& hoseok
surrenderdorothy — ifihadthewordstospeak
хосок только-только присаживается за кухонный стол, чтобы насладиться чашкой свежезаваренного горького кофе, когда её нагло перебивают. хосок вообще-то жуть не любит, когда так происходит, но дверь всё же приходится пойти и открыть, хотя настроение, откровенно говоря, не лучшее, а если ещё точнее — отвратное. хосок бы повеситься или свою голову захлопнуть в дверном проёме, но она захлопывает дверь за незваным гостем и вертит в руках конверт. ещё, блять, лучше.
она рвёт конверт руками на две неаккуратные половинки, рвёт, даже не думая о содержимом — раз уж и оно разорвётся, чёрт с ним. его хотя бы можно склеить, в отличие от разбитой вдребезги хосок. она знает, что может и её саму тоже склеить можно, но пытаться она уже устала, а чужие попытки потерпели своё фиаско. на листике, аккуратно сложенном вчетверо внутри, остаётся лишь маленький надрыв — всё-таки задело, — но хосок не хотела бы читать ничего здесь вообще, только в детстве привитый перфекционизм отдаётся гулом в черепе.
хосок несколько раз резко дёргает листом, пока он наконец-то не разворачивается, и небрежно бросает его на стол, прямо в пятно разлитого на клеёнчатую скатерть кофе.
.
здравствуй, хосок.
давно я уже тебе не писала, да и не знаю уже, как начинать это письмо. как-нибудь начну
и будет в порядке, да? и буду надеяться, что ты меня поймёшь. знаешь, пишу эти строки, и у меня трясутся руки. вероятно, потому что я не знаю, как ты отреагируешь и будешь ли читать это письмо вообще… знаешь, человеческая жизнь — это так сложно, но сами люди — сложнее в разы, наверное. не знаю, я никогда не умела их понимать… а ещё хотела бы ставить здесь точки вместо троеточий, потому что никогда их не любила, но, видимо, это совсем не то.
я пишу тебе, чтобы извиниться. я пыталась тебя найти, даже нашла хозяйку твоей предыдущей съемной квартиры, но она сказала, что ты съехала, а твой номер давно недоступен. я понимаю. я понимаю, что это всё из-за меня. и понимаю, даже если нет. в любом случае, у тебя есть любое право уйти от этого, так что прости, что пишу тебе и напоминаю обо всём. я больше не кладу сюда стихи, так что можешь быть спокойна. я больше тебе никогда не напишу. я обещаю.
веришь или нет, но жить из нас двоих ты всегда хотела больше. и умереть тоже. всегда хотела больше и больше. но я тебе не могла этого дать. в конце концов, мы разошлись, и это только моя вина. прости прости прости прости прости, я могу написать таких сотни прости, но я слишком хорошо знаю тебя: ты меня никогда в жизни этой не простишь. ни меня, ни июль, ни себя даже. себя тебе надо простить в первую очередь, но ты же, чёрт возьми, такая упрямая, и никогда не делаешь, что тебе говорят.
ты просто твори, ладно? просто. забудь меня и твори. помнить меня тебе вовсе необязательно. хоть я и буду.
знаешь, я, кажется, только сейчас начинаю понимать, в чём причина того, почему мы разошлись. мой эгоизм. да, во всём виноват только он; только я; и это снова чёртов эгоизм во мне отзывается. мне стоило хоть иногда думать о тебе, а не себе, я как будто бы совсем забыла, что ты тоже живой человек, забыла, что тебе тоже может быть плохо либо хорошо. забыла, что я тоже должна делать шаг навстречу, чтобы не потерять тебя, но пятилась назад и назад, пока ты вовсе не исчезла бесследно.
я всё ещё этого боюсь, хотя это уже произошло. мне снятся кошмары, как ты от меня ушла. но ты от меня ушла уже давно, и это так
по-глупому забавно.
казалось бы, нам следовало перестать изводить друг-друга ревностью, но — бум — и всё. мы перестали. просто потеряли интерес друг к другу, как теряют интерес случайные прохожие, которые нечаянно споткнулись друг на друга на улице. казалось бы, мне следовало быть внимательнее, но я, как всегда, всё упустила. осталась, кажется, только вечная мерзлота, и я среди неё. и снова чёртово эго.
мне следовало бы поговорить с тобой с глазу на глаз, но я не могу. я слишком слаба, я сломаюсь перед тобой, либо сломаю тебя. и второго, на удивление, я боюсь намного больше. я могла бы не писать тебе эти чёртовы письма, но они пишутся как-то сами, а я слишком привыкла делиться всем с тобой. больше ни с кем.
если ты дочитала до этой строчки, то ты молодец, знаешь? я постоянно забывала тебе это говорить, но ты действительно солнце. сейчас от этих слов ни холодно, ни жарко на самом деле, но тебе и не стоит что-то… чувствовать? влюбляться нынче не модно.
а ещё если ты дочитала, то сожги. хотя я уверена, что ты сделала это ещё раньше, чем дочитала это письмо.
я снова ворошу забытые воспоминания, но, клянусь, это в последний раз.
ты знаешь, кто это. либо забыла. второй вариант намного лучше.
если первый, то забудь наконец-то, прошу. хоть это и не то, чего бы мне хотелось.
всё ещё люблю тебя
прости и удачи, солнце моё.
.
хосок закуривает прямо в кухне, и ей совершенно наплевать на то, что курить она бросила. пыталась бросить, по крайней мере. она закатывает глаза в немом отчаяньи и стряхивает пепел на всё ту же клеёнчатую скатерть; зажимает фильтр крепко губами и свободными руками рвёт лист с чьим-то (неважно, чьим) таким когда-то аккуратным, но сейчас напрочь сбившимся почерком на хаотичные маленькие кусочки. она смотрит на испорченную бумагу и делает ещё одну затяжку, глубокую и горькую, прежде чем понять: легче ей не стало. она сказала ей сжечь это, но хосок же упрямая, да, она, чёрт подери, так права.
хосок слушается едва ли не впервые, сгребает бумажные кусочки, словно пожухлые осенние листы, в охапку и укладывает их почему-то непривычно аккуратно в пепельницу, щёлкает колёсиком зажигалки и смотрит, как оно, чёрт подери, красиво горит.
— пошла нахуй, — говорит еле слышно, с придыханием, так что слов не разобрать; но это не имеет смысла, потому что она на кухне вообще-то одна, а слушать её душевные монологи никому нет надобности, — просто пошла нахуй.
хоть и не может скрыть одного: она права, влюбляться нынче не модно.
хосок подсознательно с этим соглашается.
а послезавтра влюбляется.
снова.
