Мертвых душ не продадите?

Чичиков сглатывает, и ему страшно. Животная паника находит волнами, инстинкты вопят об опасности, а по позвоночнику стадами пробегают вниз-вверх мурашки терпкого, острого возбуждения. О, да-а-а, Собакевич — тот ещё зверь. И от этого у Пашеньки сносит крышу и Пашенька готов лужей на полу растечься. Да твою ж мать. Он каждое слово ловит, не понимая смысла, лишь утопая в этом остром, как взгляды завистников, чувстве опасности. — А? — очухивается, осознав, что Собакевич в третий раз повторяет вопрос. И не успевает ответить, потому что мужчина делает шаг вперед и легонько встряхивает его за плечо. От прикосновения все мысли-желания-силы куда-то уносятся, оставляя за собой слабость в ногах, жар в паху и ненароком выскочивший стон. Собакевич вопросительно вскинул брови, опустил взгляд, усмехнулся и накрыл Пашкин пах ладонью: — Вы-с, господин Чичиков… Такой весь маленький, что ваза стеклянная. Так вас и хочется… — оскалился. Чичиков попытался вывернуться из крепких лап, но только развернулся спиной и был тут же притиснут к горячему торсу. По шее сзади прошелся язык, потом его прикусили за загривок, под ухом, оставляя засосы. Чичиков закинул руки назад, в короткие жесткие волосы, пытаясь не то оттолкнуть, не то прижать ближе. Неаккуратно дернул, и в бедра больно вонзились пальцы, оставляя синяки. Только тут Павел понял, что одежды на нем совсем не осталось. Он завырывался, попытался вывернуть руки… Собакевич толкнул его на тяжелый дубовый стол, зажал руки над головой, раздвинул ноги коленом, распял, как лягушку, навалился сверху, обдавая жарким дыханием. По вздыбленному позвоночнику ощутимо прошлась ладонь, придавливая к столу. Чичиков просяще застонал, выгибаясь, потерся задницей о пачкающий его задницу смазкой член. Над ухом крышесносяще зарычали, ноги сами собой раздвинулись пошире, и Пашка дрожаще всхлипнул, дернулся, не выдержав, закричал. Собакевич его берег, дал привыкнуть к восхитительному чувству наполненности, и только после согласного Пашиного движения навстречу аккуратно качнул бедрами, вгоняя наполовину, потом ещё, ещё, пока не вошел полностью. Чичиков застонал, потираясь отвердевшим членом о стол. Собакевич шумно рыкнул на ухо и поднял Павла со стола, поддерживая за спину и задницу, подпер к стенке, не снимая с себя, и начал двигаться уже серьезно, втрахивая заходящегося стонами Чичикова в бревенчатую стену. Павел откинул голову на чужое крепкое плечо, бессильно вывернув руки и цепляясь ими за кожу, волосы, вздрагивая от каждого глубокого, сильного толчка внутри. Чичиков потянулся вниз, чтоб поласкать себя, но Собакевич больно прикусил его за шею, снова заблокировал руки над головой и перешел на быстрый, рваный темп, выбивая из груди воздух. Пашка всхлипнул, закусив губу, содрогнулся всем телом и кончил, сжимаясь мышцами вокруг бешенного поршня в заднице. Над ухом зарычал, наполняя Чичикова, Собакевич. Ноги Пашку совсем не держали, и он сполз на пол. За спиной — шумное дыхание, короткий скрип ножки стула по полу. — Ну-с… Мертвые души, говоришь? Чичиков прислоняется виском к теплому дереву стены и устало выдыхает.