Вдохновение

Осенние вечера, длинные и спокойные, я любил. Под аккомпанемент дождя было особенно приятно лежать с книгой на диване, или смотреть телек – старый, большой, с выпуклым экраном и огромным корпусом, он по дешевке достался мне от кого-то из соседей. Можно было, достав из угла гитару и смахнув с нее пыль, попробовать вспомнить какие-нибудь аккорды, звуки особенно насыщенно звучали в тишине квартиры. Но, когда со мной поселился муз, все пошло наперекосяк… Я злобно глянул в сторону Вениамина, бесцельно бродившего по комнате, и вновь уставился на лежавшие передо мной стопки. Одна – с тетрадями, от 12 до 96 листов, и еще штук десять – с книгами. Я любил читать. Правда, очень. И учиться чему-то новому тоже. Но вот мой «учитель», кажется, просто издевался. «Писатель должен быть разностороннее образован, правильно?» — спросил он однажды, вернувшись под вечер с загадочной необъятной сумкой. Я, помнится, нервно покосился на сумку и кивнул. Заранее зная, что моему Музу пришла в голову очередная «гениальная идея». Это было видно по блестящим с нездоровым азартом глазам, и ехидной полуусмешке. Потом я неоднократно спрашивал, почему «разносторонняя развитость» ограничивается русскими классиками, но, неизменно получая в ответ абсурдное: «Надо начинать все с начала» и очередную стопочку книг, перестал интересоваться этим в целях самосохранения. Книги уже всерьез намеревались выжить меня из квартиры. Возвращение в школьные времена радовало мало, потому как на мою любимую фантастику или детективы времени просто не оставалось, учитель мой был зверем. Однако, как ни крути, больше всего в сложившейся ситуации угнетало то, что по неясным самому мне причинам я слушался своего муза. Хотя, разве должно было быть не наоборот? В очередной раз оторвавшись от страницы, кажется, «Отцов и детей», чтобы послать Вениамину еще один полный злобы взгляд, я увидел, что муз застыл на месте, задумчиво буравя взглядом стену. В последнее время подобные странности наблюдались за ним все чаще. На все попытки оказания моральной поддержки (хотя я и не знал, чего его поддерживать то?) Вениамин реагировал по-разному, то вяло отмахивался от меня, то отвечал таким количеством ядовитых и злобных фраз, что желание «помочь ближнему своему» надолго пропадало. Я порой всерьез обдумывал возможность психических заболеваний, в частности, раздвоения личности, у муз. Выйдя, наконец, из астрала и поймав мой взгляд, Вениамин вдруг задумчиво вздохнул, потер пальцами гладко выбритый подбородок и уставился на меня. Никогда не любил гляделки. Так что капитулировал я на удивление быстро, вновь уткнувшись в книгу. — Хм. Я невольно вздрогнул, когда Вениамин вдруг склонился над столом. Так, что его лицо оказалось прямо напротив моего. — Хм, — задумчиво повторил муз, продолжая неотрывно смотреть на меня. Дальнейшее произошло слишком быстро, чтобы я успел предпринять что-либо. Чужие губы на губах. Чужой язык, нагло и уверенно проникающий в мой рот. Чужие серые, как осеннее небо, глаза напротив моих. Осознание ситуации пришло с явным запозданием. Я вскочил, чуть не опрокинув стол, и с силой отвесил Вениамину пощечину. Мелькнула мысль, что как-то по-девчачьи получилось. Надо было бить кулаком. Прямо по прямому аккуратному носу. Я стоял, отчаянно пытаясь выровнять дыхание и унять бешено бьющееся сердце. Почему-то очень явственно ощущалась пульсация крови в кончиках пальцев. Муз осторожно дотронулся до расползающегося по щеке алого пятна, нахмурился… Так мы стояли друг напротив друга и молчали. Мне чудилось, что что-то изнутри сжимает мое горло, и даже если я попытаюсь что-то сказать, у меня ничего не получится. — Значит, не понравилось, — Вениамин запустил пальцы в волосы, нещадно растрепав хвост. — Я, вообще-то, не из этих, — выдавил я наконец из себя. Получилось больше похоже на писк полузадушенного хомячка, ни капли не грозно или внушительно. — А, ну я тоже, — протянул Муз, продолжая усердно превращать свои волосы в подобие вороньего гнезда. В этот момент я в полной мере осознал, что значит «разрыв шаблона». Логика отказала, всякие причинно-следственные связи распались, мир никак не мог определиться, под углом во сколько градусов ему следует повернуться в сложившихся обстоятельствах. — И что этого тогда было? – я даже как-то не злился, хотя, наверное, следовало. — Прощание. Одно простое слово удивительно отрезвило меня и отодвинуло все предшествующие ему события на второй план. — В смысле прощание? — Ну, я же говорил, что я не на долго. И так значительно задержался. Вот, сегодня окончательно определились с заменой, — Вениамин пожал плечами и понуро опустил голову. Видеть его сожаление было как-то непривычно, оно казалось чужеродным на лице, которое вполне могло принадлежать заядлому сердцееду. Опять таки, где неизменная ехидность, самоуверенность? Странно было это все. Муз вдруг замер, словно прислушиваясь к чему-то мне не слышному, вздохнул, а потом, пробормотав что-то в духе «мне пора» направился к выходу. Я совершенно не представлял, как следует вести себя в сложившихся обстоятельствах. Так что выдал первое, что пришло в голову: — Там холодно, одень куртку. Вениамин фыркнул. — Забудь, потом раздашь мои вещи нуждающимся. Кстати, все-таки твоя логика жутко нелогична, как бы нелепо это ни звучало. А потом он ушел. Не было ни неожиданно громкой хлопнувшей двери, ни внезапно повисшей «могильной тишины», ни вспышки молнии за окном… Ничего, из, на мой взгля, непременных атрибутов расставания. И я вдруг удивительно явственно понял, что совершенно не умею говорить «прощай». Что с Ликой, что сейчас, я словно бы надеялся, что если буду вести себя как можно более невозмутимо, и если не скажу этого страшного слова, то непременно не будет и самого расставания. Глупо? По-детски? Не отрицаю. Но что мне оставалось, кроме как цепляться за эту надежду?