Два уродца

Оливер проснулся за компьютером поздно утром. За окном сгустились темно-синие грозовые тучи, и в комнате все ещё царил полумрак. Поняв, что ночь закончилась, Ридель с трудом приоткрыл один глаз и увидел размытые очертания ноутбука. Глаза словно резало ножом, и Оливер не мог сказать, что отдохнул. Неприятная усталость сковала его тело, делая конечности тяжёлыми, а движения - неуклюжими. Он чувствовал себя совершенно разбитым и понимал, что весь день будет проклинать ночное расследование. Шнайдер был очень даже прав, сказав, что оно никому не нужно. По закону ассоциаций Оливеру тут же представился душный, вонючий полицейский участок, где ему предстояло пробыть до позднего вечера, казался Оливеру жутким и отвратительным местом, которое было куда хуже тюрьмы. Застоявшийся воздух был насыщен корыстью, злобой и ложью, и у Оливера, никогда не предававшего честь, дыхание спирало от этого мерзкого воздуха.  Маленькими глотками отпивая кофе, он встряхивал головой, пытаясь отогнать неприятное видение. Голова, словно чугунная, клонилась к земле, и кофе не доставлял бодрости. Уже уставший, Оливер ни о чем не мог думать, и, спускаясь по мокрым ступенькам, доверялся больше спинному мозгу, чем головному. Но сознание его спало до тех пор, пока в лицо не ударил душистый мокрый воздух. Тяжёлый, насыщенный водой, он пах скошенной травой и бензином, как всегда пахнет в городе летом, и Оливер почувствовал, что голова становится легче, а мысли - яснее. Летом город просыпался позже, и, шагая под сенью пыльных лип, Оливер встретил возможность действительно побыть в одиночестве. Вчера было жарко, и липы истекали сладким соком, к которому теперь прилипали ноги. Но Оливер не особенно обращал на это внимание, его мысли были заняты другим - он всё ещё думал о Линдеманне и Лоренце. Детектив даже тревожился - не сделали бы чего с их телами, пока он пропадал за расследованием. Ридель знал, что они были влюблены в друг друга, но теперь ему захотелось узнать подробности этого знакомства. Ему было интересно, почему двое столь отталкивающих людей смогли основать такой крепкий и тесный союз. Он понял бы, если бы это было объединение, созданное в честь какого-то бизнеса, и получилось так, что деловые отношения перешли в крепкую дружбу. Он всегда думал, что для некрасивых людей путь к любви закрыт, если они не обладают обаянием или красноречием. Ридель отрицал то, что основой этой любви могут быть богатство или власть, которой обладал один из любовников. Потому что этот союз был построен на самом искреннем чувстве, и то, что эти двое нашли друг друга среди многих миллионов людей, можно было считать чудом. Оливер подумал, что если в полицейском участке будет Эвелина, та девушка, он спросит у неё адрес дома, где жили Линдеманн и Лоренц(она таксист и должна помнить адрес, по которому её вызывали), и проникнет в дом будто бы для обыска. Ему будет достаточно посмотреть, насколько хорошо этот дом содержится, потому что по обстановке можно многое сказать о хозяевах. И, если их компьютеры не будут запаролены, прочитать личную переписку, потому что через неё он, возможно, мог узнать историю их знакомства - ведь в нынешнее время люди предпочитают знакомиться по интернету. По сравнению с живым общением такой вид связи имел много плюсов, о которых Оливер и не догадывался - он и в интернете остался социопатом. Этим изобретением он пользовался только для проведения расследований и поиска информации, а не для пустых разговоров. Задумавшись, он шёл прямо по оставшимся после вчерашнего дождя лужам, наступая на червей, которые за непонятной надобностью вышли из-под земли и теперь вяло отвоевывали друг у друга каждый клочок асфальта, и сам не заметил, как уже стоял у двери столь ненавистного полицейского участка. Первым, кого он встретил на рабочем месте, был Шнайдер. Выкатив налитые кровью глаза, майор тяжело дышал, прежде чем сказать Оливеру подготовленные слова. Ридель с равнодушным ожиданием смотрел на него, понимая, что без своего защитника Пауля майор совершенно беззащитен, и в его отсутствие может только грозно зыркать на подчинённых. И, задумавшись о чем-то своём тайном, личном, он не услышал слов майора: - Вы всё ещё хотите продолжать расследование? - тяжёло дыша, говорил Шнайдер, и сбитое дыхание мешало различить слова, - разве не проще похоронить их чем оставлять гнить, пока вы проводите никому не нужное расследование? - Я знаю, что оно никому не нужно, - с деланным равнодушием ответил Оливер, стараясь не смотреть в глаза майору, - оно интересно только мне. - Именно поэтому, - прорычал Шнайдер, встряхивая сальными кудрями, - частные интересы нас не касаются. От вас требуется только доказать, что эта девчонка - Эвелина или как ее там - невиновна. В чем я сам сильно сомневаюсь, - прибавил он, со свистом набирая воздух. Оливер равнодушно посмотрел в эти вытаращенные ярко-голубые глаза, чувствуя, как в глубине души понемногу разгорается самая настоящая ненависть к этому человеку. Оливер чувствовал, что его скоро будет бить нервный тик от того, как Шнайдер громко дышит, от его привычки громко сглатывать во время еды так, что всех окружающих начинало тошнить. Его ненавидели все, и относились к нему с неприятной вежливостью, полной лжи. Майор не мог этого не заметить, и со всеми подчинёнными был груб и короток. - Вам не кажется, что чем быстрее мы произведем кремацию, тем скорее у нас появится возможность уделить внимание настоящим преступникам?! - сквозь зубы, в своей обыкновенной манере, спросил майор. Вернее, постороннему человеку эта фраза могла бы показаться вопросом, но те, кто работал и жил рядом со Шнайдером, знали - это приказ. В морге сильно и сладко пахло трупом, и запах этот напомнил Оливеру запах гнилых персиков, который ему довелось почувствовать, когда он был на отдыхе в маленькой жаркой стране где-то в Средней Азии, и нельзя сказать, что с этим запахом ассоциировалось что-то неприятное. Ведь так пахнут все живые существа, когда начинают гнить. Ридель с сочувствием посмотрел на Эвелину, которая держалась изо всех сил, чтобы не зажать нос. Девушка выглядела безупречно, но круглые и нежные, как у олененка, глаза за очками были красны, а губы, которые должны были быть сочными и блестящими, высохли и побелели. - Позвольте, - остановил Ридель медицинских работников, которые уже собрались сорвать с трупов их белые костюмы, чтобы позже тоже сжечь их, - я должен обыскать их. Сжавшись под злыми взглядами, которые торопили его, Оливер запустил руку в карман широких брюк Линдеманна, и вытащил то, о чем мечтал, когда просил разрешения на обыск - маленькую связку ключей. Он взял ещё пустой, но растянутый бумажник, снял с Линдеманна тяжёлые швейцарские часы, а с Лоренца - золотой браслет. И когда убедился, что больше на них не осталось чего-то ценного, положил найденное в карман пиджака и скромно отошёл, давая медбратьям распоряжаться телами так, как это требовалось. Он был зол на Шнайдера за то, что тот не разрешил похоронить влюбленных с должным почтением, и теперь стоял, мрачно опустив голову и почему-то представляя похороны, которые никогда не состоятся. Он же не верил в жизнь после смерти, и не понимал, что заставляло думать об этом. Оливер не слышал ничего, о чем переговаривались Шнайдер и неизвестно откуда появившийся Ландерс. На второй день хватка, которой влюбленные держались друг за друга, ослабла, и работники морга, жуткие своими всегда закрытыми голубыми масками лицами, смогли уложить их на носилки, чтобы отвести в кремационную печь. - Наконец-то место освободилось, - прокряхтел Шнайдер, вразвалку ковылявший за процессией. Ридель старался не слушать его, хотя мрачные мысли подавили его. Он не мог описать, о чем именно думал, но каждым фибром души, которой до этого момента не было, чувствовал, что Шнайдер и Ландерс совершенно чужды ему. Оливер не мог понять, как раньше он не понимал, насколько эти двое приземлены и низменны. Эти двое были ещё хуже многих животных, потому что даже жуки-могильщики хоронят свою добычу с большим достоинством. Он не смог удержаться, чтобы не поправить слипшиеся волосы Лоренца, который, как будто смирившись со всем, плоско лежал под легкой белой простыней. Когда кремационная печь поглотила их тела, и только оставалось добавить огня, чтобы от влюбленных не осталось никакого напоминания, кроме горстки пепла, Оливер услышал тихие всхлипывания у себя за спиной. Низко опустив голову, чтобы никто не видел ее слез, Эвелина плакала, зажимая рот руками. Светлые ручейки слез выбегали из-под очков, и, глядя на эту боязнь показать свою слабость, Оливер сделал шаг к Эвелина, понимая, что должен успокоить ее. Но коснувшись теплого, напрягшегося под его рукой плеча, сокрушился - он вообще не умел обращаться с девушками, и вместо утешающих слов с губ детектива сорвался только сочувствующий вздох. Почувствовав, что ее обнимают, Эвелина зажалась ещё больше и, громко захлюпав носом, поспешила отстраниться от Оливера. - Не надо плакать, - наконец прошептал он в маленькое ушко, - им "там" будет хорошо. - Просто, - ее голос оборвался, и девушка долго дышала, прежде чем продолжать, - всё то время, пока я их знала, я их ненавидела... Не знаю почему, но меня трясло от одного взгляда на них, но теперь... Мне жаль их. Я не знаю, почему именно. Может, потому, что никто не обрадуется их смерти и не будет плакать над их могилами... - Помолитесь за них, может, вам станет легче, - нерешительно предложил Оливер, понимая, что ничем не может помочь. - Я не верю в бога, - девушка замолчала, наверное, слушая треск огня, доносившийся из печи. Он представил, как огонь слизывает кожу с трупов, и видение вышло таким ярким, что Оливера опять передернуло. Огонь - могильщик был быстр, и вскоре все уже покинули неприятное помещение, пропитанное запахом гари. Эвелина уходила быстрее всех, но Оливер нагнал ее и спросил: - Вы случайно не знаете адреса, по которому покойные вас вызывали? - он стиснул холодные ключи, ещё помнившие руки тех, кому принадлежали, и с ожиданием посмотрел на Эвелину, такую маленькую по сравнению с ним. Девушка ответила ему взглядом, полным подозрения, и протянула: - Конечно знаю... И дам, если вам нужно. - Да, я был бы очень благодарен. Я бы начал расследование уже сегодня. - Тогда записывайте, - Эвелина достала телефон, и, покопавшись в нем, продиктовала Оливеру адрес. Не спрашивая разрешения, Ридель проводил ее до выхода, и ещё долго стоял на мокрых ступеньках, наблюдая за маленькой фигуркой Эвелины, постепенно терявшейся в путанице домов. И ему стало горько от того, что эту девушку он больше не увидит.