Юность

      Заявления об «обязанностях» сбивают меня с толка. Я шатаюсь из кабинета в кабинет по занятиям, но уже едва ли вникаю в вопросы. Наверняка показываю себя хуже, чем есть, но это заботит меня все меньше.       С гимнастикой я повязана чуть ли не с раннего детства. Начала даже раньше школы. И в последние годы все больше понимаю, что дело уже не в привязанности и радости от своих способностей. Мне действительно нравится отдавать себя этому делу. В гимнастике я чувствую себя действительно нужной, открытой миру.       Вопрос для меня решенный, чтобы там не подкидывал отец. После окончания занятий, имея в запасе час до тренировки, я направляюсь на поиски Миракла. Нахожу его в нашем же кабинете, за работой.       — Извините, можно Вас на пару слов? — решительно, даже резко, произношу я.       Волнение и гнев на всю эту ситуацию взвинчивают нервы. Я чувствую себя не в своей тарелке и хочу как можно быстрее нырнуть в привычные мне воды.       Миракл отвлекается через несколько секунд. Откладывает записи и поднимается с места. Готов к разговору, собран и доброжелателен. У меня как-то сразу отпадает желание скандалить.       — Что случилось, Василиса? Какие у тебя возникли проблемы? — останавливаясь у своего стола, покровительственно спрашивает он и расслабленно опирается на столешницу.       — Я не смогу в одном темпе со всеми участвовать в учебной деятельности, — деловито, но уже спокойно, говорю я. — Я профессионально занимаюсь художественной гимнастикой, почти всю неделю посещаю тренировки, занимаюсь свыше трех часов. С учетом школы и режима времени на подготовку к школьным занятиям у меня почти нет. У меня будут частые проблемы с домашними заданиями, проектами, докладами… прочей нагрузкой. Так же соревнования… Как можно уладить этот вопрос? Мне не хотелось бы иметь проблемы со всеми учителями, кроме физрука.       Миракл тяжело выдыхает, но вид сохраняет спокойный и благодушный. Молчит, то ли раздумывая, то ли слова подбирая. Его реакция подкашивает мою уверенность и спокойствие. Я нервно переступаю с ноги на ногу, мельком оглядываю класс. Прохожу к парте и на автомате сажусь на столешницу, пытаясь удержать крупицы равновесия. Тут же соскальзываю обратно, смутившись возможного подтекста.       — Вы не обсуждали это с Нортоном, верно? — негромко уточняет Миракл. — Жаль… это могло бы помочь тебе… Василиса, в нашей школе и, в частности, в твоей параллели все твое внимание должна занимать учебная деятельность и успехи в этой же среде. Это даже не рекомендация — требование. Как плата за твое обучение и наилучший старт для университета. В последствии это все влияет на успех с трудоустройством, более высоким местом и зарплатой.       — Мне это не нужно. У меня уже есть, к чему стремиться. Почему я не могу таким же образом делать ставку на гимнастику?       — Потому что школа создана не для этого. Здесь ты должна учиться для того, чтобы после на некоторое время или на более долгий период занять свое место в компании директора школы. Это своего рода обучение и воспитание будущих сотрудников практически с начальной ступени.       — Тогда мне ваша чертова школа и чертовы параллели не подходят!       Вместо гневного крика выходит жалостливое восклицание, смазанное подступающими слезами. Обида и боль погашают ярость в моем взгляде, который я на прощание бросаю классному руководителю. Из кабинете вылетаю, больше боясь разреветься, чем в горячности. Останавливаюсь совсем рядом, бессильно привалившись к стене.       Тревога, накрученная спиралью до предела, готова вот-вот прорваться наружу с бессильным воем. Я испуганно сжимаю губы, припечатываю рот кулаком, чтобы удержать крик в себе. Но слезы и всхлипы удержать не могу. От беспомощности, неспособности что-либо сделать, от гнева и обиды внутри все разрывает. Болезненная пульсация и судороги сковывают тело, сводят мышцы.       — Огнева, ты перед актерским кружком готовишься? — громко осведомляется знакомый ехидный голос, вырывая меня из кокона переживаний.       До конца не осознавая его слова, поднимаю взгляд, ищу раздражитель. Драгоций, насмешливо улыбаясь, подходит ближе. Его ухмылка быстро спадает, пока я вглядываюсь в его лицо, все еще пытаясь воспринять прозвучавшее.       — У тебя все нормально? Может, в медпункт там или… — встревожившись, спрашивает парень совершенно другим голосом.       Я качаю головой, все еще прижимая кулак к губам. Во все глаза рассматриваю непривычно обеспокоенное лицо Драгоция. Невольно замечаю, что сейчас его голос, более мягкий и глубокий, звучит очень приятно. Наверное, так отвлекаюсь от ревущей внутри паники.       — Долго разглядывать меня будешь? Я подошел, чтобы помочь, а не для позирований, — с привычным ядом словесно встряхивает меня парень и берет за локти, отстраняя меня от стены. — Давай, морковка, включай свою рыжую голову и соображай быстрее.       Все еще бессмысленно моргая на него, пытаюсь думать. Размышлять особо не о чем. В такой сумятице голова едва не звенит от пустоты. Чувства, беснующиеся в груди, попросту отключают ее. Я выдыхаю, пытаясь прийти в себя. Сразу вспоминаю про тренировку.       — А можешь меня на тренировку отвезти? — выдаю свою вторую яркую мысль.       Парень фыркает, закатывает глаза. Прислоняет меня обратно к стене и убирает руки.       — В школу водитель отвозит, так что без вариантов, — откликается он просто, но все же с ехидством.       — Черт!.. А проводить можешь? Ну, на остановку, скажем? Просто, чтобы мы вместе ушли.       — Огнева, ты где уже травы накурилась? Адекват вообще?       — Придурок? Бред несешь!       — А сама? Или это новый способ залезть на понравившегося парня?       — Чего?! Меня вообще подобное не интересует! Мне на тренировку надо, самой. То есть, без отцовского водителя. Придумал тоже!       Я всерьез смеряю его скептическим взглядом. Драгоций усмехается в ответ, склоняет голову. Явно намерен еще поддеть меня. Полностью взбодрившись после разговора, я легонько толкаю его в плечо, освобождая себе проход. Парень отступает сам, едва обратив внимание на мой выпад.       Уходя прочь, не оборачиваюсь. Какое-то время, пока спускаюсь по лестнице ощущаю на себе его насмешливый взгляд. В голове подбираю ему подходящие ругательства, тестируя его же примерными ответами. Это заметно отвлекает от других, мрачных размышлений.       На улице как можно скорее проношусь мимо господина Эрна. Уши привычно затыкаю наушниками, громкость включаю почти на максимум. Тяжелые, ревущие звуки музыки срывают замки с сдерживаемых эмоций. Я несусь вперед, полностью захваченная единством музыки и состояния внутри. Едва не промахиваюсь мимо нужной остановки в приливе буйных сил.       В раздевалку захожу в полной боевой готовности. Под кожей все еще кипит гнев, делая мои движения более резкими, сильными. Успокоиться я не могу, вдохновленная задуманным планом. Прежняя безысходность уходит на второй план, уступая место горячной решимости.       Разминка помогает немного сбавить накал внутри, но свое выступление я прогоняю в том же настрое. Мелодию едва слышу, поддаваясь грохочущим ритмам внутри себя. От этого двигаюсь четко, резко и быстро, будто метаясь по углам и граням куба. Или клетки, в которую меня хотят посадить.       — Василиса! Ну совсем не туда! Ты музыку слышишь? И где твоя плавность, грация? — критично высказывает мне Ольга Михайловна, когда мелодия смолкает.       Я бессильно падаю на мат и тяжело перевожу дыхание. Наконец чувствую освобождение. Прежде зажатое эмоциями тело становится легче перышка. Тренерша же, отвлекаясь от других девочек, присаживается на мат рядом со мной, склоняет надо мной голову. Я улыбаюсь ей, широко и искренне. Смеюсь, выпуская новоявленную легкость. Ольга качает головой.       — Ты так всю энергию растратила. И что это такое? Как кузнечик, ей-богу! — продолжает возмущаться она, но уже тише.       — Извините, просто накипело, — по прежнему улыбаясь, откликаюсь я и сажусь.       Тренерша вновь качает головой, но слабо улыбается. Я гляжу на неё с той же улыбкой, радуясь встрече и тренировки. Внезапная мысль обрывает улыбку, гасит радость. Вспоминаются сегодняшние разговоры об обязательствах.       — Что у тебя случилось, Василиса? Может быть, помощь в чем нужна? — между тем спрашивает Ольга, внимательно разглядывая моё лицо.       — Пока нет, спасибо, — медленно выдавливая из себя слова, отказываюсь я и натягиваю на лицо неискреннюю улыбку.       Мне не хочется тревожить и огорчать её неразберихой. Лучше сама все разложу по полочкам, улажу. Не оставлю все это просто так, не позволю всему этому случиться.       Энергии и правда не достаёт. На втором прогоне чувствую себя утомленной. Стараюсь погрузиться в привычное состояние, в покой мелодии, но на долго меня не хватает. Вытягиваю технику, но чувствую внутри сумбур. Мне хочется очистить голову, снова почувствовать привычную эйфорию от собственного тела, своих умений.       Ольга провожает меня с тренировки внимательным взглядом. Догадывается, что что-то не так. Влезть в голову и в душу не может, но явно замечает моё состояние в выступлении. Наверное, она одна из немногих, кто в технически правильных движениях может заметить мой настоящий настрой. Глаз наметан за эти десять лет.       Мне опять хочется удрать и пошататься по городу, но я послушно иду к отцовскому автомобилю. Эрн встречает меня хмурым взглядом, но ничего не говорит. Я улыбаюсь ему с искренней благодарностью, за то, что очередные нравоучения он оставляет моему отцу. Мне даже становится неловко перед ним, ведь за мои поступки спросят сурово и с него.       За ужином чувствую себя как никогда лишней. Нира расспрашивает сестер и брата об учёбе, пытается затронуть и меня, но быстро отступает. Норт половину ужина раздражающе рассказывает о каких-то мелких достижениях и планах. Семья слушает его с неподдельными интересом, даже отец что-то советует ему, наставляет. Я почти не слушаю, погруженная в свои мысли. Но болтовня брата на фоне давит на виски, вызывает лёгкую тошноту.       — Василиса, может, положишь себе ещё салата или пюре, если не хочешь курицу? — заботливо предлагает Нира, вклинившись в паузу между очередными байками сына.       — Спасибо, я уже сыта, — негромко отказываюсь я и медленно выдыхаю, сдерживая очередной рвотный позыв.       — Не понимаю, в чем красота этой акробатики, если они все выглядят как дистрофики, — ехидно замечает Дейла как бы между прочим.       — Это просто цирк уродов, там не должно быть красоты, — с тем же ядом подхватывает Норт и усмехается с собственной шутки.       Двойняшки обмениваются довольными взглядами, но мне их самодовольных рож терпеть не приходится. Брат и сестра быстро скисают под тяжёлым отцовским и осуждающим материнским взглядами. Николь, отвлекая внимание, заговаривает о рисовании. Словив мой взгляд слабо улыбается с сочувствием. Её помощь и поддержка выбивают из меня беспомощность и обиду.       Я гляжу на Норта и Дейлу, сидящих напротив. На их довольные и холенные лица, одинаково аккуратно причесанные волосы… Они ни в чем не знают отказа, папочка заботливо даёт им все, что те попросят, и ограждает их от любых проблем. Не им навязывали школу и лишали привычной жизни, друзей. Они ведь правильные, идут нужной отцу дорожкой беспрекословно, даже не думая о личных возможностях. Я же вынуждена терпеть новую школу вместе с её чёртовыми порядками, способными лишить меня самого дорогого в жизни.       — Спасибо за ужин, — резко произношу я, перебивая семейных разговор, и поспешно поднимаюсь с места.       Стул неприятно проходится ножками по паркету, давя на воспаленную переживаниями голову. Я стремительно выхожу из столовой, крепко сцепив зубы. Сдерживаю первые всхлипы, но злые слезы остановить не могу. Они вскипают в глазах, туманя все вокруг. Так же стремительно хватаюсь за перила лестницы, уже заношу ногу на ступеньку, но останавливаюсь.       Жду отца у кабинета, вытирая лицо от слез, стараясь успокоить рыдания. Из злости и вредности хочется зайти прямо в его обитель, вольготно устроиться за столом или же учинить там бардак. Сделать то, что он сделал в моей жизни — грубо ввалился и учинил полный разгром.       — Что ты устроила за ужином? — как только замечает меня, строго осведомляется отец и вплотную подходит ко мне.       Скрещивая руки на груди, с силой сжимаю губы, чтобы не вывалить на него все рвущиеся ругательства.       — Всего лишь отреагировала на твой «сюрприз»… — шипя сквозь зубы, отвечаю максимально сдержанно, — и вела себя получше некоторых, папочка.       Смерив его гневным взглядом, я сама открываю дверь кабинета и первой прохожу внутрь. От злости останавливаюсь почти у стола. Резко включившийся свет и стук двери немного отрезвляют меня. Отец неспеша проходит за стол, с бесстрастным видом садится, глядя на меня холодно и спокойно.       — Садись, — приказывает он негромко, размеренно.       Взглянув на него исподлобья, тяну кресло к себе и усаживаюсь. Отец морщится о скрежета, но ничего не говорит. Я же в раздражении сжимаю пальцы на мягких подлокотниках, не в силах терпеть его спокойствие. Желание перевернуть все в этом кабинете возрастает до предела терпения.       — Это правда, что платой за чёртову школу станет учёба в вузе по направлению и работа в какой-то там компании? — сразу осведомляюсь я, снова шипя сквозь зубы, едва выговаривая слова в бешенстве.       — Да, — спокойно отзывается отец. — Я решил, что это наиболее перспективное будущее для тебя. Твоя мать тоже была не против. Так ты гарантированно получишь хорошее образование и достойную работу, у тебя будут перспективы карьеры.       — Ты решил?! Мое будущее?!       От гнева не хватает воздуха. Едва дыша, я подскакиваю с кресла. Мечущиеся мысли с трудом формируются в слова, но я не могу сдерживать криков.       — У тебя нет такого права!.. Моя жизнь!.. Не смеешь!.. Не стану!.. Нет!..       В запале подхватываю со стола богато украшенную печать и швыряю её в угол. В беспорядке летят карандаши и ручки, документы, попадающиеся под руку. Я пинаю ногой ножку стола, тут же отшвыриваю от себя кресло. Отец перехватывает меня, когда пальцы почти сжимают ножку лампы. Он оттаскивает меня от стола, грубо встряхивает за плечи.       — Успокоилась, быстро.       — Сука!..       Совсем сдавленно, едва слышно. Но глаза отца загораются нехорошим зеленоватым светом. Он встряхивает меня уже за шиворот, морщится с отвращением.       — Чтобы больше я от тебя такого не слышал, — сурово рычит отец и вновь встряхивает меня, сильнее прежнего.       Я недовольно шиплю в ответ, дергаюсь. Локоть нечаянно задевает отцовские ребра, и я удовлетворенная ударом, бью уже намеренно.       — Я не стану учиться в этой чёртовой школе! Что хочешь делай — не буду! — с гневным шипением выплевываю я и целюсь уже в колено.       Отец отпускает меня. Я мигом клонюсь с его сторону, заношу кулаки для ударов. Он легко перехватывает мои руки, слабо отталкивает от себя. Пока пытаюсь сохранить равновесие и думаю о новом нападении, отец резко наступает на меня. Его ладонь стремительно приближается к лицу, обжигает щеку неожиданным ударом. Я вскрикиваю от изумления и жалящей боли, прикладываю пальцы к щеке.       — Поговорим, когда успокоишься. Мне нужна трезвомыслящая дочь, способная сложить дважды два. Иди к себе, — резче обычного произносит отец и на этот раз одаривает меня суровым взглядом.       Смаргивая закипающие слезы, открываю было рот, но придерживаю ругательство при себе. Гляжу на него с нескрываемой ненавистью. Но быстро отворачиваюсь, собираясь уходить.       В комнате закрываю дверь на щеколду, прижимаюсь к деревянной поверхности. Место удара слегка саднит. Я боязливо касаюсь пальцами влажной щеки, морщусь. Но внутри все гораздо больнее, неприятнее.       Я опускаюсь на пол, обнимаю колени, пряча лицо. Заглушаю всхлипы. Хочется собраться, взять себя в руки, пересилить рыдания. Но давление в груди только подкрепляет всхлипы и слезы. И я сдаюсь своей слабости, сильнее сжимаясь в комок.       На виски давит болью. Я морщусь, вжимаю пальцы в предплечья. Слабо выдыхаю между судорожными всхлипами. Волосы неприятно липнут к влажному от слез лицу. Я бесполезно дую на тонкую прядь, потом убираю её пальцами. Голова работает туго, и мне не слишком хочется её включать.       Ложусь раньше обычного, наплевав на уроки. Голова раскалывается ещё больше, и я прячусь под одеялом. Становится жарко — высовываю лицо, вдыхая прохладный воздух. Он бодрит, напоминает о прогулках и ночных прогулках с друзьями.       Смогу ли я как прежде общаться с Лешкой и Грозой? Лишь урывками, на тренировках. Затем начнут исчезать и они. Меня просто перестанут на них возить, запрут в комнате за чёртовыми учебниками ещё и репетитора какого-нибудь нудливого наймут, чтобы вытянуть меня до уровня. И что мне останется? Ни гимнастики, ни друзей, ни свободы… ни-че-го…       Я представляю себя без гимнастики. Моё сердце больше не будет биться в такт мелодии, тело не последует ритму, отвечая плавным движением; я не услышу наставлений и одобрения Ольги, её бойкого голоса. В чем тогда будет смысл? Без тренировок, без ощущения движений тела, без наслаждения своей свободы, своего умения, своей силы. У меня не останется того, чем я дышу, не станет смысла и цели.       Констатацию фактов ломает сильнейшее чувство сопротивления. Каждая мысль упирается в стойкое упрямство. Я крепче сжимаю зубы, гневно выдыхаю. Нет, такого я не допущу. Ни за что не позволю лишить меня свободы! У него нет такого права! Никто не в праве принуждать меня к чему-либо!       Гнев отрезвляет, поддаёт энергии. Я поднимаюсь в постели, осматриваю комнату, готовая действовать. План вырисовывается самый простой, предсказуемый. Я берусь за исполнение без сомнений и промедлений, хоть времени должно хватить.       На это раз собираю рюкзак обдуманно. Набиваю все карманы самым необходимым, просчитывая свое пребывание у Лешки. Обдумываю, как буду уговаривать его родителей прикрыть меня. Прикидываю, не попроситься ли на дачу к другу, чтобы не добавлять забот его предкам. Невольно сожалею, что у меня нет мотоцикла, чтобы быстрее и легче добираться от места к месту. Мелькает мысль позвонить Маару или Захарре, попросить подкинуть меня хотя бы до Лешки. Но все-таки не решаюсь их тревожить.       Когда выбираюсь за периметр двора, задумываюсь, стоит ли рисковать сейчас. Может, стоит приберечь сбережения для более решительных действий? Ведь отец не оставит своей идеи. Мне придётся думать, как жить дальше, в обход его планам. А может, он отступит после моего побега, одумается.       В пути много времени. Закрывшись от внешнего мира грохочущей музыкой, размышляю о своём будущем. Оно, как и пару часов назад, кажется мне чем-то отдалённым, неясным. На несколько мгновений меня наполняет сомнение насчёт гимнастики. Пытаюсь понять себя, прикинуть, что может меня ждать. Осознание серьёзности надвигающегося пугает. Я даже останавливаюсь, тяжело дыша от быстрого шага, оглядываюсь на пройденный путь, осматриваю сумрак вокруг себя.       Безнадёжность и страх давят на горло, спирая дыхание. Глаза припекает слезами. Недовольная чувством внутренней слабости, сердито тру глаза и поспешно сдвигаюсь с места. Упрямо шагаю вперёд, вновь набирая скорость от злости на саму себя. Уже не пытаюсь размышлять, просто иду вперёд. Быстро пробирает усталость от активного дня, голова раскалывается болью, лёгкие режет от прохладного ночного воздуха. Утомленная и ослабелая внутри, держусь лишь на силе воли.