Два уродца

Кристиан спит, отвернувшись лицом к стене, и Тилль не понимает, как у него получается так тихо дышать. Хотя сам всю ночь провёл, уткнувшись в волосы Лоренца. Они мягкие, как тончайший шёлк, и после сна они всегда темнее, чем днём. Тилль любит такие мелочи, потому что они и составляют всю прелесть Кристиана. Едва дыша, он самыми кончиками пальцев проводит по тёплому плечу, оголяя тонкое предплечье с рассыпанными по бледной коже тёмными мелкими родинками, и замирает, глядя на них. Линдеманн мог бы лежать так вечность, но чувствует, что Кристиан скоро проснётся и наверняка рассердится. Его характер трудно понять: он прощает очень многие промахи, но придирается к мелочам, и Тилль не знает, где проходит эта грань, которая позволила бы им обоим жить в мире и спокойствии. Нет, Лоренц не устраивает истерики, как женщина - если его что-то не устраивает, он начинает дуться и огрызаться в ответ на все просьбы Тилля не обращать внимания на проблему. Он не кричит, наоборот, начинает говорить ещё тише. Им пока трудно понять друг друга: Кристиан педант, а в натуре Тилля есть что-то, располагающее к беспорядку и буйству. Но Линдеманн надеется, что у него обязательно получится найти к Кристиану подход. Он чувствует, что Лоренц любит его, обожает, но почему-то не хочет проявить нежность, и против своего желания говорит грубоватым тоном. Осторожные ласки вызывают у него смех, хотя Лоренц был бы не против, если бы они повторялись чаще. Вот и сейчас мужчина ощущает руку, жадно, но осторожно гладящую, и улыбка разливается по округлившимся за полгода совместной жизни щекам. Но она не ехидная, как обычно, а мирная и весёлая, и Тилль сам улыбается, видя её. Ему уже давно пора встать, чтобы умыться и приготовить завтрак, но Линдеманн не делает этого, хотя чувствует уколы совести. Да, по утрам туша, которую и так трудно таскать за собой, кажется ещё тяжелей. Но его оставляет в постели желание полюбоваться ещё на это лицо, пока Кристиан ещё спит и не будет смеяться над "нежностями". Тилль любит его смех, каким бы он ни был. У Кристиана тихий дребезжащий голос, и услышав его впервые, трудно подумать, что обладателю этого голоса ещё нет сорока. Он чуть-чуть картавит и проглатывает буквы, когда начинает говорить быстро и вдохновенно. Иногда он напевает себе под нос - негромко, растягивая ноты и выводя фиоритуры более сложные, чем может позволить себе с неразвитым голосом. Его пение напоминает мурлыканье, и сердце Тилля переворачивается от умиления, когда ему удаётся услышать хоть немного. Смеётся Кристиан тоже тихо, точнее не смеётся, а хихикает - какие-то внутренние правила не дают ему делать это в полный голос. Когда он веселится, его лицо розовеет, рот расплывается до ушей, обнажая нежно-розовые десны и мелкие кривоватые зубы. Ему очень идёт улыбка, но сколько раз Тилль не пытался поймать её на камеру, Кристиан тут же принимал хмурое скучающее выражение и упрямо дулся, не желая смотреть в фотоаппарат. Каждая мелочь во внешности Кристиана вызывает у Тилля неконтролируемую волну нежности. В нём слишком много всего, что можно любить, и когда Лоренц рядом, Тилль замирает, не в силах говорить - только любоваться. И Кристиан смеётся ехидно, когда Линдеманн, не в силах двинуться, глядит на него. Но это пока. Потом чувства подостынут. И этот момент Тилль старался отдалить, в то же время одаривая Кристиана любовью, которой хватило бы на шестерых таких. Ему кажется, что запас этой любви неистощим. Он знал, что избалует Лоренца своей любовью, и страдал от того, что сам не может испытать такой ласки. Часы тикают слишком громко и надсадно. Надо вставать, но постель с утра особенно мягкая, а Кристиан особенно притягателен. Тилль чувствует, что снова "зависает", глядя на сложную путаницу каштановых волос. Он так любит причёсывать эти волосы, так же как любит во всём помогать Кристиану, даже в вещах прозаичных и не слишком приятных. Его чувство переполнено альтруизмом, и стоит ему порваться помочь, как Кристиан краснеет и неуверенно говорит, что справится сам. Но справляться самому долго и трудно - ведь проще позвать Тилля на помощь. И, не разобравшись, когда какой вариант уместнее, Кристиан завёл строгий режим, которому Тилль упорно пытался подчинить свою несобранную натуру. Каждое утро Линдеманн вставал немного раньше, чтобы привести себя в порядок - неважно как, потому что он всегда смотрел на себя в зеркало с боязнью и отвращением. Потом, пока Кристиан ещё нежится в постели, готовит завтрак - что-нибудь плотное для Кристиана и лёгкий салат для себя (которым, конечно, невозможно насытиться, чтобы удержаться от перекусов). Готовить Тилль почти не умеет, но за полгода Лоренц многому его научил. Кристиан проявляет желание просыпаться, когда еда уже готова и коридор между кухней и спальней полон возбуждающих аппетит ароматов. Обычно Тилль совестью чует, что Кристиан проснулся, и приходит быстро, чтобы Лоренц не надрывал голос, зовя на помощь. Здесь-то и начинается самое трудное. Кристиану нужно сделать массаж, потому что после сна всё тело у него затекает и ноет. Здесь нужно быть осторожным - нажимая слишком сильно, Тилль слышит хруст костей, а рассчитывать силу трудно. Но Кристиан и не сердится особенно. Потом - одевание, долгое и тщательное. Тилль не мог позволить себе, чтобы Кристиан носил столь жуткую одежду, поэтому в первые же дни уломал его кардинально обновить гардероб, сделав исключение для особенно любимых футболок. Несмотря на протесты Кристиана и его неравнодушние к неоново-кислотным оттенкам, Тилль таскал его по магазинам, чудом отыскивая в мужских отделах вещи нежных неярких тонов, которые Кристиану действительно шли. Вот и сейчас на нём светло-зеленая пижама из такого мягкого, пушистого материала, что хочется взять Лоренца на руки и долго-долго гладить, как котёнка. О себе самом Тилль так не заботился - начав жить с Лоренцем, он научился обходиться малым и во многом ограничивать себя. Только бы у Кристиана было всё. После одевания Лоренц надолго запирается в ванной - не решается просить помощи в столь интимных делах. Во время завтрака они ломают комедию, соревнуясь в хороших манерах. Тилль давится салатом, а Кристиан, быстро покончив с половиной своей порции, демонстрантивно отодвигает тарелку и заявляет, что наелся. Тиллю приходится доедать за ним, и он ест, зная, что вечером будет проклинать каждый лишний глоток. Поэтому после еды у Кристиана настроение хорошее, а у Тилля - подавленное, чуть ли не мрачное. Кристиан пока ещё не знает о его секрете - вечером Тилль уходит в ванную, и, достав из-под тумбочки весы, взгромождается на них с замиранием сердца. Но трёхзначная цифра не меняется упрямо, повергая Линдеманна в ещё большую депрессию. Желание похудеть было маниакальным, но когда он встретил Кристиана, вопрос веса ушёл на второй план - у Тилля не осталось так много времени, чтобы думать о себе. И хотя Кристиан упрямо говорил, что и так ему нравится, Тилль упорно желал поменяться. Иногда цифра чуть больше, иногда меньше, и во втором случае Тилль возвращается из ванной весёлый, что несказанно радует Кристиана. Лоренц - единственный, кто смог принять внешность Тилля такой, какой она была, но Линдеманна пугает то, что его любимый получает удовольствие, созерцая столь отвратительные формы и даже не стесняется говорить об этом. Но Тилля такие комплименты подавляют. Он боится думать, что они любят друг друга до фетишизма. Любят не целиком, а за мелочи. При долгом созерцании эти мелочи у обоих вызывали возбуждение, заканчивающееся сексом. Секс... Он доставляет много трудностей, и их больше, чем удовольствия. После того неуклюжего первого раза Тиллю удалось уговорить Кристиана повторить, только уже полноценно. И они потратили на это целую ночь, действуя уже продуманно и тщательно. Но с такой большой разницей в весе это было всё-таки тяжело, потому что Тилль не выдерживал и подминал под себя хрупкое тельце. Ему трудно стоять на четвереньках, потому что к вечеру все суставы начинают ныть и болеть, поэтому его стоны полны страдания, а не удовольствия. Кристиану тоже трудно, но он настойчив, но, несмотря на все его старания, первые попытки не увенчались ожидаемыми ощущениями, и тогда Тилль предложил вариант интереснее - БДСМ. В молодости Тилль часто предавался подобным извращениям, получая удовлетворение большее, чем от обычного секса. Он не мог объяснить, как из боли получается наслаждение - это мог объяснить только психиатр. Тилль, правда, не испытывал возбуждения при виде текущей крови, но закатывал глаза от наслаждения, когда Кристиан, смеясь, щипал его за бока. Пальцы были сильные, и безобидные щипки доставляли едва ощутимую, но такую приятную боль. Тилль решил воспользоваться произнёсенным почти в бреду обещанием Кристиана отомстить за испытанные во время секса страдания, но сначала Лоренц не согласился и не хотел признать, что говорил такое. Но Тилль знал, что в нем скрывается садист. Жажда мести и собственное бессилие вызывали у Кристиана желание причинять боль. Будучи слабым, Лоренц научился ранить словами, и Тилль на себе испытал, как это больно. Больнее, чем удар плёткой или даже порез. В словесных баталиях Тилль тоже был снизу - природа не наградила его красноречием. Тилль понимал, что бессилен перед Кристианом, который мог плести из него верёвки, но не делал этого, потому что любил. Тилль бы ни за что не разрешил себе причинить любую боль тому, кем дорожил больше всего, поэтому после похода в секс-шоп встал на колени перед кроватью, где было разложено множество специфических и жутких на вид орудий. Он помнил, что продавцы смотрели на них как на сумасшедших, пока Тилль с видом знатока выбирал то, что могло симулировать большее удовольствие. Кристиан тогда наблюдал за ним с любопытством и не решался спрашивать. У обоих сердца ёкали в ожидании вечера, и теперь, когда никто не мешал им, они боялись смотреть друг на друга, понимая, что развлечение слишком рискованно. Кристиан нерешительно взял плётку, которая была полегче, и посмотрел на Тилля, который преданно смотрел на него снизу вверх. Взгляд больших зелёных глаз, таинственно мерцавших в полумраке комнаты, был полон мольбы, которую хотелось выполнить. Но сейчас Кристиан не хотел бить. Его сердце уже сжималось от предчувствия страданий любимого. Стоящий на коленях Линдеманн вызывал жалость. Он хотел приласкать, а Тилль хотел боли. Лоренц боялся так же, как во время их первого раза, ему было даже ещё страшнее. Он знал, что наутро будет жалеть об этом, но раз Тилль хочет... И Кристиан переступил через себя, хотя не мог делать подобные вещи на ясную голову. Но и для этого у него было средство. Он отложил плётку и отыскал среди игрушек металлическую баночку с шоколадными конфетами. Но это были непростые конфеты - их рецепт шёл из восемнадцатого века, когда даже разврат был утончённым, и предложение совокупиться отличалось изысканностью, подобающей комплименту. Тогда не было химически выведенных возбуждающих средств, и люди пользовались тем, что давала природа, если собственный организм уже не позволял предаваться страсти так же бурно, как в молодости. Зажмурившись, он тщательно прожевал конфету, чувствуя на себе недоумеваещий взгляд Тилля. Потом подумал и затолкал вторую конфету в плотно сжатый рот. Коснувшись колючего подбородка, Кристиан почувствовал, как нервно подрагивает у Тилля челюсть. - Прости, - прошептал он, погладив по щеке возлюбленного, который послушно прожевал конфету и в ожидании скрестил руки за спиной. Вид у него, полуобнажённого, был крайне жалкий, да и Лоренц в кожаном корсете выглядел не лучше. Его холодные колени упёрлись в грудь Тилля, который быстро и тихо дышал. Вздох. Размах. Свист. И плетка с шумом обрушивается на покорно согнутую широкую спину. Кристиан боялся раскрывать глаза, представляя красную полосу на коже, покрывшейся пятнами от волнения. Тилль не проронил ни звука, лишь постарался встать так, чтобы Кристиану не пришлось слишком наклоняться. - Продолжай, - с трудом произнёс Тилль, встряхивая головой. Он хотел добавить: "у тебя хорошо получается", но не стал, понимая, что Кристиану и так тяжело. Лоренц подвинулся - сегодня коляска казалась ещё более неудобной, и он пожалел, что не выбрал другого места. Кристиан вдруг представил, как они выглядят со стороны и содрогнулся от того, насколько это было жуткое зрелище. И насколько неприятное. Он долго медлил, прежде чем ударить второй раз. Тилль тяжело дышал, устав от неловкого положения. Спина ныла, и больное место сильно жгло - удар был силён. Едва сдерживая дрожание в руке, которая была не в силах держать плетку, казавшуюся каменной, Кристиан зажмурился ещё крепче и уже занёс руку, чтобы ударить, как вдруг руки его вяло опустились, а он сам сполз на пол, чуть ли не плача. - Я... я не могу, - прошептал он, с отвращением отбрасывая плётку, и, закрыв лицо, отполз подальше от недоумеваещего Тилля. Лоренц прижался к тумбочке под телевизором, и, поджав под себя холодные мёртвые ноги, зарыдал, не в силах сдержать то, что его мучило. Он захлёбывался и задыхался в слезах, с трудом вдыхая сухой воздух комнаты, но пытался плакать беззвучно, хотя Кристиан испывал желание кричать и выть. Его руки были уже совершенно мокрыми, когда Тилль, ничего не спрашивая, обхватил его за плечи. Шершавые пальцы деликатно тронули катившуюся по щеке слезинку и вытерли нервно хрюкающий нос. Как всегда, Тилль пришёл на помощь с опозданием, но бесшумно, и его присутствие не раздражало. Раньше Кристиан боялся показывать перед ним свою слабость, но теперь ему было всё равно. Он тяжёло вздохнул и прижался к Линдеманну, пачкая его плечи и шею своими слезами. Тот нежно придерживал его за спину, ловко, но осторожно распуская шнурки неудобного корсета. Почувствовав это, Лоренц сморщился и боязливо взглянул на возлюбленного. Тилль посмотрел на него по обыкновению внимательно, словно спрашивая что-то, и под этим взглядом Кристиану стало стыдно плакать. Он только крепче обвил его шею, шепча мокрыми губами, которые громко шлёпали и мешали различить слова. Но суть и так была понятна - Лоренц даже не просил, а умолял простить его. - Ты ни в чем не виноват, - наконец произнёс Тилль, нежно поглаживая тщательно причёсанную голову, - если кто-то и виноват, то это я. Я заставил тебя так переживать. И я готов сделать что угодно, лишь бы ты не страдал больше. Не плачь, пожалуйста, - он поцеловал солёные мокрые губы, и Кристиан отвернулся, обиженно насупившись. Хрюкнул, вытирая глаза, и попытался залезть в коляску, но понял, что все части тела отказываются повиноваться. Тилль оказался ловчее: подхватил мягко, и, окончательно избавив от корсета, взял на руки. - Отдохни, - аккуратно уложил на кровать, закутывая в пушистый халат, - а там посмотрим. Кристиан спрятал вечно холодные руки в рукава и посмотрел на возлюбленного, который не знал, куда себя деть и понуро сидел на краю кровати. Наверное, не считал себя достойным лечь рядом и просто обнять. А это нужно было Кристиану больше всего. - Спой мне что-нибудь, - робко попросил он, поворачиваясь на бок. - Ты так красиво поёшь, но ни разу не сделал это для меня... Тилль тяжело вздохнул, не желая петь, но спросил: - А что ты хочешь? - Что-нибудь тихое, - робко ответил Кристиан и положил голову ему на колени. Так будет лучше слышно, как зарождается звук. - Я тебя понял, - Тилль не стал ломаться и запел почти сразу: - Если вы живёте безгрешно, Протягиваете друг другу руку помощи, Если вы не заритесь на солнце, Для вас будет сыграна песня. Она оказалась действительно тихой и ласковой, то, что Кристиан и хотел услышать. Тилль нарочно пел негромко, и рычащие ноты в его голосе было слышно лучше. Мелодия была трогательной, как колыбельная, и Кристиану показалось, что это лучшее из всего, услышанного им раньше. - Мы слуги ваших ушей, Мы рождены для музыки. Всегда, когда вы печальны, Мы играем для вас. Он прилёг, слегка пододвигая Кристиана к стене, и продолжал петь, хотя это было не так удобно. Лоренц прижался к нему поуютней, уже забыв, что недавно плакал. Даже песня не так занимала его - Кристиан слышал, как где-то в глубине Тилля постукивает его сердце, как глухо ворочается что-то в желудке, и хотя эти звуки были приглушены толщей жира, Кристиан испытывал упоение, слушая их. В эту минуту он понял, что любит в Тилле всё: и его глаза, и рот, так некрасиво открывающийся во время пения, и его полноту, и ямочки на руках там, где у других людей выступают суставы, соединяющие кисть с пальцами. Это был самый родной, самый любимый человек, и сейчас, слушая его пение, Кристиан подумал, сколько лет они потратили зря, не находя дорогу друг к другу. Зато теперь они вместе, уже целых полгода, и Кристиан думал, что они будут рядом ещё много-много лет. Ему было так хорошо, так уютно, и на мгновение Кристиану показалось, что они в этом мире совершенно одни. И это было прекрасное чувство. - Если вы не можете уснуть, Вам посчастливится услышать песню, И небеса раскрываются, Песня спускается плавно с небес. Оборвав на полуслове, Тилль замолчал, словно испытывая стыд за то, что решился петь на публику. Но публика была благодарна. Не решаясь высказать восхищение вслух, Кристиан лишь чмокнул рябоватую щёку и повернулся к стене, делая вид, что собирается задремать. Тяжёлые пальцы осторожно коснулись локонов, и Кристиан улыбнулся. Он ничуть не сердился. *** Тилль вспомнил этот случай и встрепенулся, понимая, что сам заснул. Кристиан по-прежнему беспечно сопел у него под боком, и выражение лица его было почти весёлое. Линдеманн с трудом оторвал голову от подушки и посмотрел в сторону двери. Огромная лень навалилась на него, впечатывая в пуховую подушку. Но вставать было надо - долгий сон вызывает вялость, а это нехорошо для людей, которые ничего не делают целыми днями. Нет, Кристиан работал, сидя за компьютером - жить за счёт Тилля он не желал, а Тилль возился по дому. Но квартиру они покидали только для прогулки - строго каждый день, на час или два, они выходили гулять и без цели блуждали по дворам и скверам. А сейчас май, и гулять стало можно дольше. Дома было холодно, и по утрам мёрзли ноги, а на улице с утра до вечера светило солнце, и восторженно поющие птицы заменяли будильник. Чуть дыша, Тилль вытащил руку из-под головы Кристиана, куда пристраивал её каждую ночь, и неохотно спустил ноги с кровати. Хотелось спать ещё. Кровать была старая, и Тилль каждый раз осторожничал, покидая её - боялся скрипом разбудить Лоренца. Его возлюбленный - соня, но с чутким и тревожным сном. Стараясь сдержать страдальческое оханье - по утрам всегда чувствуешь себя хуже - Тилль поплелся в ванную. Ему удалось не заметить себя в коридорном зеркале, а это уже хорошее начало утра. Но в ванной он всё-таки не удержался и взглянул в зеркало. Шрам. На боку. Неровный, глубокий, как след от прививки, грубо заросший соединительной тканью. Тоже след той ночи, когда они впервые решили попробовать БДСМ. Если Кристиан бил его на "трезвую" голову, подчиняя все свои действия разуму, то последовавшее дальше можно было объяснить только действием конфет, завалявшихся в секс-шопе наверное с восемнадцатого века. Это было довольно жуткое воспоминание, единственное, которое Тилль хотел забыть, но этот случай помнился им лучше всего. Возможно, его память была способна запоминать только плохое. *** Кристиан и не думал дремать. Прикрыв глаза, он смотрел в окно, наблюдая, как стремительно чернеет ясное летнее небо. Шумное, но спокойное дыхание Тилля громко раздавалось над ухом. Лоренцу нужно было переварить только что случившееся, но думать над этим не хотелось. Ему было приятно лежать вот так, ни о чем не думая. Он зевнул и слегка подался назад, утопая в дряблых формах Тилля - странно, но именно это в его облике возбуждало Кристиана больше всего, иногда до такой степени, что ему хотелось вцепиться в эти формы, как зверь, и вдоволь насытившись, изрезать возлюбленного на маленькие кусочки, пачкая руки и лицо ещё тёплой кровью.. Кристиан поёрзал, подавляя желание, но тут же в его голове проскользнула совершенно сумасшедшая мысль: "А что если попробовать?" И жидкие волосы тут же стали на голове дыбом от ужаса. "Но если ты хочешь, то почему бы и нет?" - лукаво спросил его внутренний голос, заставляя зарыться в подушку. - Тилль, может пойдём, пожрем? - внезапно спросил Кристиан, весело глядя на возлюбленного. - Ну пойдём, - без особенного энтузиазма отозвался он и поднялся, подхватывая Кристиана на руки. На кухне включили свет, и желтоватые тона обоев резко контрастировали с ночным небом. Уже в этом было что-то пугающее. - Я бы съел чего-нибудь жареного, - так же хитро произнёс Лоренц, стараясь не смотреть на так возбуждавшее тело. "Всего лишь один кусочек", - успокоил себя он, с едва слышным лязгом доставая из подставки длинный разделочный нож. Пока Тилль, стоя у холодильника, привычно считал калории, Кристиан поставил сковороду на огонь и достал масло и специи. Он всегда любил острое. Костлявые ладони с удовольствием потёрлись друг о друга, но Кристиан не мог скрыть от себя, что дрожит, как заячий хвост. "Проклятая коляска", - он со злостью посмотрел на колеса и на безжиненно болтающиеся ноги. Так бы он уже давно мог подобраться к Тиллю. Но Линдеманн сам подошёл к нему, делая вид, что не заметил ни ножа, ни сковороды. Совершенно искренне ласкаясь, Кристиан прижался к его груди, радуясь тому, что на Тилле сейчас нет майки, его торс полностью открыт. Масло трещало, требуя принять кого-то в пузырящееся озеро. Обнимая Тилля, Кристиан просунул ему за спину руку с зажатым в ней ножом... Как жаль, что он не может обхватить Тилля полностью. Всё-таки в чрезмерной полноте не слишком много хорошего. Холодное лезвие воткнулось в мягкую кожу, больно царапнув. Линдеманн вздрогнул - первым его желанием было вырваться из рук обезумевшего Лоренца, в чьих затуманившихся глазах загорелись странные огоньки, но стоило Кристиану произнести хриплым от возбуждения голосом: "всего лишь один кусочек, мне не нужно от тебя много", как Тилль потерял самообладание и подвинулся ближе, опирая руки на спинку коляски. Поначалу тонкая боль от хорошо отточенного лезвия была приятной, но когда Кристиан стал вспарывать кожу, Тилль едва не взвыл от боли. Красная пелена встала перед его глазами, он чувствовал в боку ворочающийся нож. Он почти слышал, как лопаются капилляры, и холодная жидкая кровь медленно стекает, вызывая мучительную щекотку. Кристиан режет упрямо, не желая помочь себе второй рукой. Рана выглядит скорее рвано-укушенной, и хотя мышцы в разрезанном месте скрываются глубоко, Кристиану достаточно небольшого шматка жира, который спокойно лежит прямо под кожей. Он режет жадно, как первобытный охотник, не обращая внимания на то, что Тилль способен чувствовать, что ему больно, что он хочет прекратить это всё, но по стонам, вырывавшимся из крепко сжатых губ Линдеманна, Лоренц понимал, что Тилль достиг наивысшей точки возбуждения. Нож впивается в бок далеко не так гладко, как думал Кристиан, и мужчина, упрямо поджав губы, смотрит на выбегающую из пореза кровь, убеждая себя, что не испытывает брезгливости или отвращения. Резать трудно, но спустя несколько минут, которые кажутся вечностью обоим, Кристиан грубо отрывает от Тилля настолько маленький кусочек, что его можно продать дорого, как деликатес. Но рана выглядит жутко. Сморщившись, Тилль отступает, зажимая бок, и весь его вид молит о помощи. Но Кристиан не сможет ему помочь - двумя пальцами он опускает трофей в нетерпеливо скворчащее масло, и, отодвинувшись, ждёт, пока кожа как следует поджарится, а жир покроется оранжевой коркой. Не обращая внимание на доносящиеся из коридора стоны, Кристиан щедро посыпает добычу специями, аромат которых способен перебить вкус чего угодно. Но Лоренц чувствует, что не сможет есть возлюбленного без приправы. Жир жарится плохо и долго, растапливаясь в масле - Кристиан с горечью наблюдает, как лакомства становится всё меньше и меньше. Он испытывает чувство, близкое к разочарованию, и сейчас его мысли занимает только содержимое сковороды. В это время Тилль, полуслепой от боли, шарит одной рукой в аптечке. Тяжело, неудобно, боль притупляет все мысли, и пальцы истерично, но безрезультатно перебирают лекарства, мешаясь, как новорождённые котята. У него остаётся надежда, что кровь остановится сама, и он старается не думать о том, что рана довольно большая. Тилль тихо стонет, прижавшись к холодильнику - ощущение прохладного пластика под щекой успокаивает. Ему давно не было так больно, и даже запах чего-то жареного, доносящийся из кухни, не придаёт ему сил. А почему это запах "чего-то"? Это же запах его самого! И Тиллю от этой мысли становится по-настоящему жутко. На изнаночной стороне кожи, где жир сидит крепко, появляется долгожданная корочка, и Кристиан, не в силах устоять перед желанием, которое намного сильнее, цепляет раскалённый, в масле кусочек и дует недолго, едва не начиная стонать от желания съесть его поскорее. Слишком горячо. Специи обжигают рот, мешают разобрать вкус, но Кристиан, время от времени вдыхая ртом, жуёт терпеливо, доказывая себе, что его любовник очень приятен на вкус. Самовнушение срабатывает, и прожевав - не так медленно, как хотелось, Кристиан с жадностью смотрит на оставшийся топленый жир. Он бы слизал и его прямо сейчас, но сковорода слишком горячая - такую температуру никто не выдержит. Но Кристиан доволен. Ему уже хочется повторить это ощущение. Ощущение того, что твоя жертва живая, стонет, вырывается, и самое сладостное в этом ощущении то, что они оба любят друг друга. Он облизывает лоснящиеся губы с аппетитом, как кот, съевший что-то вкусное и наконец слышит, как стонет Тилль. Насколько болезненно и жалобно, что в душе Кристиана всё переворачивается, и он, проклиная свои дурацкие фетиши, стремится в коридор. Тилль сидит на полу, и Кристиан видит, что пальцы, которыми он пытается зажать рану, испачкались в крови. Но прежде чем утешить, Кристиан решает помочь. Аптечка уже разворошена, но перекись, вату и пластырь Кристиан находит быстро. С трудом отцепляет руку от раны, уже запекшейся и сочащейся желтоватой плазмой. Нарушать корочку не хочется, и Кристиан аккуратно заклеивает рану, отставив перекись в сторону. По счастью, ничего важного он не затронул - органы и крупные сосуды спрятаны глубоко. - Чш-чш-чш, - шепчет он, махая над раной. Она выглядит ужасно, и Кристиан спешно отводит взгляд, глядя на блестящее от пота, измученное лицо возлюбленного. Линдеманн едва не плачет, но Кристиан не считает нужным оправдывать мотивы своего поступка. Он лишь крепче прижимается к Тиллю и пытается поднять его, чтобы увести в спальню. Тот понимает, что от него просят, и с трудом плетется, сгибаясь от вспыхивающей в боку боли. Нащупывает кровать и с облегчением валится на неё. У него нет сил злиться на Кристиана и выспрашивать мотив этого поступка даже не потому, что произошедшее подчинялось законам логики. Тилль не имел права сердиться, и странно - он не смог удержать улыбку, когда его мучитель прилёг рядом, и по тому, что Кристиан не стремился прижиматься, Тилль понял - Лоренц чувствует свою вину, но не знает, как извиниться. Но извиняться не нужно - ведь они всё равно простят друг друга, и Тилль знал, что Кристиан резал не из-за садистких побуждений, а от большой любви, пусть это и звучало глупо. А скорее всего, он совершил это в угаре от странного вкуса конфет, в которых наверняка было ещё что-то, кроме шоколада. Костлявые пальцы осторожно провели по щеке, и Тилль, почти забывший о боли, услышал шепот: - Я никогда больше так не сделаю. Честное слово. И Тилль верит ему, как всегда. А Кристиан сдерживает слово. *** Тилль впервые смотрит на себя без отвращения. Раз Кристиан любил его до такой степени, что оставил этот шрам, то и у Линдеманна есть возможность принять себя как есть. Он улыбается отражению и слышит требовательное: - Тилль! Его самый любимый на свете человек проснулся, и Тилль с вышел из ванной, улыбаясь сердитым ноткам в голосе, который старался казаться суровым. Они оба знают, что никакая ссора не способна разлучить их, и Кристиан волен вытворять что угодно, потому что Тилль заранее простил ему всё.