секунд потупил взгляд, а потом рассмеялся хриплым каркающим смехом. Устало прислонившись виском к окну, Слосс лениво оглядывала даль, надеясь, что эта милая обыденность успокоит покалывания в области груди. Стоило отдать Лу должное – отдать свои сбережения на отдельный вагон специально для неё... У Лени просто не было слов. «Надеюсь, он не ошибся... – с тоской думала она, опустив глаза. – И я смогу понять...» Путь был долгим. Слосс не могла подсчитать, сколько прошло времени, а неделю так точно. А она всё ехала-ехала-ехала. Одни пассажиры сменяли других,а закрытая кабина, в который никто не думал заходить – была общепринято объявлена пустующей. И вот, одним таким же не примечательным, как и все предыдущие, утром кое-что всё же заставило Лень сойти с поезда. Река к городу Хенлей*. Та самая, где тридцать лет назад бесценный запас философского камня отправился на дно. «Только бы хватило сил... Только бы хватило сил!» Как заклинание смелости повторяет она, стоя у обрыва, с которого спустя минуту летит прямо в реку, разумеется обратившись в воду. Это было не легко. Расплескавшись о водяную гладь, с трудом хватает сил принять человеческую оболочку, чтобы вновь не распаться, при этом сохранив водяное естество. Теперь, если бы кто-нибудь увидел её – в таком длинном, развевающимся, как хвост платье – под водой, приняли бы за русалку. Утро было раннее. Солнце только только поднялось из-за горизонта, разливая по небосводу персиковый цвет. Проплыв пару метров, Слосс сфокусировала взгляд на тёмном пятне глубины, куда ей, похоже, и надо было плыть. Проплыв ещё глубже, Лень ощутила давление глубины и впервые порадовалась, что она не человек. Правда сейчас, с её силами – она была по силе практически равна обычному человеку. Всё, что у неё имелось - это сохранившаяся способность обращения своего тела в жидкость и неплохое зрение в темноте. «Глазам своим не верю...» Слосс редко верила в удачу. Тем более такую. Заржавевший вагон в тёмной глубине реки спокойно покоился на дне, поражая гомункула своей целым и сохранившимся видом. Но Лень волновал не сам вагон, а то, что в нём находилось. Наверняка разбитое, может уже давно растворившееся в водах, но... вдруг ещё находящееся там? Философский камень. Если предоставляется шанс – грех его упускать. Другого может не быть. Проезжавший мост поезд едва ли сошёл с рельс, когда из глубокой воронки в реке резко, со скоростью света столбом образовался огромный водяной смерч. Пассажиры с мест своих подскочили и во всём поезде началась настоящая паника, порождающая за собой хаос. Люди представляли для себя куда большую для себя опасность, чем восстановивший свои силы до максимума гомункул. Внутри смерча образовалась тёмная сердцевина – это была Слосс. С прежними силами, с вернувшимся могуществом, которое так непривычно бурлило в теле огненным кратером. Сила вернулась. Бессмертие тоже. Но опять же, как по закону жизни, на смену устранившейся проблемы появилась новая. Куда теперь идти? Сила вернулась. Что мешало вернуться к Отцу и сдать логово Грида? Опять же то же самое, что и тридцать лет назад. И... что-то ещё... То же колящее ядро философского камня, переполненного вихрем сотни душ. Половина пробирок с философским камнем разбилась, поэтому когда Лень раскрыла заржавевшие дверцы вагона – кровавое облако философского камня впиталась прямо в неё, благодаря чему она и смогла произвести этот будоражущий водяной смерч и спрятать оставшуюся половину стеклянных пробирочек с эликсиром бессмертия внутри своего водяного естества. Эту часть философского камня, для которого наилучшим хранилищем был бы чемодан, можно было преподнести Отцу. И опять же это колящее в груди чувство, зарождавшееся тридцать лет скитаний по Аместрису в команде Грида. Уходя – не оглядывайся. И Слосс решила не оглядываться ни в какую сторону. Ни в сторону Отца, для служения которому была рождена. Ни в сторону Грида, от которого ушла. Но вот вопрос более интересный... Куда же тогда? Она свободна. Она теперь сама по себе. Ни кто ей больше не указ. Она теперь одна. Совершенно одна. В голову влезла совершенно наибредовейшая идея вернуться туда... откуда всё начиналось. Откуда всё зародилось. Откуда всё пошло. Но когда бескрайняя раскалённая солнцем пустыня уже окружала со всех сторон, испаряя всё её естество, спасающееся в тени древних руин забытого Истиной Ксеркса – думать было уже поздно. – Значит вот... где был рождён Отец. Как одному из творений первого гомункула, Слосс передались воспоминания создателя. И его знания, и вся его жизнь, и день трагедии многовековой давности. Одинокая фигура в чёрном под ярким светилом спокойно гуляющая по мёртвой цивилизации могла вызвать много вопросов. У Слосс тоже было много вопросов. Но самым важным был только один. Что ей делать теперь? Высокие колонны, гравюры, архитектура. Чего людям стоило возобновить здесь жизнь? «Людям свойствен страх перед неизвестным. А ещё они очень суеверны... и трусливы. Где гарантия того, что трагедия не повторится?» Забытые фрески, сокровища, богатства. Всё это по-прежнему оставалось не тронутым даже самым заядлым археологом-путешественником. «Опять же трусость и суеверность. Вдруг вещи прокляты. А ещё здоровье. Сколько микробов нахватали эти драгоценности?» Диалог сам с собой бросал в уныние. Слосс задавала себе самые разные вопросы, гуляя по городу, периодически делая привал. Вопросы были самыми разными, но они никак не касались того, что было важно для гомункула. Да и если бы она дошла до него - дать ответ на него бы не смогла. Поэтому и искала ответ здесь. Узорчатая скала с алхимическими цветными символами, поражающая своими размерами и красотой, манившая своей неизвестностью. Слосс было всё равно, что подскажет ей дальше делать. Будь то скала или странная тень, промелькнувшая меж колон огромного дворца. «Мне просто показалось.» – убеждал гомункул сам себя, себе же не веря. Наверняка это был какой-нибудь оборванец или путешественник, заблудившийся в руинах древнего города. Выяснять не хотелось, поэтому Лень спокойно поднялась по каменной белоснежной лестнице, облупившейся за годы под беспощадным солнцем пустыни. Она чувствовала тепло скалы, словно та была живой. Прикрыв глаза, Слосс внимательно прислушалась к самым разным звукам – от обжигающей кожу волны пустынного ветра, до стенаний и воплей душ внутри себя, словно это бы помогло ей услышать скалу. «Когда-то ты подсказала, что делать Отцу... – про себя обращалась она к величественному изваянию. – Помоги же и мне...» Мысли прервали характерные шагам звуки за спиной и тяжёлое дыхание, какое бывает у людей, живущих в подобных краях, от рождения дышущих полным песка воздухом. Слосс скользит рукой по скале, не спеша оглядываться. В конце-концов, кто бы не был этот человек, чего он хочет от одинокой путницы в одном платье? Хотя, люди бывают разные. «Надеюсь он в своём уме и не захочет нападать на меня.» Лень определённо знала, что некто за спиной понял, что она заметила его, но, судя по всему, не спешил выходить на контакт. Слосс даже удивилась, поэтому решила удостоить незнакомца своим вниманием и медленно, очень медленно повернула голову в сторону... – Вот уж не думал, что встречу тут кого-то. В этот момент Слосс показалось, что земля ушла из под ног и она осталась в прострации, скованная мелкими ниточками страха и холода. Однако, вопреки своим чувствам, спокойно повернулась на голос... И ей показалось, что она проваливается в бездну. Златовласый мужчина средних лет, стоял перед ней, без особого интереса изучая её с ног до головы янтарного цвета глазами. Любой другой, кто увидел бы этого человека – принял бы его за призрака. Ведь именно такую внешность имел погибший народ Ксеркса. – Ты... – неживым голосом только и произносит Слосс, пока незнакомец, не отрывая от неё взгляда, выдал: – Простите, что напугал вас, мисс, – голос его хоть соответствовал в точности голосу Отца, тон был совершенно иным – куда мягче, не похожий на гром сгустившихся в небе туч. – Интересная у вас татуировка. И только сейчас до Слосс дошла догадка, что перед ней стоит отнюдь не Отец. А его создатель. Человек, который сам того не желая, погубил весь Ксеркский народ, подарив жизнь новой, высшей ветви эволюции – гомункулам. – Ван... Хоэнхайм? Ночь в пустыне была единственным временем, когда можно было предать обожённое дневным солнцем лицо мягкому холодному свету луны. Жемчужина в синем атласе неба придавала мёртвому городу мистической таинственности, отталкивающей и в то же время притягивающей. У подножия дворца распологались две фигуры, чьи тени от разведённого костра ложились на лестницу и фонтан. Слосс не боялась сидящего перед ней на ступеньках человека с лицом своего создателя, загипнотизированного языками пламени. Напротив, для неё было огромной честью встретиться с человеком, который положил начало их виду. Конечно она знала судьбу «раба номер 23», но Лени всегда казалось, что человек, получивший огромные знания, могущество и бессмертие будет... примерно, как Отец. Иначе говоря – ставящим себя выше, чем всё человечество, вместе взятое. Однако же, Ван Хоэнхайм производил впечатление скорее доброго дядюшки, нежели самого великого человека на свете. Он с таким спокойствием выслушал всю её историю, словно она рассказывала, какие книжки она прочитала. Пусть Слосс и понимала, что сейчас вот так на прямую рассказала этому человеку о замыслах Отца... ей было всё равно. Ей было всё равно на предательство того, кто подарил ей жизнь. Кто создал из простого чувства её душу. Похоже сказываются годы жизни с Гридом. А Ван Хоэнхайм продолжал с доброй улыбкой смотреть на костёр. Что значила эта улыбка – оставалось только догадываться. И Слосс догадывалась, хоть и не умела читать мысли. А мысли Хоэнхайма были далеко не позитивными, как это могло показаться на томный взгляд из полуприкрытых век и лёгкую улыбку на тонких губах. Знал ли он о том, что его «друг из пробирки» решит повторить трагедию Ксеркса, но уже с другой страной? Догадывался. Все эти безумные дни в мёртвом городе, разговоры об Истине дали свои плоды, чтобы догадка о замыслах вероломного друга расцвела. И ведь даже не поленилися "создать" для этого страну, в чём ему, несомненно, помогали его "дети". Наконец, томительному молчанию начал приходить конец, а начался он с поднятия золотых очей на гомункула, незаметно испуганного такой неожиданностью. Лень ответила улыбкой, хоть и мысли Хоэнхайма не прибавили красочности: «Идиот, – усмехался он про себя. – Лучшего способа поиспытывать меня - фантазии не хватило? Использовать информацию из моей крови, что дала тебе жизнь, о моих предпочтениях в женщинах и создать "дочь" по моим вкусам? Что за балбес.» Если бы его мысли сейчас услышали другие гомункулы, они конечно же были ошарашены, что великий гений создателя принизили до такого оскорбительного термина, как «балбес». Но и они бы, где-то глубоко, восхитились – ведь им заведомо известно, что Отец самый умный в мире – есть человек, умнее создателя. «И людей же ещё считает дураками. Хотя, вынужден признать, что довольно умно было сделать её "Ленью", а не "Похотью" или каким-либо другим грехом. Обратная сторона любви не ненависть, а безразличие. Предмет моих мечтаний даже никогда бы не посмотрел в мою сторону. Даже тот, кто дал тебе жизнь – навсегда останется для тебя глупым человеком.» Он смотрит в глаза чудовища, которого, несмотря на свои предпочтения, отнюдь не считает обворожительным. Хотя, вынужден был признать, что "дочь" Друга-из-пробирки удалась на славу. Он был бы не прочь разделить свой век с девушкой похожего типажа внешности. Жаль, последнее не осуществимо. Он уже давно признал, что не человек. И всё же, что-то сокрытое душами его умерших, но сохранивших внутри него своё существование, друзей теплилось в области сердца. Человечность. И простое человеческое желание обрести "человеческую" любовь с простой... смертной девушкой. И окончить страдания, на которые он был обречён на вечность, в качестве платы за грех. И в "благодарность". Хоэнхайм встречается с глазами цвета сирени и улыбка не сходит с его губ. Оригинал и подделка. Она – рождена жить вечно. Её судьба её более чем устраивает. Легко жить вечно, когда не имеешь чувств – с горькой усмешкой думает Хоэнхайм. А он, несмотря на огромнейшие познание и преимущество перед "оригиналом" – был рождён простым, слабым человеком. Человеком, которому свойственны чувства. Человеком, которому нужны эти чувства. Он бы хотел умереть обычным человеком. Хоэнхайм может с лёгкостью убить Слосс. У неё против него нет никаких шансов. И это несмотря на то, что оригиналу положено быть лучше подделки. Последний представитель расы Ксеркса с грустным вздохом мечтает, чтобы всё было наоборот – он был бы рад, что даже такое чудовище, как она окончила бы его страдания. В конце-концов - имеется ли разница, кто принесёт тебе пользу, будь то из личной выгоды или из чистого желания помочь? Слосс улыбается ему вязко, с жалостью, граничащей с насмешкой. Чего ещё ожидать от Его "дочери"? – Знаешь, – наконец заговаривает Хоэнхайм, бросив ветку на съедение рыжим языкам пламени, – ты поступила вполне разумно, раз покинула эту страну. Рано или поздно, но его план придёт в реальность. – Я бы с этим поспорила, – осторожно, тихим голосом отвечает Слосс. – Я предала того, кто дал мне жизнь. Мне, вроде, должно быть всё-равно, но эта мысль... – алхимик ощутил и услышал холодные нотки страха в её голосе, – она не даёт мне покоя уже долгие годы. Я... – несмотря на "восковое лицо" говорить ей было трудно. – Я не вернулась из страха, – непонятно почему усмехается, – а ведь из-за моего греха люди совершают самоубийства. И знаете, на протяжении этих нескольких лет у меня были мысли, чтобы он нашёл меня и... Я уже сама не знаю, чего я хочу... Ей уже всё равно, кто даст ответ на её вопросы. В конце-концов, терять ей уже нечего. Хоэнхайм глядит на неё несколько секунд. Молчит. Но молчание вышло, однако, короче, чем она ожидала. – Ты запуталась, – ни к чему говорит факт. – Ты невольно сошла с уготовленного тебе жизненного пути и не можешь найти свой, собственный. На самом деле, великий алхимик понимал Лень, как ни кто другой. Если бы только тогда он не обратил внимание на "жопу с ручками" в колбе. – Знаешь, в Ксинге, далёкой стране на Востоке, я понял, чего хочу. Я нашёл свой путь. И теперь я точно уверен в своём желании. – Раз так, – осторожно перебивает Лень, – почему же ты ушёл оттуда? – Не всегда то, что ты ищешь - находится там, где лежит подсказка. – И что же вы предлагаете? – в её сухом голосе едва ли можно услышать удивление. – Отправиться в Ксинг? – Не вижу в этом ничего плохого. Кто знает, может быть и тебе удасться найти свой путь. Дальше их диалог почти не имел смысла. Они говорили о самом обыденном: о природе Ксинга, о красоте его природы, о добродушии людей. Так же, Хоэнхайм рассказал, что в дремучем лесу на окраине страны он построил дом, вежливо отказавшись от предоставленного друзьями жилья. Там есть всё. Правда, лес считаеся непроходимым из-за рельефной тропы и диких зверей, но он подсказал Слосс секретную дорогу. – Остальное уже, как говорится, зависит от тебя. Сказал он ей напоследок, когда на горизонте засияла красная лента приближающегося рассвета. Перед тем, как отправиться в страну своего пути, Слосс, через клей лени и гордости, задала вопрос, который Хоэнхайм наверняка бы поднял сам, не сделай этого она. – Я ваш должник? Алхимик потупил взгляд и, уже без привычной улыбки, сказал: – Ничего точно сказать не могу. Ступай. Когда Слосс была уже достаточно далеко, он сказал ей в след, тихим голосом – человек бы не услышал: – Найди свой путь. Но Лень услышала. Наученная жизнью, она не оглянулась. «Найду.»