Sloth.

Ксинг. Великая, могучая империя, расположенная далеко на востоке. Её обширные богатые территории не уступают даже Аместрису. Страна полна добрых людей, культур и знаний. Плодородие в ней процветает, как на дрожжах. Благодаря главной науке Ксинга, именуемой рентадзюцу, страна могла бы не нуждаться в рабах, которые вынуждены до конца своей жизни представлять из себя среднее звено между человеком и животным. Хуже всего приходилось каторожникам. Хозяевам разрешено было пренебрегать полом и возрастом. Совершил что-то противозаконное – закончишь свою ничтожную жизнь здесь. Каторги не были здесь чем-то фантастическим. Не было фантастическим и то, что люди просто умирали от нескончаемой работы и отсутствия продовольствия. Но вот одна из таких каторг, у небольшой деревеньки, расположенной на окраине страны, где простилается густой, дремучий лес – брезгует хоронить там "использованный материал". А дело в том, что пятьдесят шесть лет назад там жил великий человек, которого спасли в пустыне местные торговцы. Мудрец с запада. Человек, научивший эту страну много новому, открывший новый мир, в подаренных им познаниях. Ходили слухи, что он был в дружбе с самим императором, при том, что был человеком скромным – отказался от огромных апартаментов, построив свой собственный дом в дремучем лесу на окраине страны. Даже самые моральные уроды, не брезговавшие убивать детей и женщин, боялись сунуться туда. Но не только по причине того, что там жил великий мудрец. Неровные равнины, дикие звери, густые заросли, представлявшие из себя свод лабиринтов из деревьев – соваться туда было себе дороже. Однако, суеверные жители деревни утвержадют, что великий мудрец с запада оставил там часть себя. Тёмную часть. Гневавшуюся на людей, что хотя бы осмелются осквернять этот лес. Но двух мужчин выдумки деревенских фанатиков не особо волновали. На каторге уже закапывать негде, а ребёнка, пусть и больного, убивать поперёк горла. – С-слушай, – немного трусливо промямлил один из громил. – Может, его просто придушим? Тем временем, второй доставал из мешка за чёрную отросшую гриву... ребёнка. Мальчику было от силы лет пять, может шесть – маленькие размеры и истощение затрудняли определить его возраст. – А смысл? – ровным суровым голосом произнёс второй. – Всё равно ему не долго осталось. Не подохнет через день-два – зверям на корм пойдёт. И оглянувшись по сторонам на птичьи щебетания, двое мужчин скрылись, даже не подозревая, что ребёнок очнулся ещё когда его выпихнули из мешка. Апельсиновый свет сумерек придавал хоть какой-то блеск мёртвым глазам мальчишки, не по годам повидавшим многое. Слишком многое для своего юного возраста. Он уже не плакал. Ему было всё равно. Смысл лить слёзы, если ничего не вернёшь? В подтверждения тому были красные борозды плети с синяками, покрывавшие детские ручки и лицо. И сломанная нога. Спутавшиеся чёрные волосы комками ниток спадали на лицо и лезли в пустые глаза, с тоской наблюдавшие, как высокие кроны сосен-великанов омывает медовый свет заходящего солнца, придавая их вроде чёрному цвету таинственного зелёного сияния, а высокую траву – укрывавшую осевшего у дерева мальчика по пояс – и вовсе в ядовитый жёлто-зелёный цвет. Где-то, среди всей это красоты, раздавались щебетания невидимых взору мальчика птиц, ласкающие слух любого, кто это услышит. Но вся эта красота не могла залечить гноившуюся на душе рану. Мальчик смотрит на заходящий за вершины деревьев диск и вспоминает, как ещё совсем недавно смотрел на него из окна их лачуги, желая когда-нибудь узнать, что прячут в себе эти огромные сосны. Но ему некогда было наблюдать за этой красотой – у мамы снова начинался приступ чудовищных болей. Нескончаемый труд швеи, положивший за собой несколько выкидышей – превратили молодую женщину в костлявый ужас, с глазами провалами и чёрными лозами волос, чудовищно смотревшихся на пепельно-сером лице. Но разве мог малыш бросить свою маму, только вчера все силы отдававшую наравне с отцом, чтобы добыть единственному ребенку хоть какой-то еды? Он часто винил себя в том, что если бы его не было – жизнь швеи и рыбака была куда лучше. Скопив денег, не будь его, они бы давно покинули эту старую хибару с прогнившими досками и то и дело обваливающейся крышей на что-то более приличное. Отец за такие слова, со слезами на его узких глазах, пощёчину чуть не дал. Но не смог опустить свою костлявую, покрытую корой мозолей ладонь на единственного сына, ради которого искал рыбу в реке и днём и ночью. Вот только в речке их деревни рыба совсем измельчала и спрос на неё был маленький, а входить в лес на окраине, где простиралась большая кристально-чистая река с огромными рыбинами он не осмелился. А открыть собственную ферму не позволяли финансы. Из остекленевших тёмно-шоколадных глаз льются маленькие капельки слёз. Лучше бы они продолжали жить так. Выживая, но продолжая жить. Отец совершил глупость, когда украл у приехавшего на каторгу у их деревни чиновника заколку, которую тот вёз своей любовнице. Не успел отец обменять инкрустированное изумрудами украшение на деньги для лекарства для жены, еду для них всех и поездку куда-нибудь далеко отсюда, как их хибарку окружили охотничьи псы того самого чиновника, вовремя обнаружившего пропажу. Слёзы не перестают литься, когда мальчик вспоминает молившего о прощении отца, объясняющего, что они умирают с голоду, его жена больна, а сын единственный, кто может ухаживать за ней. Толстый чиновник только с ленивым презрением смотрел на нищего, одним щелчком отдав приказ одному из охранников и в следующую секунду из спины отца торчало лезвие меча. Дальше мальчик помнит только как уже бежал, когда больная мать со слезами и диким рёвом бросилась на одного из стражников, призывая сына бежать. Выскользнув из лачуги, он только слышал противный хруст, звон меча и звук падающего тела... А затем лай собак. Чиновнические шавки едва не разодрали мальчика, не ударь он одну камнем по морде, а другой ткнув палкой в глаз. Жаль с охранниками так не прошло. Избитый, искусанный, осиротевший ребёнок со слезами на глазах выслушивал, как орёт жирный чиновник на рабочих каторги, переключаясь на него, говоря, что тот будет платить за своего отца-вора. Работа на каторге только окончательно сломала малыша. Разве мог пятилетний ребёнок осилить работу, с которой едва справляются взрослые? А смотреть на то, как люди после очередного рабочего дня падают замертво – стало апогеем. Хотя нет. Решающим пинком жизни стала хворь, которую он подхватил, что и привела его доживать остаток жизни в этом лесу. «Заразит ещё всех. Передохнут – работать некому будет.» Слова мужчин, что бросили его здесь до сих пор вертелись в голове. Сейчас уже поздно было надрывать горло в нескончаемом рёве, как это было первое время. Сейчас уже можно было оставить всё позади. «Так красиво... – размышлял про себя мальчик, наблюдая за уходящим оранжевым диском, перед закатом которого вся фауна спешила укрыться в своих убежищах. – Лес оказался не таким уж и страшным. Я не против умереть здесь...» Порыв тёплого летнего ветерка принёс чарующий аромат зелени, цветов, сорванных листьев... И тень, что загородила мальчику обзор на красоту флоры. Высокая фигура, покрывшая его тенью, принадлежала женщине. Красивой женщине. Её чёрные волосы развивал ветер, красиво отсвечивающих своей темнотой медовый свет сумерек. Тёмно-зелёное ханьфу также вздымал ветер, будто светясь красивым изумрудным цветом. А ещё глаза... Мальчик никогда не видел таких глаз. С острыми зрачками, как у кошки и странного цвета радужкой, как облака после заката. От незнакомки веяло... опасностью, запахом бриза и серым унылым одиночеством. Мальчик изучал её взглядом почти без интереса, но дело было в его потухших глазах, из-за которых, как из-за матового стекла, невозможно было увидеть восхищение. А Слосс стояла и дивилась. Она столько лет не видела людей вживую. Особенно детей. Бывали смельчаки, которые то ли из любопытства, то ли из глупости своей залезали в её лес и выходили оттуда либо потрёпанные, либо не выходили вообще. А ещё глаза этого ребёнка. Он был жив... и мёртв одновременно. Лени никогда прежде не доводилось встречать живого человека, но с мёртвыми глазами. Разве что в отражении на неё глядело мрачное существо с глазами утопленника. А тут – нате! – человек. Когда пятьдесят шесть лет назад человек, создавший её "Отца", сказал ей идти на восток, где он сможет жить в его доме – Слосс ожидала чего угодно, но не особняк в четыре этажа. Пронеся найдёныша через весь лес по тропе, известной только ей, им предстал высокий коричневый дом. Это был красивый дом. С балконами и арками. Не каждый поверил бы, что он построен при помощи алхимии. Внутри же он был устроен как самый настоящий дом аристократа. А построили и жили в нём обычные алхимики. – Куда же тебя положить? – Слосс ответа не получает – малыш уснул. «Это даже к лучшему, – думает гомункул. – По крайней мере не будет дёргаться, когда буду обрабатывать раны.» Несмотря на богатый выбор, ввиду четырёх спален, Слосс было лень размышлять на этот счёт. Тем более, ребёнку срочно требовалась помощь. Комнатой найдёныша стала спальня возле библиотеки. Очень уютная, прилично обставленная. Наличие стольких комнат объяснялось тем, что Хоэнхайм говорил что-то про друзей. В доме было полно мужской, женской и даже детской традиционной одежды Ксинга. А неподалёку от дома было четыре каменных надгробия. Всё ясно. На трёх из них были иероглифы, означающие одну и ту же фамилию, что объясняло, откуда в доме женская и детская одежда. Пока Слосс набирала воду и искала аптечку, она вспоминала печальные глаза Мудреца с запада, с грустной улыбкой рассказывающего, как его друзья взрослели, заводили семьи, дряхлели и умирали. Похоже вот, что он имел ввиду. Когда умер сын его друзей – Хоэнхайм решил отправиться обратно, на запад. Так поняла Лень по дате на последнем надгробии. В тот год она покинула Грида. Тяжёлый стон со стороны очнувшегося мальчика свидетельствовал о том, что он очнулся. Тёмно-карие мутные глаза изучают окружающую обстановку даже с какой-то искрой интереса, наряду со страхом. – Обезболивающего нет, – малыш вздрагивает, как от пощёчины, когда слышит голос своей спасительницы, с едва различимым акцентом. – Придётся потерпеть. – О... без-збо...? – Молчи, – тихо произносит гомункул, прикладывая к впалой щёчке ребёнка, на которой красуются красные борозды, тряпочку со спиртом. Малыш тихо шипит и почему-то напоминает Слосс котёнка. Но на лице мальчика совсем нет боли. Впрочем, удивляться тут практически не чему – у него всё тело в таких бороздах и гематомах, плюс ко всему сломана нога. «Он... – невольно замечает гомункул, – терпит. Судя по виду, ему не больше шести. Дети в его возрасте простых уколов боятся, а тут... И он к тому же...» – Скажешь своё имя? Внутри Слосс снова трепещет тупая злость на Хоэнхайма. Прекрасная страна – говорил он. А то, что некоторые жители чувствуют души внутри неё – похоже сказать забыл. Наверное потому и укрылся с немногими, которых не захватила трусость, в этих джунглях из сосен. А чувствует ли найдёныш её нечеловеческую сущность – Слосс собиралась проверить. Мальчик молчит. И молчит достаточно долго, будто вспоминает своё имя. – Ченг, – говорит безжизненно. – Я... Ченг. Когда Лень забинтовывает ему руку, иссечённую отметинами кнута, мальчик впервые вздрагивает. Почти не ощутимо. Гомункул отрывает глаза от своего дела и встречается со стеклянными тёмно-янтарными зеркальцами, в которых замечает мёртвое отчаяние и испуг. Чувствует? – А? – это было похоже на стон, но мальчик на самом деле хотел задать вопрос, однако... По поджатым губам гомункул понял, что тот просто боится. – Хочешь что-то спросить? – догадывается она. А Ченг долго упрямится, кажется безразличным, надеясь, что Слосс продолжит перебинтовывать его руку. Старается не показывать своего страха. Но дрожь в пальцах сдаёт его с потрохами. А гомункул упорно сверлит его взглядом сиреневых глаз, ожидая ответа. – В-ваш-ше им-мя... – тихо мямлет неразборчиво, но Слосс услышала каждое слово. – Госпожа... «Госпожа? – догадка доходит до неё сразу же. – Он раб?» – Я... – смачивает губы. Ей тоже давно не доводилось слышать, как звучит её собственное "имя". – Зови меня Слосс. – Суро-су?* – мямлит мальчик. Лень ожидала этого, учитывая язык ксинчан*. – ...сама. Чуть громче добавленная приставка показывает хоть какие-то эмоции у этого ребёнка. – Просто Слосс, – в отличие от Грида, да любого из гомункулов, она не особо нуждалась в официальностях. – С-Сл...лос-сама, – стоит на своём мальчик. На каторге, если он не секундно добавлял суффикс – десять ударов плетью. Лень споры не любила. Что поделать? Пусть ребёнок зовёт её так, как ему нравится. Больше гомункул ничего не спрашивал. Обработав раны и перелом – благо закрытый – Слосс отправилась в поляну на раздумья. Старая высокая глициния спускает свои цветущие вовсю ветви к расстилающейся реке от водопада. Лепестки красиво отражались наравне со светлячками, вышедшими освещать путь с луной и звёздами. Лень любила это место. Она не тоскует по грязными городам, асфальту, каменным дорогам и смеси разных, не самых полезных запахов. А эта глициния уже официально считалась её единственной подругой. Жаль только говорить не может. Но Слосс большего и не надо. Облокотиться плечом о могучий ствол, соскользнуть на колени и наблюдать – как течёт река, как льётся водопад, как ветерок колышет травинки, как золотые светлячки равномерно парят над природой. Идеальней места для раздумий просто не придумать. Лень сидит под деревом, и много раз задаёт себе один и тот же вопрос. Зачем? Зачем она подобрала этого ребёнка? Зачем он ей? Слосс спрашивала саму себя. Но ответить не могла. Лень и раньше видела искалеченных человеческих детей. Этаких человеческих личинок, появившихся на свет не в то время, не в том месте. Большинство из них, как по сценарию, рано прощались с хорошей жизнью, не успев сделать ничего ни плохого, ни хорошего. Особенно после войны их были целые приюты. Да, так. приюты для осиротевших, голодных, беспомощных, маленьких людей. Иногда их можно было видеть на улице, грязных, костлявых, иногда плачущим по родителям. Порой, люди подходили, успокаивали, давали поесть. Но существам, коим свойственно ненавидеть людей, запрещено было проявлять к ним милосердие. Максимум, что они могли сделать - это "облегчить страдание". И то они бы это посчитали жалостью, что мысль о том, что они могли её иметь, показалось бы абсурдом. О каком милосердии вообще может идти речь? Но... Тогда почему?... Слосс так и не могла ответить на этот вопрос. Она - воплощение равнодушия, лени и уныния не обошла стороной мальчика, брошенного собственными сородичами на произвол судьбы. – И что теперь делать? Вопрос непроизвольно произносится вслух. Что же с ней сделала жизнь? В далёкие времена она бы не задумываясь прошла мимо. А убить? – поленилась бы. Хотя... Слосс мотает головой. Как прошлое может помочь? «Может быть...» Ласт же как-то справилась с ней. Унылой, со стеклянными, безжизненными глазами. И Грид более или менее находил способы. А случай с Энви – это вообще другая тема. Брови Лени хмуро сдвигаются на переносице. Одно дело гомункул, другое дело – человеческий ребёнок. Слосс так и просидела до рассвета в раздумьях. А под утро вспомнила про своего найдёныша. Однако, перед тем как вернуться, выловила из реки немного рыбы. Она не знает, сколько голодал мальчик, но большее ему предоставить возможности пока не имеет. Дом встретил её пустотой, какой обычно мог встретить свою хозяйку. Но Лень знала, что она не одна. Было лучше сейчас проведать Ченга, а ещё лучше было его покормить. Жареная рыба – пока большего нет. Когда Слосс входит в комнату, мальчик сидит в постели, с такими же пустыми глазами, однако, при виде неё, кланяется головой в самые коленки. – С возвращением, госпожа Слосс... Она была даже немного рада, мальчик смог выговорить её имя – уже хорошо. Но пустота в его глазах по-прежнему оставляла желать лучшего. – Как ты себя чувствуешь? – Н-нормал-льно... – лепечет мальчик, похоже явно не ожидая от неё вопроса о его самочувствии. Прежним "хозяевам" было плевать, что ему плохо. – С-спасибо, что предоставили мне такую комнату. Я отплачу вам, чем только пожелаете. Правда я... Ещё большей неожиданностью был поставленный ему поднос с тарелкой двух приятно-коричневого цвета поджаренных рыбин. – Г-госпожа С-слосс... Это... – Это тебе. Ешь. Лень сейчас ожидала, что мальчик зверёнышем набросится на еду, но... Вопреки её ожиданиям – тонкие перебинтованные ладошки мальчика в тисках сжали одеяло, которым он был укрыт. – Что с тобой? – это звучало как беспокойство, хотя тревоги в голосе женщины слышно не было. – Тебе плохо? – Нет... – Тогда что? Ответом стал блеснувший из-за свешанных чёрных волос водяной кристаллик, разбившийся о поверхность покрывала. Затем ещё один и ещё... – Почему... – если бы у Слосс было сердце, оно бы, непременно, сжалось от боли. – Почему вы... – Тшшш... Поддавшись порыву – Слосс заключила плачущего малыша в объятия, удобно разместившись рядом с ним на постели. Худенькое, хрупкое тельце содрогалось от рыданий, навевая гомункулу старые, похороненные унынием воспоминания. – Поче-чему в-вы так добры со м-мной? – плакал Ченг, одно время затихнув в её объятиях. – Я же... Я же... «Мерзкое отродье. Ни человек и ни животное.» Металлический голос ненавистного охранника больно резанул по ушам. – Я же... – слёзы окончательно лишили мальчика дара речи. – Ты человек. Бальзам на душу был пролит на израненную душу ребёнка всего какими-то двумя словами. – А каждый человек вправе выбрать свой путь. Зачерствевшая равнодушием, вроде уже мёртвая, душа мальчика тает под сиянием сиреневых глаз и ледяное мёртвое безразличие в его глазах осыпается бусинами слёз. – Спасибо... Спасибо... Я... Слосс активно гладит мальчика по голове, пытаясь заглушить рвущуюся наружу истерику, как она это делала раньше. Но Ченг активно всхлипывает, однако упорно желает остановить слёзы и пытается через силу что-то сказать. И говорит: – Я... Я никогда... – речь прерывается шмыганьем. – Никогда н-не забуд-ду вашу доброту... Интересно – думает Слосс – узнай он, что она монстр, будет его речь такой же уверенной? Впрочем, он всего лишь ребёнок. Ребёнок, с которым несправедливо обошлись собственные сородичи. Ребёнок, который сейчас потянется к любой ласке, даже от нелюдя. Удовлетворённый вздох вырывается из груди гомункула, давно позабывший, что такое проявление ласки. Годы одиночества в глухом лесу без возможности выйти – окончательно сделали её пленницей своего греха. Ибо люди, пусть и не все, её чувствовали. Да и она не горела желанием выходить. Редко. Теперь она вынуждена была проживать свою жизнь с большими запасами философского камня, который теперь хранила в подвале, в гордом одиночестве. Похоже Истина, вдоволь удовлетворившись её страданиями, решила дать ей поблажку. Поблажку в виде этого маленького мальчика, обречённого на ненависть к своим сородичам. Сломав чью-то судьбу, Истина дарит шанс другой. Малыш Ченг растёт быстро. Не прошло и полугода, как Слосс нашла истерзанного, лишённого желания жить ребёнка в чаще леса. Мальчика, в мёртвых глазах которого она увидела себя. Когда она заботилась о мальчике, с беззвучным сочувствием выслушивая его историю, Лень поражалась. Люди – нет, не люди, и даже не звери – сделавшие это, стоят ниже животных. Что звери – загрызут и дело с концом. Именно люди придумали такие вещи, как унижение и пытки, они же и придумали характеризовать это "зверством". Варвары, что сделали это с её мальчиком – тупее животных. Искалечили, бросили на погибель, не отличив простую простуду от "смертельной хвори". У людей часто бывает так, что чья-то тупость спасёт положение других. Но нужно отдать им должное – теперь у Слосс есть Ченг. И Слосс есть у Ченга. Сейчас, сидя под глицинией, наблюдая, как Ченг скачет по воде в поисках рыбы – она позволяет себе улыбку, которую давно уже забыла. – Г-госпожа! – радостно кричит Ченг, крепко держа брыкающуюся рыбину. – Е-ещё одна! – Пожалуй, этого хватит, Ченг. Слосс поднимается с насиженного места и полы её ханьфу плавно скользят волнами по её ногам. Тёмно-карие глаза мальчика сияют звёздным блеском, когда он подбегает к корзине, где уже покоятся четыре рыбки. Лень несёт корзину сама, а Ченга держит за руку. Он больше не дёргается как от кнута, когда женщина прикасается к нему. Он с осторожностью и даже каким-то уважением обхватывает своей маленькой детской ладошкой снежно-белую руку спасительницы. – У тебя талант к рыболовству, – говорит она по дороге, поднимаясь по заросшей травой дорожке, где ещё до Хоэнхайма кто-то вывел каменные ступеньки, сейчас практически полностью покрытые россыпью тёмно-зелёного мха. – Папа рыбачил... Поникший голос Ченга дал сигнал в мозгу чуть крепче сжать его руку, тем самым предоставляя ему уверенность в том, что всё хорошо. Она рядом. Она защитит. – Госпожа Слосс... – Да? – А скажите, – тёмно-карие зеркальца чуть блестят от подступивших слёз и искре интереса, – Вы ведь не отсюда? «Он учится, – про себя делает вывод Слосс. – Контролирует свои эмоции, отводя на второй план. Уже умеет сменять тему. Умный ребёнок.» И Лень вспоминает избалованных детей аристократов, которые в семь лет не умели ни читать, ни считать, которые под встревоженные хлопотания нянек пихали в рот всякую дрянь, не поддаваясь никаким уговорам. Ченг же в свои почти-шесть лет с интересом знакомится с громаднейшим алфавитом Ксинга, по которому Слосс за эти годы и выучила весь язык. – Верно, – отвечает она. – Я пришла с запада. А как ты догадался? – Я никогда не видел таких глаз. – Вот как, – улыбка на её губах как похвала для найдёныша, который мнётся задать следующий вопрос, пока не получит одобрительный взгляд. – А... Этот знак у вас на груди – герб вашего клана? Слосс поражается проницательности этого мальчика. Обычно люди размышляют – татуировка или клеймо. А Лень в очередной раз не пожалела, что спасла этого человечка. – Да... – ей немного трудно говорить из-за своего ошеломления. – Можно сказать и так. – И ещё... госпожа... А на этом вопросе Ченг действительно стушевался. Его лицо покрылось красными пятнами стыда и капельками пота. Что это за вопрос такой? – Вы... – наконец решается он. – ... Не человек ведь?... Что ж. Рано или поздно, но это должно было произойти. – А как ты догадался? – Слосс всегда было интересно узнать, что же такого испытывают жители Ксинга, когда догадывались о её принадлежности к не-людям. – В-вы... – ему определённо неловко говорить что-то, как он думает, не очень хорошее той, что вернула ему смысл жизни. – О-очень хорошая! Но от вас... Н-не знаю... Идёт что-то мрачное... Что-то злое и такое... такое... отчаянное. Причём, не как от одного человека, а... будто от толпы... – Толпы? – удивлённо переспрашивает гомункул. – П-простит-те, пожалуйста! – глаза Ченга наполняются отчаянием. – Я не хотел вас оскорбить! – Что ты, – утешающе улыбнулась Слосс. – Ты не сделал ничего плохого. Правда... – женщина внезапно остановилась, полностью повернувшись к мальчику. – Ты меня не боишься? Ченг выразительно поднимает глаза. Вдыхает поглубже, Слосс даже видит, как увеличилась от воздуха грудная клетка. – Нет. Не боюсь. – Хорошо. «Хорошо? И всё?» На самом же деле, Ченг дал ответ на вопрос Слосс, как Хоэнхайм жил тут столько лет, до постройки своего дома. Скрывался в толпе. Умно. – Мы почти пришли, – Слосс тоже имела талант к смене темы. Свернув с дороги, человек и гомункул зашагали глубже в чащу, пройдя мост из сваленного через реку дерева, попав на цветущую поляну с самым разным обилием цветов, над которыми жужжали пчёлки. Окружённые высокими елями, в которых щебетали птицы, им казалось, что лучшего убежища Истина просто не создала. – Ах... – Ченг потерял дар речи от восхищения. Не видя ничего более, кроме их лачуги, деревеньки да речки – это место казалось ему раем. – Как красиво... Слосс незаметно поглядела на светящегося от счастья мальчика и невольно на её губы легла улыбка. – Да. Согласна с тобой. Идём. Они зашагали к двум огромным, поваленным друг на друга камням и Ченг едва не взвизгнул от счастья, когда увидел тройню маленьких тигрят. – Будь осторожней, – предупредила Слосс, протягивая мальчику руку с рыбой. – Не смотри на то, что они маленькие. Они будущие хищники. У них уже прорезались клыки и когти. Сдвинув чёрные брови на переносице, мальчик насупился и быстро кивнул, осторожно приняв рыбу из руки гомункула. Тигрята с изумлением и любопытством глядели во все три пары глаз на протянутую рыбу пару мгновений. А потом вся тройня раскрыла пасти и рывком вцепилась в предоставленное угощение. – Я же сказала – осторожней. Ченг, свалившись от такой неожиданности с ног, взял ещё одну рыбину и уже с большей осторожностью предоставил её тройне. А Слосс с каким-то новым чувством наблюдала, как спасённый мальчик, которого прошлая она непременно бы убила, с невообразимой ни одному живому существу благодарностью и радостью взирает на неё своими тёмным, как свежезаваренный кофе, глазами. Это ли испытывал Грид, когда набирал свою команду? Слосс чувствовала ответственность за этого ребёнка. Ответственность за того, кого спасла. Из транса её выводит рычание выпрыгнувшего из кустов тигра, огнём промелькнувшего в зелени. Ченг замер на месте, докормив последнюю рыбу. Загривок зверя гневно распушился – он не осмеливался приближаться к непонятного рода существу перед ним, выглядящего, как самый главный враг хищника – человек. – Г-госпожа... – Иди сюда. Только медленно. Осторожно поднявшись со своего места, мальчик мелким шажками перебрался за спину Слосс, в защите схватив её за руку. Он знал – она его не ударит. А гомункул стоял неподвижно. Лени ни к чему было бояться. Тигр не причинит вреда ни ей, ни её ребёнку. И похоже не собирался. Зелёные глаза внимательно вгляделись в фиолетовые, и те, в ответ, распахнулись, словно в ужасе. Долго игра в гляделки не продлилась. Тигр ещё раз тихо рыкнул и из логова вся тройня наперегонки побежала за родителем. – Фух... – с облегчением выдохнул Ченг. – Я так испугался... Но госпожа... Это было удивительно! Вы не испугались тигра! – восторженно воскликнул мальчик. – Мне даже показалось, что он испугался ва...! – Он был напуган и до меня. Воодушевлённую речь прервал мрачный могильный голос женщины, не на шутку испугавший мальчика, сразу начавшего переосмысливать детали, что он сделал не так. Но он был здесь ни при чём. – Идём, Ченг. – А... ага... Мальчика не покидало дурное предчувствие всю дорогу до дома. Ченг изредка бросал взгляды на Слосс, с какой-то звериной раздражительностью бросающую взгляды в разные уголки. То на качнувшуюся ветку старого высохшего дерева, то на куст, из которого выпрыгнул кролик, то на собственные следы, на которые уложилось пару листиков. Слосс нравилась тишина. И ей нравилось, что Ченг такой же молчаливый, как она. Но сейчас она готова была отдать всё, что угодно, лишь бы её найдёныш заговорил. Чтобы он снова начал задавать вопросы, самые любые. Даже пусть и не вопросы, пусть он бы просто не закрывал свой рот, как Энви, в очередной раз матерящийся то на Грида, то на Прайда, то на Ласт, то и вовсе на неё. Что угодно, лишь бы оборвать эту ненатуральную тишину, слишком фальшивую, чтобы быть настоящей. – Ченг, – наконец заговаривает она, когда резкое короткое шуршание доносится до ушей, – а давай поиграем? Мальчик уставился на гомункула вовсе глазища, словно так он мог проснуться. Госпожа? И поиграть? – Н-но вы ведь... – он мнётся и время из-за этого утекает, как вода сквозь пальцы – свидетельство тому ещё пара опавших листьев. – Там тигры... И вы запрещаете мне ходить по лесу одному. – Не бойся, они на тебя не нападут. И ты же знаешь дорогу домой? – Да, но... – Будем играть наперегонки. Кто доберётся до дома первым – тот и победил. Только Ченг хотел было ещё что-то сказать в ответ, как видит за головой хозяйки мелькнувшую на дереве чёрную тень в зарослях листьев. Поднимает на Слосс растерянный взгляд и встречается с холодными, и одновременно встревоженными глазами гомункула. – Ченг, пожалуйста, сделай, как говорят. Неужели ленишься поиграть в догонялки? Ченг коротко сглатывает и лучисто улыбается – но от хищных глаз не укрылось, как подрагивают уголки губ мальчика. И как дрожат протянувшиеся к ней руки, которые обнимают её за шею, когда она присаживается на колени. – Вот бы победа была общей... – Она и будет общей, – и снова Слосс может только гладить своего найдёныша по волосам, в попытке успокоить. – Ну, давай. Беги. Мальчик срывается с места очень быстро. С тех пор, как зажила его нога, лес с неровными дорожками был для него полосой препятствий, чтобы натренировать ноги к жизни в лесу. Лень смотрит в заросли, где скрылся мальчик, ещё пару мгновений, даже когда почувствовала слабое дуновение ветра от приставленного к шее куная. – Кто вы такие? Гомункул бросает боковой взгляд на силуэт в чёрной одежде с бронёй, прикреплённой к ней. Незнакомец был в капюшоне, но, пожалуй, самым ярким атрибутом была белая маска, напоминающая морду они, с красными и белыми полосами. – Важнее то, – голос определённо принадлежал мужчине, – что ты такое? Чёрт. Ченг бежал, прикладывая все силы к ногам, но чувствовал, как грудь сжимает от нехватки воздуха и подступающих слёз. «Госпожа Слосс...» Тропа то проростала вверх, то уходила глубоко вниз. Под ноги летели камни, ветки, мыши, а глазам закрывали обзор подступающие слёзы и длинные чёрные патлы. Сейчас, даже будучи совсем далеко, Ченг боялся услышать за спиной противный хруст, звон меча и звук падающего тела... «Госпожа... пожалуйста... » Победа будет общей. – Мальчик... Ченг едва не врезается лбом в броню на животе, чуть не упав и, отойдя на безопасное расстояние, встречается с воином в чёрной одежде и белой маской с красными и чёрными полосами. – В-вы... – Тише, тише... – судя по голосу - это определённо была женщина. – Я тебя не обижу. – Кто вы такие?! – Ченг не собирался поддаваться уговорам к глубокому сожалению незнакомки. – Успокойся. Мы хотим тебе помочь. – Мы?... – догадка с ужасом дошла до мальчика. – Нет! Послушайте! У меня всё в поряд...! – Тихо-тихо! – женщина в успокаивающем жесте выставила перед собой ладони. – Успокойся, пожалуйста. Мы вытащим тебя отсюда. Расскажи... – Не нужно меня вытаскивать! – не унимался Ченг. – Кто вы вообще такие?! Этим же временем... – Мы служим роду одного из пятидесяти кланов, каждый из которых связан с императором. Слосс хмурит брови. Это ей ничего не объясняет. – И что же такие высокопоставленные люди делают в этой глуши, вдали от своего хозяина? – Мы преследовали наёмника, совершившего покушение на молодого господина, – в мужском голосе повеяло угрозой. – Теперь твоя очередь отвечать на вопрос. Кто ты? Вернее, что ты? – Думаю, вы и так поняли, что я не человек. – Естественно, – ещё более мрачно ответил ниндзя. – У человека столько душ быть не может. Ты – монстр. А вот это уже могло вывести из себя любого из гомункулов. Даже самую сдержанную Слосс подобное "обращение" неприятно кольнуло по мозгам. Человеку неимоверно повезло, что ему довелось повстречать именно её, а не Энви или, того хуже, Прайда. – А вот это, простите, было грубо. И... Вас ведь было двое? – Поразительно, – похоже, мужчина был искренне восхищён. Но Слосс было не до комплиментов. Её волновало другое: – Мне интересно, раз вы почувствовали, кто я – наверняка должны были почувствовать и то, что ребёнок - человек. Мужчина был готов к этом вопросу, но в жизни он оказал влияние сильней, чем в воображаемой подготовке. – И что теперь? – не выдерживает Слосс. – Убьёте и его? – Нет, – немного помолчав, ответил мужчина. – Ребёнка мы не тронем. Дело в том, что у нас у самих недавно родилась дочь... – к чему это было сказано - непонятно. – Что же касается тебя - выполняй наши указания и ни кто не пострадает. Постояв пару мгновений в раздумьях, Слосс едва поворачивает голову в сторону человека и даже когда кунай ощущается вплотную кожей - она не боится бросать на самодовольного человека могильный взгляд потемневших глаз. – Неубедительно. Благо за годы спокойствия Слосс не растеряла реакцию и вовремя среагировала, когда кунай едва не вошёл ей в горло. Годы воспитания припадочного гомункула - Энви - сделали своё дело. Но Лень вынуждена была признать, в скорости этот человек не уступает младшему гомункулу, а возможно даже превосходит. – Я хотел решить всё мирно, но ты не оставляешь мне выбора. Мужчина отскочил на минимальное расстояние для атаки и бросил к ногам гомункула пару чёрных шариков с зажжённым фитилем. – Это ещё чт... Слосс оборвалась на фразе, когда серый дым взрывом заполонил всё пространство. «Что это?! – Лень пыталась сфокусировать взгляд, но дым не давал и малейшего обзора и к тому же заполонял собой лёгкие, вызывая противный хрипящий кашель. – Где он?» Выскочивший из тумана кунай был не самым приятным ответом. От такого прямого удара в шею обычный человек умер бы на месте. Когда металлическое лезвие вонзилось в шею, то вместо ожидаемой крови брызнула вода, а порез... это даже порезом назвать нельзя было - нож просто утонул в полупрозрачном пятне на шее. – Чёрт! Мужчина бросил кунай и отскочил от водяной плети-руки, которой удалось успеть задеть его по ноге, в результате чего воин кубарем покатился по земле. – Да кто ты, чёрт возьми? Слосс вынула из шеи оружие и с тонким интересом рассмотрела своё отражение в блестящем лезвии. – Тебе это знать не обязательно, человек. Это звучало, как предсказание кому в этой битве достанется победа. – Кто бы ты ни была, – восставший боец поднялся с земли с самой настоящей гордостью взглянув на противницу, – не смей недооценивать людей. Гомункул в ответ невольно улыбается. Она за этим сюда и пришла. – Отпустите меня! Ченг так и не смог совладать с женщиной и теперь вынужден был отплёвываться от листьев в полёте, пока она держала его под подмышкой, белкой скача по деревьям. – Прекрати брыкаться! – не выдержала куноичи. – Если я уроню тебя...! – Ну и пусть! Женщина таки не выдержала и опустилась на землю, поставив Ченга на землю и тот не упустил попытку вырваться, но был тут же схвачен. – Да что же эта тварь с тобой сделала? – Тварь?! – возмущение в голосе мальчика достигало пика. – Да как вы можете говорить такое?! Вы ведь даже ничего не знаете! – Мы знаем то, что это... существо – ужасный монстр. Ты просто пока не чувствуешь этог... – Я знаю, что госпожа не человек! – из всего детского горла выкрикнул мальчик. – Но это не делает её монстром!!! Сейчас Ченг понимал, что имела в виду Слосс, вспоминая старый, уже вроде подзабытый разговор. – Госпожа... Ченг, несмотря на хромоту, мог подкрадываться так незаметно, словно на цыпочках. Хотя, возможно Слосс была просто сильно увлечена приготовлением каши, потому и не заметила. – Что-то хотел, Ченг? – спрашивает, не поворачиваясь. – Почти готово. Подожди ещё чуть-чуть. Она глазами на затылке видит, как мальчик мнётся с ноги на ногу, поджимая губы. Опять хочет что-то сказать. И опять же боится. – А... – наконец-то решается. – А почему вы не ходите в город? Лень этот вопрос явно застал врасплох, однако она отвечает почти сразу же: – Потому что люди не любят таких, как я. Что ж. Вряд ли это можно назвать ложью. Разве панический страх можно назвать проявлением симпатии? – Почему? – с искренним изумлением спрашивает Ченг. – Вы же... – он осёкся на слове "человек". Он до сих пор сомневался, правда ли его спасительница является человеком. – В смысле, это же несправедливо. – Ты ещё слишком юн, чтобы понять, что справедливо, а что нет. «И это - справедливо?! Что она такого сделала?!!» Невинная душа, подобная одуванчиковому пуху, тянулась к единственному источнику света и теплоты. Ещё будучи не полностью уверенным, но уже подозревая, что когда-нибудь ему суждено будет опалиться. И не раз. Но ему было всё равно. – Что... Что в хотите с ней сделать? – Не мучай себя подобны... – Что вы хотите с ней сделать?!?! Стушевавшаяся тишина в ответ, нарушаемая ветром и шебуршанием листьев была будто приговором для Ченга. «Нет...» – Всё будет хорошо, – женщина осторожно ложит руку на плечо мальчика. «Нет!» – Послушай, – мягко начинает женщина. – Я не знаю, что с тобой случилось, но смогу с точной уверенностью – жизнь с этим монстром не приведёт тебя ни к чему хорошему. «Нет! Нет!! Нет!!! НЕТ!!!» – Вы ничего не знаете!!! Что есть мочи Ченг подскочил на ноги, выставив руки и со всей силы толкая женщину. Обескураженная такой неожиданностью, куноичи было хотела схватить мальчика, но тот с молниеносной скоростью увернулся от её руки, ловко выудив из её поясной сумочки кунай и уже в следующую минуту со всей силы нессясь в чащу леса. – Не уйдёшь! В какой бы ярости не был Ченг – разница между ним и куноичи в маске была огромнейшая. Но он не переставал сражаться, даже будучи схваченным и заваленным на плечо. Его спасительница была там. Она сражалась за него. Выбор, сделанный в гневе, невозможно исправить. Ченг специально выждал момент, когда женщина приготовится к прыжку, и в этот момент потянуть за её капюшон. Потеряв равновесие, женщина с немалой высоты упала прямо на землю, тяжело захрипев. Ченг же воспользовался шансом и рванул в глубь леса, откуда тишина приносила звон мечей. Он даже не заметил, что куноичи напоролась не закрытым горлом на свой же кунай, который отобрала у него. Водяные плети плясали, отбивая наносимые разъярённым ниндзя атаки кунаями. Этот человек был силён. Слишком силён. Сколько бы раз Слосс не атаковала – ему словно всё мало. Она ещё успевала защищаться от его ударов, но её атаки были практически бесполезны для скачущего блохой ловкого человечишки. – Госпожа! Лень, отбив очередную атаку куная, с ужасом оглянулась в сторону растрёпанного Ченга. «Нет. Что он здесь...» – ГОСПОЖА!!! Свистящий звук рассекаемого лезвием воздуха на секунду оглушил. А потом послышался глухой звук пронзённой плоти. Тёмно-карие глаза наблюдавшего за всем этим ребёнка широко раскрылись в ужасе вместе с ртом. Не выдержав картину – хозяйки, в груди которой торчал кунай, крепко стискиваемый руками убийцы – рухнул на землю. – Гос...по... Кунай с неприятным хлюпаньем вышел из окровавленной груди и тело, больше не висевшее на нём, грузно рухнуло на землю, оставляя летящие капли крови, оборванными лепестками жизни вышедшие из тела. Убийца стоял прямо над поверженной жертвой, смотря в бездушные, стеклянные глаза, делая передышку после битвы. «Умерла? – он не решался озвучивать мысли вслух, учитывая, что неподалёку сидел ребёнок, ошарашенный произошедшим. – Я столько раз пронзал её лезвием, но... Почему сейчас?...» Из раздумий вышел детский всхлип. Погружённый в свои мысли ниндзя даже не заметил, как уже рыдающий мальчик подполз к телу и теперь проливал горькие детские слёзы на грудь убитой спасительницы, омывая кровь. «Ну почему... Почему опять...» Плечи мальчика задрожали, ещё пару слёз упали на красную от крови грудь мёртвой хозяйки. – Всё будет хорошо. Мальчик даже не поднял взор на мужчину. Что эти люди подразумевают под "хорошо". Хорошо, что они убили ту, что спасла его? Ту, что выходила? Ту, что вернула желание жить?! Теперь это желание мертво вместе с ней. – А где Ксяо Фу? До Ченга лишь доходили откуда-то из-за стены отчуждения слова убийцы Слосс. «Та женщина?...» И внезапно до мальчика дошла догадка. Эта женщина не побежала за ним, когда он вырвался. После того, как они упали... «Нет... Что же... – в спину Ченга врезались когти догадки, прорезающие путь к его сердцу, нанося болезненный укол ужаса. – Что же случилось?...» – Где?... Ченг не ответил. Он всё ещё продолжал смотреть на тело убитой хозяйки огромными глазами, переосмысливая случившееся, убивая терпение воина. – Не молчи! Где она?! Сил у ниндзя было хоть отбавляй. Вцепившись в ворот одежды Ченга, он без особого труда поднял его над землёй. – Почему ты молчишь?! Она же была с тобой!!! Лучшего шанса проститься с жизнью просто не было. Теперь, когда он остался совсем один, его больше ничего не держит. – Где... – голос хладнокровного убийцы вдруг дрогнул. – Где моя жена?!?! – Она... – безжизненный шёпот из детских уст не предвещал ничего хорошего, – там... – Ты... – Не смей его трогать... Угрожающая чёрная тень возникла за спиной убийцы, сверкая светящимися красными огоньками глаз. Ниндзя опешил. Как?! – Госп... Воин только и успел обернуться, когда ледяное лезвие полоснуло по незащищённому горлу, забрызгивая белую маску кровью. Хрипящий мужчина рухнул на землю, зажав кровоточащее горло ладонями, дёргаясь в конвульсиях, пока, залив кровью землю, не затих. А Ченг, упавший рядом, смотрел, как из этого человека уходит жизнь. Как он своими дёрганьями цепляется за жизнь, как он хрипит, прося костлявую не забирать его душу, как его глаза молят её об этом. – Ченг... Мальчик поднимает взор на воскресшую хозяйку и замечает, что её глаза, напоминающие глицинию, теперь глядят на него будто из могилы. Она словно всё ещё была мёртвой. – Я... Не успел гомункул произнести и слова, как мальчик кинулся её обнимать, уткнувшись носом ей в живот. Хватка, несмотря на возраст, была железная. Ченг дрожал и всхлипывал, не веря в её воскрешение. – Вы живы... Вы живы... – лепетал он, как в бреду. – Ченг... Но мальчик не отозвался, ещё сильнее стиснув её в объятиях. Он уже без неё не сможет. «Дети – это глина, – поняла Слосс. – И примут они ту форму, которую ты из них слепишь.» Бросив взгляд на распластавшееся на окровавленной земле тело, Слосс решилась спросить: – А теперь... Ты по прежнему не боишься меня? – Не боюсь. И не испугаюсь, даже если вы убьёте меня. Это был уже конец. Конец старого Ченга. Конец человеческого мальчика, который потерял всё. Кровь этих людей и на его руках тоже. Убив этих людей, которые были в его глазах монстрами, в отличие спасённого гомункула, он убил в себе человечность. Рождённый людьми, поставленный на ноги чудовищем – может считать себя кем угодно. Но не человеком более.