bad dream.

Том надсадно поморщился, ладонью заслоняясь от ярких солнечных лучей, грозящих сделать его утреннюю головную боль в разы хуже, чем она была до этого. Блядь, сколько бутылок он вчера выпил раз его так мутило? Четыре, пять? Еще больше? Он не мог вспомнить наверняка. У него всегда был крайне дерьмовый самоконтроль, когда дело касалось алкоголя и с годами становилось только хуже. Так как по идее ему нужно было остановится уже после третьей. Но он никогда не мог остановиться после третьей. Иногда он не мог остановится даже после четвертой... Бедняга Эдд постоянно боялся, что однажды у его друга случится реальное алкогольное отравление и им придется вызывать неотложку. Том в такие моменты успокаивающе хлопал его по плечу, говоря этим жестом мол «не волнуйся приятель, я пока не намерен выплевывать свой кишечник и тебе не придется убирать мой труп из ванной». Сложно было сказать насколько сильно он сам в это верил. В смысле когда-нибудь это скорее всего должно случиться. Они все это знали и Том в данном случае предпочитал относится к этому по-философски, советуя Гоулду последовать его примеру и просто жить одним днем, ведь у них еще было время до того, как это произойдет, верно? Том старался не думать, что будет завтра. Он жил в утре понедельника, где его голова раскалывалась на части и солнце постоянно лезло ему в лицо, не больше не меньше. Их существование уже было достаточно хаотично без лишней мороки по поводу даты и причины их смерти, не к чему было усложнять это смутными опасениями, не менее смутными фактами. Сегодня есть сегодня, завтра будет завтра. К примеру, сегодня была очередь Мэттью (завтра будет чья-то еще) тащить его хмельную задницу из бара и он не знает должен ли он быть рад этому или нет. С одной стороны - это хорошо, Харгривз никогда не говорит о его зависимости напрямую, почти никогда не лезет с расспросами. Том местами даже не уверен, что тот знает о его "проблеме", как бы дико это не звучало. С другой стороны, он всегда испытывал некоторые трудности при общение с Мэттом. В большинстве случаев они упирались в то, что им было тупо не о чем разговаривать и Томас никогда особо не пытался исправить это. Обычно между ними всегда был Эдд. Мэтт молча шел по правую руку от него, но Томас уже по выражению его лица может определить, что это молчание не продлится вечно, и что рыжий вот-вот собирается у него что-то спросить. И Тому это не нравится. Мэттью редко, когда лезет к нему с разговорами по утрам, если только это не что-то важное (по меркам Мэтта) или если Гоулд не надоумил его выведать что-то у их приятеля, надеясь что Том достаточно пьяный, чтобы этого не понять. - Слушай Тим, - как бы издалека начинает Мэтт, одним из своих самых примирительных голосов. - а почему тебе так не нравится Тодд? Томас уже открывший рот, чтобы поправить рыжего по поводу своего имени (ему плевать как он коверкает имя Торда, но его пусть не трогает), резко смыкает челюсть, после недобро покосившись на своего придурковатого друга, точно тот его чем-то оскорбил. Это почти так. Водка может быть и губит его мозговые клетки, но это не значит, что он вдруг стал полным кретином, что бы Ларссон там не говорил. К тому же он вполне знаком с тактикой Эдда «использовать» Мэтта как инструмент для получения информации. И его это злит. - Эдд сказал тебе спросить это у меня, да? – он угрюмо фыркает, уставившись себе под ноги. Утро неожиданно стало еще хуже, чем было до этого. - Можешь не отвечать. Том раздражено вздыхает, засунув руки в карманы. Солнце больно ударяет ему в глаза, но в данный момент он слишком отвлечен, чтобы реально обратить внимание на этот дискомфорт. Почему куда бы он не шел все всегда упирается в единственного человека? Торд то, Торд се, везде этот сраный коммунист. Нигде уже нет щели куда бы его паскудное имя не нашло бы лазейки. - Эм, нет. - с искренним удивлением говорит Мэтью, повторяя жест Томаса, вероятно уже чисто по привычке что-то повторять. – Вы вроде как не ладите и я до сих пор не знаю почему. Мне типо реально интересно узнать причину. Том чувствует, как его зубы с силой сжимаются, причем так что у него едва ли не сводить челюсть. «Почему» в данном случае очень неверный вопрос, глупый даже. Но это же Мэтт, что еще он мог спросить? И он вероятно никогда не понимал, что они с Эддом зачастую поощряли Торда в его издевках, даже просто тем, что тоже смеялись. Том мог бы высказать это Мэтту, припомнить ему парочку особо поганых случаев, где они с Гоулдом повели себя как полные козлы, но почему-то он не может этого сделать. Почему-то он даже не может найти в себе силы просто на то, чтобы передать свое отношение к ситуации. Ни с того ни с сего он чувствует себя очень усталым. Эдд не послушал его, так с какой стати это будет делать Мэтт? Их маленькая война с Тордом всегда была почти что односторонней, хотя бы потому что у Тома никогда не было реального шанса на победу. И ему все больше и больше хочется поднять белый флаг, чтобы окончательно признать это для самого себя. Он не знает, как нужно бороться (никогда не знал), но зато он очень многое знает о том, как и когда можно сдаться. И сейчас это кажется самым логичным выходом. Если не единственным. И все еще... - По той же причине почему тебе не нравится сэндвич с тунцом, Мэтт. – британец смотрит себе под ноги, где его клетчатые кеды ступают на серый, покрытый трещинами асфальт и пытается не дать ничему лишнему просочиться в свой голос. – У него отвратительный вкус. Мэтт потерянно моргает, поднимая глаза к небу, явно не совсем понимая его слова. - У сэндвича или у Тодда? Том слегка задумывается над этим. Очень слегка. - У обоих. – наконец говорит он, все еще гипнотизируя дорогу перед собой. Мэтт сбоку от него смеется, но самого Тома хватает только на кривую ухмылку. Как там говориться? В каждой шутке есть доля шутки, а все остальное в ней правда? Сегодня Том уверен в своей правде. Риджуэлл вглядывается в нелепо длинное название порнографического мультика, который они с Тордом собираются смотреть и пытается понять почему кто-то вообще напрягался, чтобы сделать это название таким сложным. Нафига так париться? Ларссон его критичный, мрачный взгляд оценивает по-своему. Белоснежная улыбка тянет углы его рта непроизвольно широко, норвежец кажется чуть ли не светиться самодовольством. Или невысказанным триумфом. Может быть всем сразу. Он разумеется знает, что Том не только безразличен к аниме, он так же абсолютно холоден к любому виду анимации. Он всегда считал это скучным и бессмысленным занятием, и никто не мог заставить его передумать. Это просто не его. Но Торду несомненно нравится, что он имеет эту маленькую власть заставить его делать нечто, что Томас делать совсем не хочет, даже если это будет длиться всего лишь одну неделю. Ларссон всегда умел вытянуть из таких вещей максимум выгоды. - Ну, как дорогой друг готов просвещаться? - Я не твой друг. – Том сжимает губы в прямую, скучающую линию, не желая продолжать этот разговор или даже пытаться изобразить, что он не хочет, чтобы все это побыстрее закончилось. - Да-да, - Ларссон закатил глаза, перекатывая последний слог на языке, как нечто сладкое и едкое одновременно, то что при попадение в глаза точно ослепит тебя на пару часов и вызовет ужасный зуд. – так готов или нет? Палец норвежца замер над кнопкой так величественно, как будто бы он был политиком, и кнопка была не простой черной клавишей ноутбука, а ядрено красной кнопкой тотального контроля. Торд всегда обожал выпендриваться даже в простейших ситуациях. Может быть в его больной рогатой голове они значили нечто большее, чем показатель превосходства. От одного этого Тому хочется на зло сказать ему "нет". И откуда он только такой взялся? Но у него нет выбора, помните? Спор, проигрыш и весь этот джаз. - Включай уже. – вышло глухо и угрюмо. Торд хмыкнул и сделал как было велено без каких-либо прочих звуков или комментариев. Они смотрели это рисованное безобразие молча. Вернее, Том по большей части смотрел куда-то сквозь экран, усилено пытаясь абстрагироваться от происходящего и не выдать того, насколько ему на самом деле было некомфортно в чужой компании. Ситуации не помогало еще и то, что Ларссон по какой-то причине сидел очень близко с ним. Их плечи почти касались и Томас с немым ужасом осознал, что уже несколько минут думает только об этом. И он думал не просто "о, мы почти касаемся фу", совсем нет, это было нечто вроде непонятного подросткового "я блядь чувствую тепло его тела и это вызывает у меня странные реакции". Но он уже давно не был подростком и это был не первый раз, когда они с Тордом сидели рядом, так отчего он вдруг так нервничает? У тебя просто давно никого не было, приятель, противно напомнил ему внутренний голос, почему-то звуча в точности как Ларссон. - Видишь что-то, что тебе нравится, Иегова? – тон норвежца был спокойным, почти скучающим, но Том все равно вздрогнул. Он что так пристально пялился, раз Ларссон заметил? - Нет. – он неловко поерзал на месте, пытаясь скрыть нарастающее раздражение и необъяснимый страх. Торд коротко посмеялся и этот звук послал волну мурашек по спине британца. - Как грубо. - вальяжно протянул этот мудозвон, наиграно хлопая ресницами, - Не уж то совсем ничего? Томас почувствовал сухость во рту и желание немедленно почистить зубы, как будто он только что съел нечто отвратительное и этот дурной вкус все еще преследовал его, не давая сосредоточиться. - О чем мы сейчас говорим, Торд? - сказал он осторожно, хоть и устало. Его недруг перестал улыбаться и немного приподнял одну бровь вверх, смотря на Томаса как на полного идиота. - Об аниме, разумеется. – его тон был поучительным и медленным, будто бы он объяснял ребенку, как нужно правильно переходить дорогу или в подробностях рассказывал Мэтту почему нельзя есть клей (да, их приятель все еще клал в рот все что ни попадя). – О чем же еще? Оу. Ладно, возможно в этот раз взгляд Ларссона имел под собой весомое основание, потому что сейчас он действительно чувствовал себя идиотом. - Ох. – ему почти захотелось сигануть в открытое окно, лишь бы не быть здесь. - А ты что подумал? – теперь Торд звучал почти заинтересованным в их беседе или скорее заинтересованным в том, почему это настолько сильно вывело Тома из равновесия. - Ничего я не подумал. – вяло огрызнулся британец, надеясь, что этого будет достаточно и Ларссон отвянет от него. К его удивлению, Торд реально отвял. - Как скажешь, друг. (Ну почти.) – Я просил тебя не называть меня так. Мы не друзья. Ларссон усмехнулся. - И я просил тебя опускать за собой сидение в туалете. – Торд слегка сощурился, показывая в сторону Тома обвинительным пальцем. – Но посмотри куда нас это привело. - Чего? - Том то ли потерял нить разговора, то ли просто не мог собраться с мыслями, чтобы соединить две точки в едино. - Ты просто...! - Я просто что? - с вызовом произнес Торд, повернув к нему голову. Ридж упрямо сжал зубы. У него уже начинала болеть голова от всей это галиматьи, которая начиналась каждый раз стоило Ларссону открыть свой рот. И после этого все удивляются, что он не может вынести его больше двух часов? В смысле, реально? - Знаешь, что? - довольно серьезно проговорил Томас, внезапно поднимаясь с кровати. – Забудь. С него хватит. Нахрен все это. - Ты куда? – нахмурился Торд. - На улицу. Заебал ты меня. Ларссон посмотрел на маленькое окошечко в углу своего компьютера, перед тем как ровным голосом сказать: - Прошло только 20 минут, Том. Сядь обратно. Британец криво оскалился на его слова. - Я сказал, что я ухожу. – твердо повторил он. - И я сказал тебе сядь. Они пристально смотрели друг на друга, однако Тома уже начинало немного нервировать то каким невозмутимым выглядел его недруг, пока он сам едва ли сдерживался, чтобы не запустить чем-нибудь в стену. - И если я скажу нет? Норвежец улыбнулся, будто бы он только и ждал этого вопроса. После он без лишних слов задрал верх своей толстовки, выявляя черный ствол пистолета и Тому пришлось сделать один шаг назад чисто инстинктивно. Он уже почти забыл, что его маниакальный сосед по комнате едва ли расстается со своей любимой игрушкой. И как он сидел с этой штукой у себя в штанах все это время? Разве она ему не мешала? Это должно быть не особо удобно. Или безопасно. - Тогда я скажу, чтобы ты не начинал со мной дерьмо, которое не сможешь потом закончить. – а потом Ларссон улыбнулся слишком противоречиво приветливо и весело для их ситуации и Том подавил в себе детское желание сбежать из их комнаты в эту самую минуту. – И снова попрошу тебя сесть. Торд приглашающе похлопал пустующее место рядом с собой и Тому ничего не оставалось кроме как подчиниться. Так как сто процентной уверенности в том, что Ларссон не выстрелит у него не было. Пуля скорее всего не была бы смертельной, но прострелянная нога или плечо звучит не очень то притягательно. И Том не хотел проверять свою теорию на практике, потому он просто плюхается на свое прежнее место. - У тебя странный способ «просить» вещи, комми. – он не говорит «неверный», «жуткий», но каждая унция подразумевает это под собой, закрываясь более размытой формулировкой. - Какой есть. – апатично пожал плечами Торд, так точно для него это не было чем-то новым или необычным. Хотя это же Ларссон. Тот самый мудак, который всегда легкомысленно обращался с оружием, тот самый корень половины его проблем, который мог бы выстрелить ему в голову под действием импульса. Тот самый парень, которого он всю жизнь на дух не переваривал. Тот, кого Эдд всю жизнь так оберегал и восхвалял. «В чем собственно ты его обвиняешь, Том?» Во всем. Их рутина продолжается еще три дня без каких-либо происшествий. Это относительное мирные и медленные дни, из которых сложно вычленить нечто особенное. Они банально сливаются в одну сплошную массу и неторопливо текут в направление конца недели, не предвещая ничего резкого и необычного. И Том надеялся, что так оно и будет. Но как обычно жизнь в самый неподходящий момент решила показать ему средний палец. Это происходит на четвертый вечер их совместного просмотра. Под «этим» можно понять многое, к примеру нежелание Тома встречаться лицом к лицу с действительностью или возможно это просто нечто из разряда «проще сделать вид, что ты ничего не видел». Томас никогда не был экспертом в человеческих чувствах, он напротив старался избегать всего что было с ними связано. И Ларссон всегда предпочитал в начале стрелять, а потом думать и Том должен был догадаться, что это могло значить намного больше, чем его не состояние контролировать собственные пальцы, когда они ложились на триггер. Все началось с малого. Все всегда начинает с малого и незаметного. Это как спичка с помощью, которой можно разжечь настоящий пожар. Это как случайно сказанное слово или неловко вывернутая конечность. Это просто мелочь, которая вызвала целую цепную реакцию. Это было вне его контроля. По крайней мере, ему нравиться так думать. Они снова сцепились. Он уже не помнит из-за чего конкретно, но поводов у них всегда хватало. Весомых и не очень. К тому же в данный момент это было не особо важно. Они стали повышать голоса и Том помнит, как схватил его за руку, грубо сжимая чужое запястье, как раз перед тем, как кулак Торда успел бы соединиться с его челюстью и выбить ему пару зубов. - Ты отвратителен, Томас. – сквозь запыхавшийся смешок произнес норвежец. Он старался выглядеть спокойным и собранным, но Том видел, что тот едва сдерживается, чтобы не разбить эту маску вдребезги и не показать насколько на самом деле он был зол. - Ты можешь проделывать такое с Эддом и Мэттом, но на мне это не сработает. И знаешь почему? - О, просвети меня, комми! – с жаром рычит Том сквозь сжатые зубы, он не помнит, когда в последний раз он был в таком бешенстве. – Я просто изнемогаю от нетерпения! - Ты ничуть не изменился. – продолжает Ларссон, сжимая зубы в улыбку, пытаясь замаскировать под этим жестом боль, потому что Том уже перестал сдерживаться и теперь сжимает запястье Торда до кондиции, обещающий как минимум крупный синяк. Но ему плевать. – Ты всегда используешь чужую жалость, как оружие. Но мне тебя не жаль, Иегова. Никогда не было и никогда не будет. Ты заслужил это. Черноглазый угрожающе шипит и дергает Торда на себя, и именно тогда он замечает это, именно в момент, когда рукав Ларссона задирается достаточно высоко, чтобы он мог увидеть, что находится под ним. Именно тогда происходит "смещение". Потому что Том видит нечто, что заставляет его злость улетучиться, он видит то, что видеть был не должен. - Это… - Том замолкает, потому что он не знает, что он должен сказать или сделать. Его лицо теряет всякое выражение, становясь каменным, пока он смотрит на косые, длинные порезы на чужой руке. Уродливые и бледные, они как клеймо, тянутся чуть ниже запястья и уходят далее, прячась за красной, поношенной тканью. Они старые, уже давно зажившие, но они есть.И их много. Он медленно поднимает взгляд на Ларссона, ожидая увидеть там страх, злость или стыд, но вместо этого выражение Торда совершенно нейтральное, пустое и нечитаемое. Он даже не пытается вырваться. Он просто сидит не двигаясь, позволяя пальцам Томаса сжимать его запястье, будто бы это дружеский жест, а не психологический капкан. Несмотря на то, что это не его кожа исполосована бритвой или еще хрен знает чем, у Тома возникает ощущение будто бы это его маленькую тайну, только что вытянули на свет и вскрыли как гнойник. Будто бы это его поймали с поличным и он теперь должен за это ответить. Но это все теряет значение, потому что в следующей момент его рот как будто бы действует сам по себе, высыпая всю его неуверенность и панику в одной фразе: - Откуда в тебе столько дерьма? – несмотря на его эмоции, тон британца выходит черствым, сухим, как засохшая ветка и он почти сам пугается того насколько безразлично это звучит. Ларссон жмет одним плечом (или нервно дергает им) и продолжает скалиться, как ни в чем не бывало. - Не знаю. – размеренно выводит Торд, и несмотря на то, что его рот снова растянут в эту белую, раздражающую улыбку, его глаза совсем не соответствуют этому выражению. – А в тебе? Том почти отвечает ему, но благо Эдд решает выбрать именно это время, чтобы зайти к ним. - Вы опять за свое? – устало говорит Гоулд, строго нахмурив брови. Вероятно, они подняли не мало шуму своей руганью, и их друг поспешил удостовериться, что они ничего не сломали и не собираются положить друг друга в больницу. На самом деле если бы одному из его опасений суждено было бы сбыться, все было бы намного проще. Но Эдд благо об этом не ведует. Торд быстро вырывает свою руку из ослабевшей хватки Тома и забрасывает ее британцу на плечо, таким образом чтобы не одной царапины не было видно. Это выглядит почти натурально. Почти невинно, если ты не знаешь обстоятельств. - Ну что ты Эдд, мы просто слегка повздорили! Ничего серьезного, правда. - Ларссон смеется и Том впервые обращает внимание на то насколько фальшиво звучит его интонация. Или может быть это ему так кажется после того, что произошло всего пару секунд назад. – Тебе не о чем волноваться! Брюнет все еще не убежденный в словах его старого друга, переводит взгляд на Тома, ожидая его "версии событий". - Да, Эдд. – Том произносит это на автопилоте, почти не отдавая себе отчета в том, что он говорит или как. Рука Торда внезапно кажется ему кошмарно тяжелой, и тепло его тела больше ассоциируется у него с раскаленным углем, чем с нормальной человеческой температурой. На фоне этого соврать оказывается проще простого. – Все в порядке. Том не хочет врать Эдду. Никогда не хотел. Но в данном случае он просто выбирает из двух зол меньшее. Разве можно его в этом винить? Он знает разумеется, что все равно выбирает зло. Но он привык. Когда имеешь дело с Тордом, твой выбор выглядит именно и только так. Ты всегда - в проигрыше. Однажды Тому пришлось посетить собрание анонимных алкоголиков, не по своей воле конечно же, но сути это не меняло, ему все равно пришлось туда пойти и отсидеть несколько часов в кругу «зависимых», чтобы потом он мог односложно ответить на вопросы Эдда о том, «как прошло» и что нового он узнал. Том никогда не видел в этом смысла. Или может быть никогда не хотел, но Гоулд с влажным, умоляющим взглядом настаивал, чтобы он дал этим «занятиям» шанс. И Тому пришлось сделать вид, что он попытался, даже если все эти его попытки были сделаны на «отъебись», даже если он никогда не верил в то, что нечто подобное может принести плоды, он согласился попробовать. Эти небольшие сборища проходили по три раза в неделю, по вторникам, четвергам и субботам. Остальные дни приходились на драмкружок и занюханный книжный клуб, в котором состояло от силы три-четыре человека. И это все. Том до сих пор не понимает к чему нужна была вся эта трата времени, если в итоге ничего не изменилось. Это спираль, которая образуется в твоем желудке, когда ты заливаешь в себя еще бутылочку. Спираль, которая тянется по твоей руке кровавой полоской. Спираль, которой иногда становится другой человек. Том думает, что он должен был понять это раньше. Думает, что Торд виноват в 40% душевного дерьма, которое он безнадежно старается залить водкой. Но он должен был знать. Иногда ему почти стыдно за это. Около кровати Ларссона всегда стоит небольшая стопка книг. Она была там еще до того, как он решил «покорять большой город» и она снова появилась, как только норвежец вернулся из своего неудачного крестового похода. По сути Тома не должно удивлять наличие этой стопки. Так же, как и ее содержание. Даже со своей стороны комнаты он мог различить крупные буквы, складывающиеся в «Капитал» Маркса и цветастый японский порно журнал, который зажевало где-то между трактатом об огнестрельном оружие и книжонкой о подземных ловушках и минах. По сути эта стопка просто орет «принадлежит Торду Ларссону», потому что никакой другой человек не читает такие противоречивые вещи в один присест. По крайне мере других таких же пришибленных, как его сосед Том еще не встречал. Ларссона всегда можно было выделить из толпы, не только из-за его хобби или поведения, но и из-за того как он говорил, как двигался или просто по тому, как именно он укладывал свои волосы. Кто еще будет осознано делать себе два козьих рога на башке кроме него? Томас думает, что большинству людей такое в голову бы даже не пришло. Он бы точно никогда о таком не подумал. Но Торд… Торд всегда думал как-то иначе. Совсем не так, как это делали они с Эддом или кто-либо еще. Торд всегда был Тордом, не как именем, а как определением. Может быть с ним всегда было что-то не так. Или может кто-то сделал его таким. Но факт оставался фактом, Торд всегда был опасен. Том просто никогда не знал насколько. Или он просто никогда не думал, что кто-то может использовать какое-то событие на манер шальной пули. Ему еще предстояло узнать как сильно он был не прав на этот счет.