In the Darkness (With You)

Если бы не беспокойство о близких, если бы не пронизывающий холод и вечная, непроницаемая мгла замка, Артур мог бы назвать недели, проведенные в Царстве мертвых, приятными — был бы благодарен возможности хоть ненадолго забыть привычные заботы: тревоги о назревающих конфликтах с соседними герцогствами, последствия очередного отказа Морганы выйти за Уриенса, неурожайный год, оставивший свои следы… Отец держал ситуацию под контролем, но это не значило, что Артур мог сохранять безразличие. Не думать об этом сейчас кажется почти легко. Еще не так давно он считал свое пребывание здесь пыткой, а все, что ему было нужно, — немного тепла и сытый желудок. И пряное вино, услужливо принесенное Тенями: с позволения Мелеганта или без оного, оставалось только гадать. — То есть погоди, сколько вам лет? — сделав глоток, спрашивает Артур Горького, чье имя узнал последним. — Мне три… к Самайну будет четыре, — отвечает тот, развалившись у подножия постели и немигающе уставившись куда-то в потолок. Искать подход к нему сложнее, чем к другим Теням, но Артур не оставляет попыток. Горький — и зависть, и обида, и горечь. Слишком острый язык и нездоровое чувство юмора. К счастью, у Артура есть старшая сестра и достаточно терпения. — Это… — он заминается и подыскивает слова. — Впечатляюще? Наверное. Он мог в своих мыслях называть творения Мелеганта несовершенными, но даже в их создании — сила огромная и непостижимая смертному разуму. В них жизнь, эмоции и чувства, которые Артур не может игнорировать — не как их Мессир. Пусть они — не более, чем отпечаток чужих, заключенный в человекоподобную оболочку. — Боли пять, — будто не слыша его, продолжает Горький. — Крошечному почти восемь. Артур давится очередным глотком и заходится в кашле. — Он, что ли, самый старший? — Самый первый, — поправляет Горький, кривя рот в оскале. — Как говорят у вас смертных? Первый блин комом? — Крошечная ошибка Мессира, — встревает невесть откуда взявшийся Боль; он появляется на пороге комнаты с присущей всем Теням бесшумностью и скрещивает руки на груди. — Довольно сплетничать. — А что еще делать? Мучить заблудшие души? Артур выбирает не уточнять, насколько буквально это предложение. При всей очевидной нечеловечности Теней он забывает порой, что они — существа, которым не чужда бессмысленная звериная жестокость. Быть может, в ней они ровно так же созданы по образу и подобию… — Мессир хочет тебя видеть, — проигнорировав Горького, говорит Боль Артуру. — Советую не медлить. Артур удивленно моргает и ставит кубок с недопитым вином на стол у кровати. За минувшие недели Мелегант едва ли баловал его своим обществом. Артур видел его несколько раз — отправляясь бродить по замку, в очередной раз гонимый праздностью, но удостаивался лишь сухих приветствий и один раз — врученной стопки потрепанных книг, когда посмел упомянуть свою скуку. Книги оказались столь древними, что почти разваливались в его руках, но и в них было спасение. Артур неохотно поднимается с постели и плотнее запахивает плащ, с которым почти не расстается. Тело кажется расслабленным и сонно-ленивым от выпитого вина, хотя он и не пьян — не настолько, чтобы беспокоиться о том, что может сказать или сделать. — Проводишь? — спрашивает он Боль. — Ты без меня все равно заблудишься. Артур лишь пожимает плечами. Он не так уж плохо ориентируется в замке, но где искать Мелеганта, все равно не имеет ни малейшего понятия. — Он не сказал, зачем я ему нужен? — спрашивает Артур, стоит им выйти из комнаты и свернуть в ведущий в Восточное крыло коридор. Он отмечает про себя, что, куда бы ни вел их путь, он не закончится тем залом, в который попал впервые — и комнатами, примыкающими к нему. Боль немного замедляет шаг и щурит глаза. — Хотел выведать подробности, надо было идти с Крошечным. Это у него язык без костей. — А есть что выведывать? — Нечего, — отрезает Боль, но все же некоторое время погодя добавляет: — Хотя нами Мессир недоволен. Артур неопределенно хмыкает. Мелегант редко бывает доволен Тенями, но большую часть времени не уделяет им внимания вовсе. Что такого они могли сотворить, чтобы впасть в немилость? Впрочем, он сомневается, что вытянет ответ из Боли — даже если тот ему известен. — Пришли, — Боль останавливается за очередным поворотом и кивает на двери в конце коридора. — Тебя уже ожидают. Он ретируется с показательной поспешностью, не желая даже подходить к покоям Мессира, но Артур отказывается выказывать тот же страх. Он решительно подходит к дверям и коротко стучит. Мгновение спустя створки бесшумно распахиваются перед ним, открывая проход в комнаты. Артур делает шаг вперед и тут же замирает на пороге. Он не сомневается ни на мгновение: это личные покои Мелеганта. Они кажутся лишь немногим просторнее тех, что достались ему, не роскошнее и не богаче, но… уютнее, быть может. Пушистые ковры и меховые шкуры создают иллюзию тепла, которого по-прежнему не хватает Артуру, а в оставленной на столе книге и половинке граната, рассыпавшей зерна по серебряному блюду, есть что-то… что-то отличное от привычной безликости Царства мертвых. — Налюбовался? — отвлекает его голос Мелеганта. Артур наконец позволяет себе перевести на него взгляд. Мелегант сидит в кресле у тлеющего голубоватым пламенем камина, подперев подбородок рукой и полуприкрыв отчего-то усталые глаза. Он не выглядит разгневанным, только… неудовлетворенным, возможно, раздосадованным чем-то. Артур по-прежнему с трудом читает его эмоции, пускай порой его лицо бывает удивительно выразительным. Невольно, он возвращается в воспоминаниях к самой первой их встрече: как был напуган в тот день, отвращение, что ощущал — к гротескной внешности Мелеганта, но даже больше — к презрению в его взгляде, к несдержанности и жестокости. Артур больше не может найти в себе этих чувств, не хочет искать, и все же… отчего все так изменилось? В нем самом, все прочее осталось прежним. — Да, спасибо, — наконец отвечает он с бесстыдной прямотой. — Здесь довольно… мило. Мелегант кривится, будто принимает его слова за лесть — будто ему также опостылела извечная тьма, и застоявшийся воздух, и ледяная промозглость комнат. — Проходи, — говорит он, распрямляя спину, и указывает на кресло рядом. — Садись. Артур подчиняется. Он по-прежнему гадает, зачем его позвали сюда, даже если не рискует озвучить вопрос. Предположения отказываются приходить на ум, кроме самого безумного — самого вероятного. Но если Мелегант в самом деле ищет его общества, он никогда не признает этого вслух. Божественная гордость того не позволит. В комнате воцаряется тишина. Артур наблюдает за Мелегантом краем глаза: как напрягаются его скулы, будто он с силой сжимает зубы, как брови сходятся у переносицы, и рот сжимается в тонкую полоску. — Я знаю, ты много времени проводишь в компании моих Теней, — наконец заговаривает он. Артур выдыхает. Ревность. Это почти нелепо, но он не чувствует желания смеяться — только жалость, что непрошено забирается в сердце. Она столь же неуместна. Тени — создания Мелеганта, его слуги, подчиняющиеся ему беспрекословно. Он не может получить от них того, чего ждет от Артура — не может опуститься до этого. — Я бы не сказал, что много, — осторожно замечает он, затем пожимает плечами. — Они забавные. — Забавные, — повторяет Мелегант. — Артур, они не люди. — Но я человек. Я человек, и мне нужно… общение. Артур замолкает, бегло проводит языком по губам и сглатывает. Он знает, что ходит по тонкому льду — не знает только, зачем. Вопреки его опасениям, взгляд Мелеганта немного смягчается, и все же он не спешит заговаривать вновь. Его пальцы постукивают по подлокотнику кресла в неровном, рваном темпе, и Артур почти угадывает в нем подкрадывающееся раздражение. Он собирает в себе ту храбрость, которой только наделен: — Ты ведь заперт в Царстве мертвых? Так же, как и я? Пальцы Мелеганта замирают, затем с силой сжимают кресло. — Не так же, как и ты, — цедит он. — Ты выйдешь отсюда на Самайн. Тени выйдут. Я… Артур проводит руками по лицу, на мгновение сжимая переносицу. Что он творит?.. — Если ты… — заговаривает он вновь, не слушая голоса разума, — если ты не можешь выйти отсюда, то как ваш брак с Гвиневрой… — Мой брак с Гвиневрой был предрешен задолго до того, как Подземное царство стало мне тюрьмой, — лицо Мелеганта почти бесстрастно, но в его глазах не гаснет нездоровый блеск застарелой обиды. — Она не была бы пленницей здесь. — Но станет сейчас. Артур удивляется тому, как жестко звучит его голос. Он не хотел раздражаться тоже, не думал о собственной реакции, когда затронул тему, болезненную для обоих. И все же — будь Мелегант хоть трижды богом, Артур не намерен ходить вокруг него на цыпочках, держать язык за зубами и только послушно кланяться, подобно Тени. Не когда на кону стоит нечто большее, чем его жизнь. Он подается вперед в кресле и прожигает Мелеганта взглядом. — Ты ведь не думал об этом, когда отдавал приказ своим Теням доставить ее сюда? — Артур даже не пытается сдержать обвинения в словах. — Не думал о том, что будет с моим миром, когда мы потеряем милость богини плодородия? — Дерзкий мальчишка! — Мелегант резко поднимается на ноги и сжимает руки в кулаки, но остается на месте, не делает ни шага вперед. Артур сам подходит к нему: переступает невидимую границу и движется дальше, смотрит прямо в глаза, не чувствуя страха перед чужой яростью. — Что делает ваше божественное эго столь важным, стоящим сотен и тысяч людских жизней? Сила? Бессмертие? — он до боли сжимает зубы. — Та призрачная милость, которой вы нас одаряете? Глаза Мелеганта по-прежнему сверкают гневом, и все же он слушает — слышит. Артур не знает его мыслей, достигают ли слова цели. Но даже если так — он не надеется, что решение изменится так просто, когда не прихоть — отчаяние ведет его. Мгновение спустя Мелегант расслабляет пальцы и шумно выдыхает, отступает назад, вновь опускаясь на кресло. Артур остается стоять. В его голове та мысль — идея, к которой он возвращался раз за разом прошедшую неделю и даже раньше, — наконец обретает окончательную форму. Перестает казаться безумством на фоне того, что уже было сказано. Он не знает, как долго продлится заточение Мелеганта — годы, столетия, вечность — но до тех пор, пока оно не кончится, Гвиневра не должна стать его женой. Артур не может этого допустить. Но что в его силах?.. — Если ты, — он запинается, сглатывает и начинает заново: — Если ты примешь меня, я останусь здесь так долго, как ты того захочешь. Дам тебе все, что может дать она. Не детей, но едва ли Мелегант жаждет этого. — Все, — повторяет тот. Его голос ровен и бесстрастен, и Артур позволяет себе поднять взгляд. Мелегант не смеется над ним — над его глупостью, дерзостью и самонадеянностью. Вместо этого на его лице отражается лишь раздумье. — Ты отдаешь себе отчет в том, что предлагаешь? Артур молча кивает. Некоторое время Мелегант не сводит с него внимательного взгляда, затем угол его рта дергается в кривой усмешке. — Тогда поцелуй меня, — приказывает он. Бросает вызов, который невозможно не принять. Всего лишь миг Артур позволяет себе смотреть на Мелеганта: на капризную линию его губ, почти нетронутых разложением, на высокие скулы и изгиб бровей, на приглушенное мерцание серо-зеленых глаз. Он мог бы притвориться, что в его лице нет ничего противоестественного — ни гниения, ни уродства, но выбирает иначе. Ему кажется, что Мелегант почувствует и не простит за это. Артур подходит ближе, упирается коленом в кресло между расставленных ног Мелеганта, наклоняется, чтобы провести кончиками пальцев по обнаженной кости его щеки — она сухая и чуть теплая, и прикосновение не вызывает ни тени неприятия. Он заправляет за ухо упавшую на его лицо прядь волос, а затем целует мягко и осторожно, ни на миг не закрывая глаз. Дыхание Мелеганта влажным теплом остается на губах Артура, заставляя его щеки алеть от смущения или, может быть, чего-то совсем иного. Артур целует бога, существо древнее и чуждое привычному ему миру, и в то же время столь одинокое — столь человечное в своем одиночестве. И ему нравится это — больше, чем он смел представить. Его пальцы очерчивают изгиб уха Мелеганта, задевая металл серьги, скользят ниже, замирая у основания шеи. Он проводит большим пальцем по обнаженной линии горла, останавливаясь у выемки в самом низу — чувствует, как дергается кадык. Артур отстраняется не сразу, почти неохотно. Отступает на несколько шагов и, кажется, теряет всю храбрость, что завела его так далеко. Мелегант смотрит на него пристально, но взгляд его нечитаем. Затем… — До наступления Самайна, — говорит он. — До наступления Самайна у тебя есть время убедить меня в том, что ты того стоишь. Артур сдерживает желание ощетиниться на позволение, на пренебрежение в голосе Мелеганта. Он знает свое место, что положение его неустойчиво хрупко. Не имеет значения, чего на самом деле хочет Мелегант, признает ли это хотя бы перед самим собой. В действительности Артур не может предложить ему того, что может дать жена — богиня. Не может предложить равенства. Не может предложить вечности. Все, что ему остается: принять условия предложенной им же сделки, сыграть роль пусть нежеланную, пусть ту, в которой едва найдет удовольствие — но необременительную тоже. Что будет дальше — покажет время. И лишь на миг Артур позволяет задать себе вопрос, для кого делает все это. Для людей Британии или богини Гвиневры, для Мелеганта или, может, для себя самого. Он не найдет ответа достаточно скоро.