***
После часового копания в очередных схемах подпольщика я сидела на полу комнаты и собирала ещё один дурацкий пазл Марионеточника. Мне не хватало несколько кусочков, но картинка потихоньку складывалась. Ключа оставалось всего два, и я была этому очень рада. — Ну и сколько своей крови ты готова пролить ради него? — вопрошает Кукловод, в голосе которого на этот раз не было даже намёка на издёвку. Я уже этому не удивлялась. Что-то в нём изменилось после нашего разговора на лоджии. — Хоть всю. До последней капли — поджимаю нижнюю губу, отчего кажется, будто я обиделась. Марионеточник вздыхает. — Ну неужели ты думаешь, что, освободившись, Джек будет рядом с тобой? Я пожимаю плечами. — Стараюсь об этом не думать. У человека должно быть право выбора — не это ли и есть свобода? Сейчас для меня важно, чтобы он был свободен. А со мной или нет — это дело второстепенное. На несколько минут воцаряется тишина. — Ты там уснул? Хоть бы помог что ли. И так достаточно натерпелись. — Я никого не собираюсь вести к цели за ручку. Понимаешь? Обдумав сказанное, я киваю головой в пустоту и жду продолжения речи. — Я даю лишь инструмент, — немного помедлив, продолжает Марионеточник. — Каждый должен сам искать свой путь, понимать, чего хочет. Не моя вина в том, что марионетка перестаёт бороться за собственное «я». Такие, как правило, здесь долго не держатся. Я вздыхаю и поворачиваюсь к камере лицом. — Не всем это понятно. Есть же другие способы научить человека ценить то, что он имеет. А ты, очевидно, зол и поэтому срываешься на нас. Вновь воцаряется тишина. Давящая тишина. — Других действенных способов нет, — наконец произносит он. — Бороться человек начинает только тогда, когда его жизнь под угрозой. — А ты? Ты боролся? Боролся с тем, что с тобой творилось? — Я боролся за свою жизнь. И, как видишь, удачно. — Но разве это жизнь? Наблюдение за мучениями людей даёт тебе стимул двигаться дальше? — Возможно. Я много думал об этом, но пока не нашёл ответа. Я — учитель, который даёт вам бесплатный урок. Довольствуйся этим. — Джон, неужели тебе самому это не надоело? — с замиранием сердца спрашиваю, давя на больное. Но мне нужно знать. — Ну что ты хочешь услышать? Что я раскаиваюсь? Это не так. Повторюсь: мне нравится давать наставления. Именно в таком виде. Уж поверь, ничего хуже, чем было со мной, с тобой здесь не случалось. — Я понимаю, что с тобой случилось много плохого…. — Да что ты понимаешь? Ты ведь читала мои дневники. Как думаешь, что чувствует ребёнок, которого обвинили в убийстве собственной семьи? Я их любил. В полиции даже не стали проверять элементарных вещей. Для суда хватило слов Билла и Виктории, которые в голос рассказывали обо мне небылицы. Да подменённого револьвера. Я до сих пор не знаю, кто настоящий убийца. А ведь он может пить себе спокойненько чаёк на кухоньке и радоваться жизни! — Но тебе не поможет наше заточение. Куда логичнее было бы потратить своё время на поиск виновного. Ты мстишь не тем людям. — Бесспорно. Но ведь боль временно утихает. Всё. У меня закончились аргументы. А что бы сделала я в подобной ситуации? Смирилась бы? Убийство — это же не своя смерть, с которой со временем свыкаешься. Тут ты знаешь, что кто-то виноват. Из размышлений вывел голос Кукловода. — К тому же виновник может попасть сюда. — О, да. Это мы слышали. Преступник всегда возвращается на место преступления. Ты действительно веришь в то, что убийца, зная о твоём побеге, придёт сюда и не узнает в Кукловоде Джона? Ответа не последовало. — Ну конечно. Как это по-взрослому — закупориться в своей раковине, как улитка, и не отвечать. Это не выход. Я знаю, что ты слышишь. — Это не значит, что я буду с тобой разговаривать — последовал сухой ответ. — Ты неисправим. И ведь по сути ты — ребёнок даже сейчас. Ты остановился где-то в своём детстве и не хочешь понять, что только себе хуже делаешь. Я не могла промолчать. Сейчас меня захлёстывали противоречивые чувства: с одной стороны раздражение и возмущение, что нас используют в качестве груши для битья, а с другой — жалость к человеку, который мог бы прожить совершенно другую жизнь. Этот разговор переломил что-то во мне, и я невольно впервые всерьёз задумалась о том, как поступила бы я. Кукловод из доброго мальчугана превратился в чудовище, питающееся чужими чувствами, потому что из своих ничего не осталось. А я бы сломалась? Смогла бы выдержать?***
Тем временем у Кукловода. — Эх, Перо. Не могу я с тобой разговаривать. Не могу я тебе дать ответы на все твои вопросы. Марионеточник, он же Джон, в задумчивости потирал подбородок, даже не обращая внимания на мерное тиканье настенных часов, которые, к слову, начали отставать. Казалось, что сидящий перед мониторами человек заснул с открытыми глазами. — Я жалею. Жалею. Жалею, что по вине Кукловода погибло столько людей. По моей вине. Только вот ничего уже с этим не сделать. Ничего. Никого из них уже не вернуть. Кого-то нельзя, а кого-то и не хочется.***
От лица автора. Видимо, данный разговор переломил и Перо и Марионеточника. Последний упомянутый стал всё чаще копаться в себе, искать ответы на целый ворох вопросов, которые мучили Стейси. Но делал всё это он для себя на этот раз. Сейчас он не старался отвечать марионеткам, чтобы предоставить им дополнительные возможности и идеи — он боролся за то, что в нём осталось от того самого Джона Фолла, который когда-то так любил свою семью. А вот Стейси, похоже, снова сдалась, и весь особняк вместе с ней пребывал в каком-то унынии. Позже Дженни узнала, что Джон и Кукловод — одно лицо. Перу снова пришлось помогать всем вокруг, хотя даже эта суматоха не вернула былого желания покинуть дом. Пока в прихожей у двери не прогремел взрыв…. В тот день Джек забегал в комнату к Стейси несколько раз за всякой обычной мелочёвкой: проводами, шурупами. А потом расщедрился и лично повесил на шею девушки шнурок с намагниченной монетой, с помощью которой не раз обманывал автомат со всякими покупочными вещами. — Зачем она мне? — искренне удивилась Перо неожиданному подарку. — Ну… — замялся Файрвуд, отчего Стейси заметно напряглась. — Да мало ли зачем. Просто у тебя вот настроения нет, может, купишь чего. А мне она и не нужна пока что. Перо задумалась. Было ощущение, что подпольщик бессовестно врёт и явно что-то задумал. — Ты должна отсюда выбраться — произнёс Файрвуд-младший уже за порогом комнаты. Перо с непреодолимым чувством тревоги направилась за подпольщиком. — Что ты задумал, мышонок? — крикнула девушка, заметив, что Джек возится у входной двери. Услышав голос Стейси, Файрвуд обернулся. В его глазах было столько паники. А в следующую секунду что-то взорвалось. Последнее слово Пера поглотил гул, девушку тёплой волной отбросило назад, а самого Джека завалило кусками штукатурки и отдельными частями стены. Дверь осталась цела. На шум сбежались все домочадцы, а Кукловод за всем этим наблюдал из своей каморки. Даже он не ожидал такого поворота. Для Пера всё началось сначала: бесконечные просьбы инструментов и препаратов у Марионеточника, безостановочные поиски ключа и предметов. Сейчас она поняла раз и навсегда, что нельзя сдаваться. Сейчас всё было намного серьёзнее и страшнее. Стейси поняла, что при любом раскладе жертв не избежать. При её ошибках шанс выжить больше, а вот Джек перешёл в решительное наступление и готов даже ценой собственной спасти всех. — Да что со мной не так?! — девушка нервно заламывала пальцы, в очередной раз наблюдая за тем, как Джим в ущерб себе спасал брата: он почти не ел, а когда спал нормально последний раз — можно было только гадать. Страшная картина заставила Перо переосмыслить всё ещё раз — пришло понимание того, что винить во всём себя бессмысленно, а обрести свободу проще вместе, опускать руки было недопустимо. Так, благодаря совместным усилиям, Джек пошёл на поправку, а домочадцы занялись новым делом — поиском убийцы Фоллов.***
От лица Джека Я всё время воспринимал заботу в штыки, всё время отнекивался и отмахивался от помощи. А теперь…. Первое, что я увидел, придя в себя, — Перо. Она каждый раз спасает меня. Безусловно, в том, что я жив после взрыва, большая заслуга моего брата. Но и её участия не намного меньше. Я окончательно запутался в себе — хочу вернуться к своей прошлой жизни и в то же время хочу видеть рядом Стейси. Это ж до какой степени нужно быть отчаянной, чтобы строить из себя спасателя. Она бы хорошо поладила с Джимом, и от этой мысли во мне просыпается странное чувство ревности. Дурацкий Кукловод перевернул всё с ног на голову. А мы вместо того, чтобы найти его и сдать, куда следует, ищем его обидчиков. Уму непостижимо! Но сколько бы я не возмущался, это был единственный план на данный момент. Во всей этой ситуации меня раздражали моя беспомощность и страдания Пера: я плохо видел после взрыва, а Стейси теперь ночами снятся кошмары. Откуда я это знаю? Она кричит во сне. Но даже от собственного крика не просыпается. Джим поил её разного рода успокоительными, Дженни — чаем с травами, но ничего не помогало. Брат говорил, что это может быть психоз. Из её бессвязных разговоров во сне я понял, что во всём этом виноват взрыв. А значит, виноват я. Чувствую себя самым беспомощным в этой ситуации. Стейси не помнит, что ей снится, она, просыпаясь, вытирает слёзы, не задаваясь вопросами, и улыбается всем нам. Джим пытается ей помочь со стороны медицины и психоанализа, Дженни — разговорами по душам на сторонние темы или разными женскими штуками. А что я? Я боюсь своим поведением дать ей надежду на то, чего быть не может. Даже зная, что она всё поймёт, я боюсь причинить ещё больше боли. Хотя куда уж больше. Каждую ночь я прихожу к ней в комнату и, держа её за руку, думаю о том, почему она выбрала меня, а не брата. И не нахожу ответа. Зато ловлю себя на мысли, что не жалею о том, что встретил её. Теперь не жалею. Она — моё противодействие. Всё, что я творю, она старается исправить. Она — мой ангел, который нередко старается казаться бесом. Сложись всё иначе в моём прошлом, я бы без колебаний выбрал Стейси. Ну почему? Почему всё именно так? Я запутался в себе, не зная, что делать. Запутался в своих же чувствах. Но отпускать Перо я не хочу. Она ведь так хотела мне помочь. Так почему мне не легче? Почему сложнее ей самой?